— Нам нужны новые формы! — кричали актеры. — Давайте сбрасывать на сцену шины!

— Нам нужны новые формы, — говорил с экрана режиссер, — нужно клонировать Чехова или хотя бы его трех сестер.

— Нам нужны новые формы, — пищали студенты, — мы чувствуем, что о современном театре надо говорить как-то по-новому.

Скандирующая толпа отправилась в сторону светлого будущего. На перекрестке семи дорог стоял камень с надписью: «Первая причина — это ты, а вторая — все твои мечты…» Режиссер Боголюбов с криком американского индейца сбросил костюм-тройку, под которым у него оказался русалочий хвост, и пополз в сторону маркеров советского и постперестроечного прошлого. Прогрессивная молодежь с радостным улюлюканьем также посбрасывала свою одежду, правда, под ней ничего не оказалось, и, голенькие, падая на землю, они поползли по колее, которую оставлял его переливающийся на солнце хвост.

Театральная общественность двинулась дальше. Шли они, шли, пока не дошли до зеленой речки с капустными берегами. И поднялось оттуда чудище-искуситель, большое, как огромный банкомат, и не пускало дальше театральную общественность, изрыгая на нее потоки финансирования валютного. Но и среди общественности нашлись герои: на бой с банкоматом вышел трехголовый богатырь, и у каждой головы было свое имя богатырское — Илья Диденковец, Добрыня Кушнирович и Алеша Федорович. И стал богатырь биться с чудищем презренным — то банкомат его купюрами засыплет, и кажется, что смерть пришла ненаглядному, то сила искусства все купюры сожжет, а вместе с ними и душу богатыря до дна, и возродится он из пепла, и воспарит, словно птица Феникс, и давай снова с чудищем ненасытным биться.

Посмотрела на все это дело театральная общественность, да только долго смотреть не смогла, ибо шеи затекали, и отправились они дальше искать новые формы. Долго, коротко ли, но встретили на пути Волка, который Черную шапочку мучил-мучил, но чем больше он ее мучил, тем лучше она играла. И бегала Черная шапочка по дорогам, вся в лихорадке и слезах, и кричала «В Москву, в Москву», и билась птицей о землю, а Бутусый Волк стоял рядом в думу погруженный и не видел ничего вокруг. Остановилась театральная общественность как завороженная рядом и стала смотреть. День смотрит, два, на третий уже стали роптать люди: «я это уже где-то видел», да «он занимается самоцитированием». Бутусый Волк очнулся от дум своих, посмотрел на общественность и говорит: «А есть ли среди вас Гамлет-дурак?» Театральная общественность посмотрела друг на друга, каждый знал, кто дурак, но признаваться никто не хотел. Тогда Волк прыгнул, проглотил Черную шапочку, потом вспорол себе брюхо, а оттуда, как из люка, выглянул Бертольт Брехт, крикнул: «В театре можно все, главное, чтобы не было скучно» — и захлопнул за собой крышку.

Подивилась театральная общественность, покачала головами, да и пошла дальше, оставив Волка в Шишкинском лесу дальше театр любить. Долго, коротко ли, пришли они к избушке на казенных ножках, которая стоит к ним задом, а вокруг костей на земле видимо-невидимо, избушка их перебирает, перемывает, а потом вновь на землю бросает и топчет. «Избушка-избушка, встань к темноте-необразованности задом, а к культуре и свету передом», — раздался из толпы тонкий женский голосок. В ответ по лесу разнесся скрежет зубовный: «Денег нет, ищите спонсоров», но поворачиваться избушка не стала. «Но у нас 25 лет журналу», — вновь раздался женский писк из толпы. Тогда Избушка бросила клубок через плечо: «Идите за этим клубком, он приведет вас туда, не знаю куда, где вы найдете то, не знаю что». И побежала радостная театральная общественность за клубком искать то, не знаю что, а именно новые формы.

Пока бежали за клубком, все пятикнижие Достоевского истерли, все трагедии Шекспира измяли, а от одного упоминания Чехова вообще у всех несварение желудка начиналось. Труден был этот путь: сколько критиков от жажды из копытца испили, да и в козлов превратились, сколько режиссеров с пути сбились, за мерцающими новыми формами по болотам устремились, да там в трясине и застряли, сколько студентов на нормальную работу smm-щиками устроились, да и забыли думать про новые формы. И вот выходит жалкая кучка уцелевшего театрального сообщества вновь на перекресток семи дорог, а там на камне Птица-Жолда сидит, а вокруг бурьян-трава. «Мы что же это, по кругу ходили?» — восклицает театральная общественность, а Птица-Жолда говорит: «Вы пришли на мою Луну, но здесь все как на Земле», громко каркает, надевает спектрально-астральные очки и улетает за карликом-Черномором в небо.

Вздохнула театральная общественность, села на перекрестке и сидит, никуда не идет больше, потому что, пока они искали то, не знаю что, Избушка пришла и стала хватать всех без разбора, кто в одиночку по дорогам скитался и к общественности примкнуть не хотел. И по сей день сидит эта общественность на перекрестке и никуда двинуться не может, ибо боится рассыпаться окончательно. И думает горькую думу о тщетности поисков и о конце истории, и изводит себя ностальгией по прошлому нещадно. Но пока она сидит, где-то рядом совсем молодая трава пробивается и все идет своим чередом.

И я там был, все, что давали, пил, а по какой из семи дорог убежал — не скажу.

Ноябрь 2017 г.