— В чем счастье быть театральным критиком?

— Счастье? Приходишь в зал, гасят свет. Тебя не видно. Там светло и что-то происходит. Мне очень нравится вот это, что там что-то живет, меняется, что-то возникает. А ты тут сидишь в темноте и рассматриваешь. Это счастье театрального критика.

Есть педагоги как маски: в одной преобладают нотки садизма, в другой — аристократизм, в третьей — ласка, доведенная до уровня автоматизма. Если говорить о Тропп, то она, хоть и преподает уже двадцать лет, такой маской не обзавелась, не про нее эта история. Она как ваша мама — вы маму с налету охарактеризуете? То-то. Она безыскусна в педагогической манере: семинар не подобие спектакля с интригой, драмами и драматургией, он сама жизнь или, скорее, норка, спрятанная от общего потока жизни, со своими ритмами, налаженным ритуалом — обменом новостями, мыслями, энергиями. Чертовски уютная нора! Как будто даже мало похожая на собственно образовательное мероприятие — все оттого, что человеческое перевешивает академическое. Это не плохо и не хорошо, это просто так есть.

Это не означает, что научное никак не учтено. Тропп, ученица Барбоя, во многом исходит именно из сформулированных им положений теории театра. А без обсуждения «Книги о театральном актере» не начинается семестр, в котором студенты пишут «актера в роли».

 

ТРОПП-СТУДЕНТКА

Тропп воспитана легендами театроведения — Ю. Барбой, Н. Владимирова, Л. Гительман, Е. Калмановский, Б. Костелянец, Г. Лапкина, М. Молодцова, Л. Пригожина, Г. Титова. Каждый в том или ином контексте на ее семинаре возникает непременно: как ученый, как человек, как персонаж во всей красе и характерности. Так на Моховой принято относиться к учителям — с вниманием и дышать не ровно.

«Когда учились, мы чувствовали себя какими-то муравьями, которые тут ползают. Они очень сильные личности все. Казалось, что за ними есть метод, они знают, КАК научить, они все понимают. Вот я за собой этого не чувствую. И опять же не знаю, связано это с поколением, сомневающимся в себе, или просто со мной. Они излучали не то чтобы самоуверенность, но за ними стояла школа. Ты точно знал, что они тебе такими кирпичами строят стенку, на которую ты можешь опираться, это впечатляло. Была ощутимая плотность этого обучения».

Мы знаем множество историй, в главной роли которых Юрий Михайлович Барбой — научный руководитель и наставник Тропп в профессии.

«У Вадима Руднева в „Словаре культуры ХХ века“ есть такое разделение на шестидесятников и восьмидесятников: одни говорили „на самом деле“, другие — „как бы“. Это очень смешно, потому что это так и было. Помню, как-то Барбой пришел ко мне на семинар, когда я начала преподавать (ну не проверять, конечно, а как учитель). И я не говорила „как бы“, но очень хотела! А Барбой все время говорил: „Ну, на самом деле…“ И все ставил на место».

 

ТРОПП-ПЕДАГОГ

Нельзя представить, чтобы она потащила студентов в искусствоведческие дебри. На семинаре студент слышит от Евгении Эдуардовны очень конкретные замечания: рациональное в них слито с эмоциональным. «Я читала вашу работу в каком-то безумии», — а дальше подробный разбор написанного, схожий, наверное, с разбором спектакля на труппе: Евгения Эдуардовна рассказывает, как в ней отозвалась та или иная мысль, какие возникли ассоциации. Порядком испуганный монументальностью педагогов и длиной списков литературы — здесь оттаивает. Все, что связано с Евгенией Эдуардовной, — нестрашно. Потому что она тоже, как и мы, боится (хотя поверить в это трудно). Потому что если она признается в том, что не все в произведении поняла и здесь, на наших глазах и даже вместе с нами пытается к пониманию приблизиться, то и в нас вспыхивает вера в то, что мы не безнадежны.

А с нами — тяжело.

«Когда мы поступили, не было такого огромнейшего поколенческого разрыва между теми, кто учился со мной, и нашими педагогами. Хотя они были часто пожилые. А сейчас разрыв очень большой, они совсем другие. Может, я преувеличиваю, но мне кажется, что они другие, а мы этого как-то не осознаем, и мы не работаем с собой, чтобы это понять. Нужно что-то делать.

Это очень болезненная штука для тех, кто в какой-то момент понимает, что, например, 1990-е годы — это совсем не недавно. Мои новые ученики тогда НЕ ЖИЛИ, они вообще еще не родились. А я совершенно не чувствую, не понимаю, что я уже взрослая тетя и что моя юность, и даже молодость, и даже то, что мне кажется недавно, — оно для них было уже очень давно. И это проблема. Я страдаю.

Мы им показываем отрывок для блиц-рецензии из „Эдипа-царя“, а они никогда не слышали про Эдипа, они не знают, что такое эдипов комплекс, такого слова не знают. Мы не можем понять, что это какая-то другая культура. Мы сразу видим какой-то провал культуры, какое-то серое поле, но я думаю, что это не так. Просто люди с рождения поглощают такое количество информации, что они ее отсеивают. Когда им будет надо, они выучат про Эдипа и будут пользоваться этой информацией. Они не привыкают, как мы когда-то, ее накапливать, закладывать за щечку и время от времени ворошить языком — там у меня лежит орешек „Эдип“. Это только маленький пример. Мы не очень понимаем, как давать информацию людям, которые родились уже в другую эпоху, как им ее раскладывать. Мы просто вываливаем-вываливаем-вываливаем, и в итоге что-то не получается, не работает. Что-то в коммуникации другое возникает. Или не возникает».

При этом мало кто так, как Тропп, старается эту самую коммуникацию с нарождающимся поколением наладить. Пять лет назад она создала конкурс школьных рецензий «Пишу о театре». Каждый год сотни текстов от подростков со всей России прилетают на почту РГИСИ. Каждый год все это бережно читается, оценивается группой профессионального жюри, потом церемония награждения, где для ребят выступают критики и практики театра, говорят о том, что это за профессия, ведь со стороны может казаться всякое. Церемонию Тропп непременно ведет сама — искренне, смотрит в глаза школьникам, находит всякий раз те самые слова. Большая часть детей, у кого роман с думанием о театре все же случается, потом приходит учиться театроведению на Моховую. Зажигаются от того огонька, который приносит с собой на малую сцену для них Евгения Эдуардовна. И юные начинают видеть и понимать, какие отношения можно иметь с театром.

 

ТРОПП-ТЕАТРОФИЛ

Ее записная книжка забита спектаклями почти на каждый день. Именно она приучила нас пользоваться книжечкой-репертуаром за 30 (тогда) рублей. Но мы так же быстро разучились, как и научились, а маленький томик репертуара можно увидеть в руках Тропп и сегодня. Бывало, и мы, многое повидавшие старшекурсники, пропитанные духом байронизма, уставали от предсказуемости театра и забывали в него ходить. Евгения Эдуардовна тоже уставала, но, к нашему изумлению, продолжала безостановочно смотреть спектакли и летать на фестивали.

«У театроведа должно быть в природе желание очаровываться театром, понимаете? Если какие-то театроведы все время ходят в театр, как на скучную, тухлую работу, то я не очень могу понять зачем. Если бы мне было неинтересно и я бы только умирала от того, что опять надо идти, сидеть там на неудобном стуле три часа, я бы, наверное, давно это дело бросила. Я не понимаю этого мазохизма. Ты идешь в театр все-таки с надеждой, что там что-то мелькнет. Ну, пусть не будет супер, но все равно. Какая-то интересная оценка у артиста, все равно ты что-то там найдешь. Если это твое, твоя природа, если тебе это интересно».

 

ТРОПП-ТЕАТРАЛЬНЫЙ КРИТИК

«Во мне нет отдельного театроведа, который включается, а потом выключается. Может быть, я все время так смотрю на жизнь — как немножко на театр. Профдеформация, что ли. Наверное. Трудно разобраться».

Самый страшный кошмар, который студентам-театроведам снится о профессии, — это разбор спектакля на труппе. Евгения Эдуардовна обсуждает спектакли почти во всех городах России. Но как, как она это делает?

«Мне кажется, нужно говорить конкретные вещи. Меня ужасно угнетает какая-то вода. Я посмотрела спектакль на одном фестивале и не могла пойти на обсуждение после. Они записали и выложили его ВКонтакте. Двадцать минут. Люди, это было что-то очень страшное! Может, когда ты внутри сидишь, то как-то иначе все воспринимаешь. Я вообще ничего не поняла: понравился ли им спектакль или не понравился, что они про него думают, что они там нашли. Просто вышли какие-то „типа театроведы“ и напустили тумана, какой-то мути ни о чем. Это хуже, чем хвалить или грубо ругать, это совсем плохо. Лучше было бы: „Так, ты вышла справа — и что ты в этот момент сделала? Ты убила действие. Ты трясла своей белой юбкой, и тут убито было действие. А ты вышел слева и не встал в свет“. Это хотя бы что-то».

Действительно ли режиссеры что-то меняют в спектаклях по замечаниям критиков. Правильно ли это? Реально ли?

«Понимаете, у режиссера есть еще какая-то роль перед артистами: он все-таки автор спектакля. Очень тонкий момент. Он не может им сказать: „Так, Лоевскому не понравилось, давайте все менять“. Я вообще не понимаю, как существуют эти люди, режиссеры! Не представляю, как они приходят и начинают что-то артистам рассказывать, чтобы те верили, а потом играли. Для меня это абсолютная загадка».

Евгения Эдуардовна не знает, чего от театроведов ждут практики, пусть сами скажут. А мы все равно снова и снова спрашиваем ее — как с ними разговаривать?

«Я не думаю, что есть какой-то специальный аутотренинг „сейчас иду на встречу с артистом, надо перестроиться и говорить иначе“. Ты не будешь говорить иначе, потому что ты — это ты».

Зато аутотренинг не помешает, когда идешь к своим. Трепещущий перед защитой дипломов бакалаврский курс Тропп научила специальной успокоительной методе: разминке для пальцев, которая налаживает связь с Меркурием, пробуждающим красноречие, и, вероятно, усиливает защитные свойства организма (поскольку тогда все защитились, а некоторые из них, возможно не вполне верно исполняющие ритуал общения с Меркурием, сейчас пишут этот текст).

***

«Вообще, когда я вижу идеал моей жизни, то это не „я сижу в театре бесконечно“. А это — я, удобно расположившись в кресле, сижу с книгой. Это мой идеал меня. (Как странно, когда у тебя берут интервью.)»

Июль 2018 г.