Е. Чижова. «Время женщин».
Омский театр драмы.
Режиссер Алексей Крикливый, художник Евгений Лемешонок

Тихо падает снег. Кружит и падает. Снег не настоящий: он не мокрый, не липкий — бумажный, салфеточный, вырезанный специально к Новому году. Он не тает — осыпается белой стружкой, образуя целые груды прямо здесь, в комнате.

В комнате — старые, подкопченные от вечной перетопки и недобелки стены (художник Евгений Лемешонок). Высокие потолки. Слишком высокие: рукой не дотянешься, не коснешься верха — чистое небо. Такое же серое, как эти стены, как вообще петербургское небо в зимнюю пору. На стенах — там и сям — детские рисунки: птицы. Не волшебные синие птицы Метерлинка — обыкновенные вороны.

Тихо кружит юла. Жужжит. Завораживает. Гипнотизирует. Возвращает к истокам. Ее образ, напоминая о детстве, манит в то время, когда деревья были большими, оглобли казались неподъемными, лошади громадными, страшно фыркающими, почти инфернальными существами; когда мир существовал на стыке сказки и были, сна и реальности; когда не нужны были слова — хватало фантазии и воображения.

И весь этот мир детской жизни — с ее радостями и печалями, восторгами и страхами — остался здесь, в скромной, но уютной комнате, где на одного старину Хэма, чей портрет «в бороде и свитере» чинно висит на стене вместо иконы, приходятся три поколения женщин. Им посвящен роман Елены Чижовой «Время женщин»; о них же — одноименный спектакль Алексея Крикливого.

Э. Кремель (Ариадна), В. Прокоп (Гликерия), Н. Василиади (Евдокия). Фото Д. Пичугиной

Режиссер, делая инсценировку, бережно отнесся к литературному первоисточнику. Текст объемом почти в двести страниц он равномерно поделил между пятью героинями: младшей Сюзанной-Софьей (Марина Бабошина), от лица которой ведется повествование, ее матерью Антониной (Ольга Солдатова) и тремя бабушками: Ариадной (Элеонора Кремель), Евдокией (Наталья Василиади) и Гликерией (Валерия Прокоп). У каждой — свой голос, характер, привычки и повадки; свое пространство и время; своя функция; свой неповторимый ритм.

Сюзанна — так нарекает девочку Антонина, дабы уже с детства возвысить дочь над серостью и обыденностью советской жизни, привнести элемент чуда самим именем, — начинает действие. Медленно, печальным голосом покинутого ребенка Сюзанна рассказывает о холодной питерской зиме, о единственном детском воспоминании, как лошадь везет на оглоблях гроб, а в гробу — мама. Снег хрустит, вокруг все гудит, кружится юлой голова. Странное, полупьяное ощущение. Тоскливо. Делясь этим впечатлением, актриса ежится, кутается в вязаный кардиган, поправляет пояс. Но не замыкается в себе, не уходит в пассивность воспоминания и сожаления. Погружая зрителя в условное присвоенное прошлое Сюзанны, она параллельно выстраивает его: убирает все ненужное, второстепенное, вносит портрет Хемингуэя, включает телевизор, выдвигает на середину комнаты стол — средоточие коммунальной жизни. Хаос преображает в космос. Вот оно — пространство ее детства, где из крана капает холодная вода, а на кухне пахнет настоящим луком, который режет мама. Еще немного отмотаем время назад, и появится сама мама.

Антонина в исполнении Ольги Солдатовой не входит и не вбегает — впархивает на сцену. На ней потертое от времени пальтишко; черные валеночки — серых и мягких уже не делали; на голове — платок. Сбросив все, она остается в клетчатом платье, единственном прижизненном наряде. Другое ей суждено надеть только в день свадьбы, почти перед самой кончиной.

О. Солдатова (Антонина), М. Бабошина (Софья). Фото Д. Пичугиной

Едва появившись, она тут же начинает резать лук, обжаривать его на маргарине, не найдя постного маса; мыть посуду; замачивать и стирать белье. Мимоходом, как бы невзначай, она рассказывает о первой любви к Григорию, о появлении Сюзанны, о том, как осталась одна с дитем на руках. Быстро, вскользь, по касательной о мужчине, потому что основное здесь: в этих четырех стенах.

Антонина в романе Елены Чижовой ответственна за обеспечение причудливостранной, собравшейся вдруг, слишком женской семьи. Эту же функцию она сохраняет и в спектакле. Денег добыть на лечение дочери (Сюзанна не говорила до семи лет); молока принести; картошки закупить на всю коммуналку; пирожков к празднику настряпать или блинков испечь — все по части Антонины. Она и бегает от одной точки к другой, прыгает, не щадя себя, — вот и не выдерживает, надрывается, заболевает. Почти весь второй акт Антонина лежит за шторкой. И время замедляется. Полнота и стремительность жизни уступают место вялотекучести болезни. Не хватает хозяйки, ее легкого дыхания, прозрачного голоса, скорой руки, готовой в любое время выдать, что попросят Сюзанночка и бабушки.

Сцена из спектакля. Фото Д. Пичугиной

Антонина Ольги Солдатовой выписана не маслом — акварельными красками. Даже имя кажется в сочетании с получившимся образом непомерно тяжеловесным: она больше Тоня. «Тоня» — два легких воздушных слога. Скажешь, точно выдохнешь. Настолько все в ней эфемерно и органично. Вроде надо показать тяжелую жизнь матери-одиночки, работающей на заводе, да еще и часто берущей сверхурочные, — какая тут легкость? Откуда? Но единственное, что выдает чрезмерную усталость, накапливавшуюся годами непрерывного труда, — глаза. Да и то — без тоски. Нет в них неизбывности печали. Грусть — да, хотя и она готова смениться неподдельной радостью от успехов дочери, от рассказов бабушек, от полученных на день раньше восьмидесяти рублей.

Старшее поколение женщин представлено тремя женщинами в черном: Гликерией, Евдокией и Ариадной. Эти хранительницы мира вяжут, шьют, вышивают; плетут нить судьбы, занимаясь воспитанием ребенка, формируя девочку как личность. Каждая — на свой лад.

Н. Василиади (Евдокия), М. Бабошина (Софья). Фото Д. Пичугиной

Ариадна, бывшая учительница, осваивает с Сюзанночкой французский. Развивает способность мыслить абстрактно, видеть мир не обыденно — преображенно, оценивать предметы как художник. Элеонора Кремель создает образ строгой, но справедливой женщины, всегда собранной, подтянутой, невероятно благородной. И это благородство читается во всем: в аккуратно собранных в пучок волосах; в строгом взгляде и чуть приподнятом подбородке; в скупых, но отточенных жестах. Ее манера одеваться — на героине шуршащая с шелковым отливом черная юбка в пол и накинутая на плечи шаль — выдает особу дворянского происхождения.

Гликерия и Евдокия не в пример проще: типичные бабушки — близкие, родные, теплые. Одна чуть ворчливее, другая подобрее и душевнее. Но обе одинаково уютные: так и хочется к ним прижаться, обогреться душевным теплом, набраться ласки и неги. И это при том, что у каждой за плечами — непростая судьба, сломанная жизнь, исковерканное прошлое: ни родственников, ни мужа, ни детей. В целом свете — никого. Только эта вот соседская немая девочка, ставшая такой родной.

Создавая инсценировку романа Елены Чижовой, Алексей Крикливый сохраняет мотив двоемирия. В спектакле, как и в книге, сложная пространственно-временная структура: время делится на «сейчас» и «тогда», на настоящее и прошлое, и ушедшая жизнь предстает в форме полуправды-полумифа. Однако и внутри самого прошлого есть свое деление на реальное и вымышленное. Молчаливая Сюзанна-Софьюшка сочиняет сказки: так ребенку проще отгородиться от странностей и особенностей советской жизни, расцветить серые однообразные будни. Девочка живет параллельно в двух пространствах, на каждое из которых — по имени: она Сюзанна для реальной коммунальной квартиры и Софья — для бесконечных историй про птиц, золушек, ад и рай. Постепенно границы, разделяющие миры, становятся тоньше, дистанция нивелируется: мама уходит в мир иной. Смерть Антонины режиссер обставляет не как трагедию — как путешествие, возвращение в молодость, к первому свиданию с Григорием. И там, за прозрачной дверью, где господствует уже не серо-земляной — небесно-голубой и падает не снег — лепестки цветов, царит вечное лето, единение, счастье и покой. В потустороннем мире влюбленные наконец обретают друг друга, и в этот раз — навсегда. Вполне сказочный финал.

О. Теплоухов (Николай). Фото Д. Пичугиной

Алексей Крикливый максимально сглаживает, нивелирует черты советской, общественной жизни, которых много в романе Чижовой; выносит «коллективный разум» за скобки. Его история — история частностей, индивидуальностей, личностей. Каждая из представленных женщин — единица, важная, цельная и ценная сама по себе. Даже те мужчины, что появляются:

Григорий (Игорь Костин); наивный идеалист и романтик доктор Соломон Захарович (Валерий Алексеев); расчетливый и одновременно нелепо-недотепистый ухажер, будущий муж Антонины Николай (Олег Теплоухов), — существуют где-то на периферии. Подлинное время женщин: не бабье царство — матриархат. Даже музыка, звучащая в спектакле, принадлежит роду femini num: три песни, и все — Алины Орловой.

Кружит юла. Вращается вокруг своей оси, тихонько поскрипывая. Тихим потухшим голосом Сюзанна, в крещении Софья, ставшая художником, рассказывает уже не о похоронах матери — об уходе любимых бабушек. Под этот ее убаюкивающий голос, под хрустальное пронзительное «Летели облака…» Орловой появляются все участники действия, молча усаживаются за стол, накрытый белой камчатной скатертью, являя портрет не семьи — целой эпохи.

А снег продолжает кружить. Уже не бумажный, но еще не настоящий — нарисованный, скользя щий по экрану-окну, что отделяет этот придуманный Еленой Чижовой и Алексеем Крикливым мир от подлинного, того, что за сценическими окном, за стенами Александринского театра. Однако стоит покинуть стены, вый ти на улицу, и на ней — тоже снег, но уже липкий, холодный, обжигающий руки. И такое же липкое, холодное, обжигающее одиночество. Бремя не советской — современной женщины…

Февраль 2015 г.