Анна Синякина — одна из ведущих актрис театра «Школа драматического искусства» в Лаборатории Дмитрия Крымова в Москве — о том, как изменилась Лаборатория, о месте актера в «театре художника» и об опытах работы с другими режиссерами.

Ольга Илютина Как меняется Лаборатория, в которой вы много лет?

Анна Синякина Лаборатория трансформируется. Мне ближе то, с чего Лаборатория начиналась. Мы просто собирались — Дмитрий Крымов, студенты-художники, четверо актеров — и спрашивали друг друга: «Ну чего? Давайте чаю нальем?» — «Вы знаете, а я вот тут подумала…» — «А я тут подумал…» Из этих бесед и получались спектакли.

На первый спектакль «Сэр Вантес. Донкий Хот» (Лаборатория Д. Крымова, 2005) мы шили юбку вскладчину, купив разных цветных тряпок на барахолке. У нас был минимальный грант на постановку, и все, что было нужно для спектакля, покупалось на московском рынке «Марк». Художники ехали туда и выторговывали у всяких дядек по 5 рублей чемодан. На юбку денег не хватило, и, не имея практически никакой зарплаты, мы скинулись каждый по 100 рублей, чтобы отдать тете, которая на машинке сострочит все куски. Это был трудный финансовый период, но хороший. Мы вынуждены были активно фантазировать. Каждый мог принести идею и ее озвучить.

Потом художники окончили институт и ушли в свои профессии, а мы остались: четыре актера, которые продолжали придумывать и репетировать. И этот процесс придумывания, на который не жалко времени, в котором никто тебя не отругает, если что-то не подошло, мне ценен и дорог. Очень важно, чтобы в театре каждый чувствовал, что у него есть возможность развития. Как только эта возможность заканчивается — теряешь интерес.

Илютина Какова специфика работы в визуальном театре и что она дает актеру?

Синякина Если ты ничего для себя не придумаешь, а только будешь дополнением к картине, это вряд ли что-то даст. Если ты находишься в каком-то углу в контровом свете и представляешь собой силуэт, чтобы внутренне не погибнуть, ты должен быть в таком же процессе, как в чисто актерском спектакле. Во-первых, это всегда видно — выполняешь ты схему или чем-то ее наполняешь. А во-вторых, это возможность сохранения себя и развития: если что-то придуманное не пригодится тебе тут, то оно пригодится в другом месте. Интересней всего участвовать в придумывании. Даже если ты первое время вообще не знаешь, за что взяться и с чего начать. Через месяц ты придумал маленькую штуку, которую сможешь применить, и неважно, в театре звука или в театре видеопроекции. Важно, чтобы это все было интересно и не переходило в механическую работу. В любой спектакль можно войти целиком, побыть там и сказать: «Да, сейчас я часть видеопроекции», — и получить от этого несказанное удовольствие и развитие, опыт, общение и миллион всякой информации. Главное, чтобы это продолжало быть интересным тебе самому. Самое страшное потерять интерес и превратиться в механизм.

Актер всегда играет роль, даже если он «одно из», даже если диалог не с партнером-человеком, а партнером-бумажкой. Последний спектакль Лаборатории, в котором я участвовала, — это «Своими словами. А. Пушкин. „Евгений Онегин“» (ШДИ, 2015, режиссер Д. Крымов). Может, это моя первая «актерская» роль в этом театре. На первой репетиции, когда я решила, что Она, моя героиня, учительница, будет такая высокая тощая тетка, то попросила монтировщиков сделать такие штуки, чтобы скотчем примотать к ногам и стать на тридцать сантиметров выше. Первый раз они мне из чураков сбили котурны — неподъемные и тяжелые, жутко гремевшие. Но через неделю нашли кусок пенопласта и сделали их уже из него. Я репетировала с ними до самой премьеры, пока не сшили ботинки. Все остальные элементы придумывались мною так же: костюм, парик, который я искала по всем театрам Москвы, грим. Едешь в трамвае, приложишь билетик к носу и думаешь: «Может, у нее нос должен быть с горбинкой?» Пластический номер, где Татьяна пишет письмо ногами, досочинила буквально на первом прогоне для зрителя. Я отгоняла всех, кто сомневался, что смогу свою «придуманность» сделать органичной. За это несколько раз была отправлена к директору, поговорить о послушании. Послушный актер — это дохлый актер, а вот умение слышать режиссера и двигаться с ним в одну сторону действительно важно. Я рада, что сделала правильно и сыграла то, что хотела. Зрители уходят, говорят: «Спасибо».

Илютина Что для вас идеальный актер?

Синякина Говорят, что идеальный актер должен быть голым и даже без волос! Чтобы можно было на нем что угодно нарисовать. Вообще, чем актер больше может, тем он идеальнее. Еще — чем больше он может себе внутренне позволить, не сломав себя, тем лучше. Это непросто: у нас очень зависимая профессия, и всегда есть тот, кто главнее. У режиссеров бывают совсем разные просьбы. Что-то может идеально вписываться в спектакль, но тебе сейчас не подходить, и нужно найти выход так, чтобы и режиссерской концепции отвечало, и тебя не ранило. Думаю, что это входит в понятие «идеальный» актер.

Илютина У вас два образования, вы окончили училище им. Гнесиных (мастером курса был Григорий Гурвич) и ГИТИС (мастерская Валерия Гаркалина). Какое образование вам больше пригодилось?

Синякина Мне пригодились все образования и весь опыт. В Гнесинке нам сказали: «Вам здесь будут давать все, а что вы возьмете, будет вашим». Главное — брать то, что тебе нужно. У Григория Гурвича мы были первым курсом. И я даже не помню, чтобы когда-то нам устраивали взбучку. Это было особенное место, которое нас, птенцов, оберегало. ГИТИС — уже другое, но то, что я узнала там, — не знала до этого. Основу я получила в Гнесинке, а в ГИТИСе уже могла смотреть в разные стороны. Я очень рада, что училась у Валерия Гаркалина. Он передал нам опыт актерского взаимоотношения с этим миром и миром театра. Первый курс был непростой, из восьми этюдов на первый экзамен вдруг осталось два. Как же? Я же четыре года училась, четыре года снималась, куда же все делось? Что со мной не так?.. Валерий Борисович говорил нам: «Ты получил первый ожог, и у тебя их будет еще много!» Это был творческий разгон и встряска! И эти более жесткие условия заставили продышаться и понять, что происходит вокруг.

Илютина Кто ваш главный учитель в жизни и на сцене?

Синякина Они менялись. В зависимости от того, в какой точке ты находишься и в чем сейчас нуждаешься, ты и ищешь учителя. Я несколько раз вдруг встречала человека, казавшегося мне интересным, потому что у него было настроение, которому в данный момент стоило поучиться. В прошлом году на фестивале «Территория» мы играли спектакль «Все, что со мной рядом». Это интересный опыт: к тебе в кровать каждые десять минут приходят зрители, примерно по 24 человека в день. Они просто ложатся, молчат, а ты рассказываешь историю, и они слушают. Среди них было трое, о которых я подумала: «Я бы с ними встретилась еще». Они очень интересно молчали. Их нельзя назвать учителями, но, если вернуться к «учителям», все зависит от того, где ты сейчас находишься и что тебе сейчас необходимо. Полунин сказал, что все учатся быть счастливыми и не знают как, а его внучки счастливы всегда, поэтому он учится у них. Мне кажется, что это прекрасно!

Илютина В аннотации к спектаклю написано, что режиссер постановки Фернандо Рубио экспериментирует с понятием «личные границы», «правила приличия» и «комфортные состояния»…

Синякина Он очень деликатен в этом. Очень.

Илютина Это был эксперимент над зрителем, но и эксперимент над вами. Что вы получили от него как актриса?

Синякина Если без эмоций — это такое количество наблюдений, которые приходят к тебе сами! Люди настолько разные! Первый день был очень сложный. Я так ждала, кто придет! Мне было так интересно: какой он? Как он придет и как посмотрит? Вообще девочки-актрисы от спектакля ждали чего угодно! Мы ждали маньяков. А вдруг что? Что он под одеялом делать будет? А вдруг он возьмет и уйдет? Ловить его мне или нет? И приходили хорошие люди. И ни к кому маньяк не пришел. За все время показов прошло около тысячи человек, но того, чего боялись, — не было. У кого-то человек заговорил, хотя есть правило для зрителей: «Отключите мобильные телефоны, войдите в комнату, снимите обувь, лягте под одеяло и не разговаривайте». На фразу в тексте: «И он сел на красный диван» — зритель говорил: «Знаете, у меня никогда не было красного дивана». А кто-то спрашивал: «И все? Ну ладно». А у кого-то случалась истерика. Она была не негативная, а просто начинало выходить что-то. Тяжело на это просто смотреть, потому что понимаешь, что ты им руководишь. Он один перед тобой со своим открывшимся внутренним миром, идет там своей сложной дорогой, а ты просто находишься рядом. Это очень чуткое отношение к зрителю, и все твое внимание только на него. Поэтому, когда у него слезка чуть-чуть поползла, ты начинаешь внимательно следить за этой слезкой, и, если побежало уже десять, ты думаешь: «Так… так… так… это попало особенно глубоко. Надо сделать так, чтобы он позволил себе расслабиться, почувствовал себя в полной безопасности и во время спектакля, и после».

Текст состоит из частей про детство, про взросление, про трудности и про настоящее. Иногда ты говоришь какое-то слово, а у человека просто из носа, из глаз течет. И он встает потом, а на подушке большое мокрое пятно. Это одна из задач: сделать так, чтобы человек ушел с легким ощущением. Мне однажды попался такой зритель, что я начала немного внутренне пугаться, потому что его просто от слез бить начало в кровати… И после я задала вопрос режиссеру: «А что делать?», потому что испугалась, а вдруг кому-то станет плохо? Это большая ответственность. Но режиссер сказал, что он много раз проверял текст: в нем все направлено на то, чтобы зрители уходили пусть отплакавшись, но с улыбкой (те, на кого подействовало). Были и те, на кого это не действовало никак: полежали вместе, он посмотрел, сказал «Спасибо» — и вышел. Он посмотрел, как у актрисы капает слезка. Такое вот общение, такой вот эксперимент: встретиться такими, какие мы сейчас есть. Илютина Как вы думаете, такой эксперимент как-то влияет на человека?

Синякина Сегодня очень много чего можно: можно прыгнуть с парашютом, можно есть клубнику или желтый арбуз зимой. Но очень многим страшно остаться вдвоем, выключить гаджеты, в которые можно нырять, когда скучно, и убегать, когда страшно. Остаться и помолчать. А вдруг пустота повиснет? А вдруг нечего будет сказать и нечем замаскировать себя? Этот спектакль показывают по миру с разными актерами. В Москве не получилось показать на природе, так как холодно, а вообще Фернандо показывает его на берегу океана, в парке, около фонтана, посреди столицы, на тротуаре. Прохожие могут постоять и посмотреть, как другие подходят к кроватям, снимают обувь, ложатся под одеяло и после уходят со слезами радости или грусти. И решить, купить билет или нет, рассказать о своих носках и слезах или нет. Не хотите? Можете просто встать и уйти, а можете пройти мимо. Выбирайте.

Илютина А зачем зритель приходит на такой спектакль?

Синякина Я думаю, что в основном из любопытства. Но если искусству удается воздействовать, то приходят за одним, а уходят с другим. Во «Все, что со мной рядом» за дверью были два списка с номерами кроватей и именами актрис, которые в них лежат. Некоторые актрисы боялись: «А вдруг ко мне придет в кровать парень, с которым я рассталась не очень хорошо три года назад?» Были зрители, которые спрашивали: «А в какой кровати лежит вот эта актриса?» Но было и такое: «А ко мне сегодня пришла моя сокурсница совершенно случайно!» В этом спектакле есть схема, но развиваться все может по-разному, и это может быть неожиданно для актера тоже. Самой взрослой актрисе в проекте было семьдесят лет. Она, народная артистка, рассказывала нам приключения в своей кровати: «И он начал двигаться, ворочаться и меня сбивать. Я не знала, как продолжать, поэтому я взяла его за руку крепко и сказала: „Расслабься!“» — хотя этого было нельзя делать.

Уйти из кровати можно было только тогда, когда человек сделал тебе что-то неприятное: словом, делом, предложением. Во всех остальных случаях общение происходило через тонкую, нежную систему. Был человек, который захотел меня за ладошку потрогать, он потрогал, улыбнулся и убрал руку.

Илютина Помимо Лаборатории вы работаете с другими режиссерами, репетировали Люси в «Трехгрошовой опере» МХТ им. Чехова. Что вам дала работа с Серебренниковым?

Синякина Это интересный режиссер, особенный, тонкий, умнейший человек. Общение с ним большая радость. И потом — это была возможность просто выйти за стены своего театра, в котором ты как в кастрюле кипишь и эта кастрюля вся тебе известна: здесь выгнута, там — вогнута. Мне нужно выходить за рамки привычного, иначе я тупею, теряю что-то важное. Очень полезно ходить и смотреть, что еще вокруг кипит. Часто актер, который занят в театре, не имеет этой возможности. Все вечера он работает, а когда не работает — спит. Репертуарный театр — это очень мощная машина, нацеленная на продуктивность, и часто развитие актера туда не входит. Но актер должен следить за своим состоянием. Надо знать, что происходит в твоем городе, в твоей стране, в мире, в искусстве. Недавно встретила своего партнера по одному из фильмов и рассказываю: «Я была два месяца назад у тебя на спектакле…», — а он спрашивает: «Ты еще и в театр ходишь?» Это очень понятно, потому что людям уже не хочется идти в театр в нерабочее время: если ты не работаешь, то должен отдыхать.

Илютина Откуда вы черпаете творческую энергию?

Синякина Я знаю, что многие актеры могут час стоять в музее перед картиной и находить для себя что-то. У меня не так. Иногда смотришь на человека на велосипеде и думаешь: «Но ведь кто-то же придумал колесо?» — и становится так хорошо! Едет троллейбус и думаешь: «Интересно, как там в нем все вращается?»

Был период, когда я очень часто ходила на концерты классической музыки, а сейчас такой острой потребности не возникает. Даже когда говорят, что кто-то известный приедет, и ты думаешь, что пойдешь, потом решаешь: «Схожу-ка я в Ашан на распродажу!» И купишь себе туфли за 100 рублей… (смеется). Вдохновляет все вместе!

Май 2018 г.