Р. Вагнер. «Тангейзер».
Новосибирский театр оперы и балета.
Музыкальный руководитель и дирижер Айнарс Рубикис,
режиссер-постановщик Тимофей Кулябин, художник-постановщик Олег Головко

Третий показ новосибирского «Тангейзера» после двух премьер в декабре проходил в ситуации чрезвычайной. Закрытие (ввиду отсутствия состава правонарушения) административного «дела» против директора театра Бориса Мездрича и режиссера Тимофея Кулябина не погасило страстей, нагнетавшихся противниками постановки три недели. Зрителей, пришедших на спектакль (все 1 700 мест грандиозного Новосибирского оперного театра были в этот вечер заняты), ждал пикет из 58 человек с лозунгами в защиту классики и против кощунства. Как известно, «дело» было открыто по жалобе митрополита Новосибирского и Бердского Тихона, который заявил, что трактовка оперы, в которой не по назначению используется церковная символика, оскорбляет чувства верующих. Руководство театра и участники до последнего опасались провокаций и срыва спектакля. Впрочем, коллективное переживание за постановку, в которую каждым вложено столько сил и эмоций, кажется, только сплотило труппу. Спектакль был сыгран и спет на высоком уровне эмоционального подъема и самоотдачи.

Сцена из спектакля. Фото А. Цилера

То, что Тимофей Кулябин (чей драматический спектакль «Онегин» год назад был отмечен специальной премией жюри «Золотой маски» «За современное прочтение классики») обратится к приемам режиссерской оперы, растворяя старый сюжет в новых реалиях и контекстах, более близких современному зрителю, можно было не сомневаться. Да и сам «Тангейзер», как любая классическая опера, за долгие годы торжества авторских интерпретаций оных, разумеется, не избежал. Взять хотя бы известную версию Роберта Карсена, созданную им для барселонского Лисеу в 2008 году. Там Тангейзер — живописец, выставляющий на конкурс портрет обнаженной Венеры, которая сама и была натурщицей.

Благодаря развернутой вокруг новосибирского спектакля кампании только ленивый теперь не знает, что действие в нем также перенесено в настоящее время и что здесь Генрих Тангейзер — кинорежиссер, порвавший все связи с миром ради воплощения своей мечты — съемок фильма, посвященного Иисусу Христу. (Несколько лет жизни, свидетельства о которых отсутствуют в евангельских текстах, по версии Тангейзера были проведены Спасителем в гроте Венеры. «Испытав в царстве богини все плотские наслаждения, испробовав все искушения… он понимает, что должен покинуть грот и вернуться в реальный мир, где его ждут страдания и смерть», — сказано в аннотации фильма.) Первое действие, таким образом, — это история в истории. Сцена поделена условной диагональю: справа разворачивается история «реальная», слева — придуманная. Подготовка к последнему съемочному дню идет в кинопавильоне. Он воспроизведен режиссером со скрупулезной точностью: осветительные фонари, стойки с одеждой, столик с элементами реквизита, остатками еды, макетом декорации… Вместе с хоральной темой пилигримов, открывающей оперу, начинается движение на сцене.

Сцена из спектакля. Фото В.Дмитриева

Просыпается режиссер (сам Тангейзер, прикорнувший между съемками здесь же, на диванчике); появляются один за другим и сразу приступают к привычным обязанностям осветители, уборщицы, статисты, актеры, помреж. Исполнитель партии Тангейзера, датчанин Стиг Андерсен, драматический тенор, перепевший почти весь вагнеровский репертуар, в первой картине лишен голоса (но не безусловного актерского обаяния, идущего от свободы и точности в обрисовке персонажа — неловкого, даже стеснительного человека, который преображается в любимом деле). Он, как и все другие многочисленные участники «съемочной группы», мимирует, принимая участие в своего рода «производственном балете» на музыку увертюры. Рутинные, совсем нетанцевальные жесты персонажей, случайные детали и подробности, вся многослойная и живущая своей жизнью картина съемок рождены из духа музыки, ее тематического развития, цезур, наплывов и спадов. Тщательная выделка всех «голосов», рельефная артикулированность музыкальных потоков, их тонкая динамическая нюансировка и одновременно широкое дыхание — заслуга дирижера Айнарса Рубикиса и оркестра, удерживающих убедительное качество исполнения на протяжении всего спектакля.

…Настраиваются лампы, идет уборка (пол моют взаправду). Тангейзер сосредоточенно размечает площадку и спорит с костюмером по поводу платья Венеры; в момент динамичной репризы и наиболее мощного проведения темы пилигримов все наконец готово к съемкам. С удара «хлопушки» перед объективом оператора параллельно запускается история «Грот Венеры». Сцена прощания раскаявшегося странника с языческой богиней лишена повседневной «фактурности». Заключительный эпизод фильма «Грот Венеры» стилизован под картины мастеров позднего Возрождения или барокко на темы античности. Он разворачивается на фоне впечатляющего арт-объекта — античного портала, где среди увитых плющом колонн на ступенях рассажены полуобнаженные нимфы и сатиры.

В прощальном диалоге с Венерой (впечатляющая, страстная, с достаточно сильным сопрано Майрам Соколова) вокальная партия Тангейзера (в том числе, разумеется, гимн любви) отдана актеру, исполняющему роль Иисуса (Андрис Людвигс). Он воплощает лирическое «я» Тангейзера-режиссера, который, подобно булгаковскому Мастеру, создает свой личный апокриф, пытаясь искать ответы на мучительные вопросы.

Отличительная черта спектакля — ощущение достоверности происходящего. Оно возникает из множества найденных режиссером и исполнителями деталей и конкретных подробностей. Например, в соответствии с логикой съемочного процесса реплики «Стоп! Снято!» (по-немецки) разбивают музыкальный поток пространной сцены прощания на серию «дублей» и «технических перерывов». Шероховатая фактура «повседневности», присущая всем эпизодам спектакля, «включает» восприятие и внимание к происходящему на всю катушку.

С. Андерсен (Тангейзер), Елизавета (И. Чурилова). Фото Е. Иванова

Смысловая доминанта и кульминация спектакля — второе действие. Вместо соревнования средневековых рыцарей-певцов все происходит на фешенебельном кинофестивале в Вартбурге, арт-директором которого является мать Тангейзера Елизавета. В борьбе за приз — статуэтку расцветшего папского посоха (в которую превратился главный символ искупления Тангейзера-рыцаря) — главный герой должен представить свое откровение — фильм «Грот Венеры», скандальный с точки зрения общественной и цеховой морали. Выстраивая действие, Кулябин работает сразу в двух ипостасях: априори как постановщик оперы, а еще — как режиссер массовых зрелищ. Такая «мультимедийность» превращает церемонию открытия «Вартбург-кинофеста» из условно-театральной в торжественное мероприятие в режиме «онлайн». И когда пространство зала пронизывают фанфары трубачей с ярусов, а по центральному проходу партера, словно по красной дорожке, в сопровождении многочисленных фото- и телекамер на сцену поднимается процессия элегантно, соответственно «вечернему» дресс-коду одетых «звезд» (артисты хора!), зритель на какое-то мгновение, кажется, «выпадает» из основного сюжета.

«Крупные планы» основных персонажей (снимаемые камерами лица тут же проецируются на экраны) тщательно, по-киношному проработаны и вскрывают психологический портрет каждого участника пресс-конференции — вальяжного ландграфа (великолепный Дмитрий Ульянов), любезного Вольфрама (обладатель восхитительного баритона Павел Янковский), скучающего Битерольфа (Алексей Зеленков) и прочих режиссеров-рыцарей.

Две главные точки притяжения — сам Тангейзер и Елизавета. Молодой певице Ирине Чуриловой, обладающей великолепным голосом и сценической харизмой, пришлось «состариться». Происходит это не за счет парика или нарочито тяжеловесных костюмов. Пластика ее высокопоставленной героини, тяжелая, грузная походка, с трудом гнущиеся колени, а еще — точный психологический рисунок роли создают образ любящей, страдающей и уже немолодой матери. То, что Елизавета не возлюбленная, а мать, придает отношениям героев особую бескорыстность и силу. Только рядом с ней Тангейзер, вспыльчивый и уязвимый, стесняющийся фотообъективов и постоянно нарушающий правила благопристойного поведения, объект кривых усмешек, да что там — открытой ненависти своих лощеных коллег, становится самим собой, почти ребенком. Как будто из детства всплывает эпизод, когда мать, притворно рассердившись на сына-проказника, пытается отшлепать его своей папкой с протоколами. Он, притворно пугаясь, пытается защититься, провоцируя дальнейшую игру. Как сильно этот жест, превратившись в знак сыновней беззащитности и любви, сработает в страшный момент предательства и разрыва! В надежде все вернуть, Тангейзер повторит его — но тщетно. Елизавета в своем мучительном спазме-мольбе о спасении сына не находит сил даже взглянуть на него.

Сцена из спектакля. Фото А. Цилера

Главным вопросом любой оперной интерпретации является вопрос о приращении смыслов при сохранении точности музыкально-драматического текста. В данном случае аллюзии с «базовым» сюжетом налицо. Тангейзер Вагнера — романтический художник, обреченный на скитания между двумя полюсами — чувственного эроса и возвышенного идеала, нигде не находящий покоя. Авторы спектакля развивают эту линию. Их Тангейзер — современный художник, который, рискуя собственной личностью, продвигается все дальше и дальше по пути преодоления границ сознания. Своим одиночеством, непризнанием, изгойством, мученичеством и безумием («тотальной депрессией») он платит сполна и за свой уникальный опыт, и за упорство в собственной, только ему ведомой истине. Художник, этот «маклер на бирже безумия», по выражению Сьюзен Зонтаг, хрупок и уязвим. Искусство — бесконечно. Но спектакль еще и не только об этом. Вопрос об искуплении и раскаянии здесь тоже поставлен. В старом сюжете он решался, по мнению исследователей, несколько «ходульно» (через образ как-то уж совсем абстрактно любящей Елизаветы). В увиденном спектакле, где речь идет о беззаветной материнской любви и о раскаянии Блудного сына, ответ на него звучит пронзительно и человечно.

С. Андерсен (Тангейзер), Елизавета (И. Чурилова). Фото В. Дмитриева

…Под звуки заключительного хора (хормейстер Вячеслав Подъельский, безупречно исполненные хоровые эпизоды спектакля — предмет особого разговора) Тангейзер, которому на плечи кто-то водрузил тяжелый (хоть и бутафорский) крест, как-то незаметно для всех растворяется в деловитой суете очередного фестиваля. Цветущий папский посох — вернее, статуэтку-приз получает Вольфрам. Возможно, за фильм, снятый по истории о паломничестве в Рим, рассказанной ему его неудачником-братом.

Март 2015 г.