«Русскiй романсъ».
Театр Наций.
Режиссер Дмитрий Волкострелов, художник Ксения Перетрухина

Театралам даже трудно представить себе, какие муки испытывает порой меломан-аудиалист в драме. О нечуткости к музыке театральных режиссеров давно пора писать книги и диссертации. Поэтому появление спектакля «Русскiй романсъ» Дмитрия Волкострелова в Театре Наций было встречено многими с особым восторгом.

Для классического романса (не путать с «Темно-вишневой шалью»!) лучшие годы давно миновали. В былые времена в обеих столицах существовало несметное количество абонементов, посвященных только камерной вокальной музыке. В переполненных больших залах люди внимали целым программам из произведений Чайковского, Рахманинова, Шуберта. Одна из ужасных тенденций нашего времени: романс изгнан куда-то под лестницу, он больше не востребован, в ходу оркестровые вокальные концерты, которые смотрятся рядом с романсом как блокбастер с артхаусной короткометражкой.

Певцы сегодня не любят этот жанр. Он требует невероятных усилий, кропотливой подробной нечеловеческой работы над каждым тактом, каждой нотой. Поэтому все, что пытаются сделать сегодняшние звезды вокала — Хворостовский, Нетребко и другие, — выглядит так неубедительно. Здесь мало одного артистизма, одной актерской харизмы, здесь бог — в деталях, иногда таких мелких, что разглядеть удается только человеку со стороны. Дмитрию Волкострелову и по возрасту, и по театральному «чину» не было резона обращать внимание на этот жанр. Но результат его работы превзошел все ожидания. Конечно, оценить его могут те, кто сотню раз слушал «Я и в поле да не травушка была» во времена конкурса имени Чайковского. Молодой режиссер увлекает не менее молодых актрис в археологические раскопки искренности и смыслов. Мне кажется, что любой певец сейчас должен начать хватать Волкострелова за руку и просить пройти с ним несколько романсов. Потерянное искусство возвращается к нам через проводника из молодого поколения, это ли не уникальность?

Сцена из спектакля. Фото В. Луповского

Волкострелов понимает, что поклонники романсов любят штампы, и дарит им настоящую березовую рощу (художник Ксения Перетрухина), пышные прически, дев в белых платьях. Любуйтесь! Но ни пяди самих романсов. Самые известные шлягеры деконструируются, они разъяты, и только тогда инициируется поиск новой искренности. Юные артистки читают тексты (в начале обрывками, например все строчки, начинающиеся на «Я…» или «Мне…»). Получается смешно, а потом даже страшно: из какой провинциальной пошлости сотканы эти маленькие шедевры. И каким талантом должны обладать артисты во главе с режиссером, чтобы оттереть эту пошлость и представить романс настоящим сокровищем.

Из-под нескольких слоев банальностей в спектакле внезапно является портрет эпохи, не зря исполняются романсы только из написанных в XIX веке, где пылкий романтический настрой легко побеждает драматизм, который становится визитной карточкой романса уже в более позднее время, у Рахманинова или Метнера. За последний год было немало написано про страну, которую мы потеряли. Нам предлагали под этим соусом михалковский блокбастер и многое другое. А часовой спектакль Театра Наций говорит об этом намного внятнее и тоньше.

Романсы XIX века для Волкострелова — очень летние. Отсюда легкие платья, солнечный свет сквозь березовую рощу. И тексты русских поэтов о весне, лете или хотя бы воспоминания о них. Расцвет природы, расцвет жанра, усадебная культура, чернильные зарисовки в альбоме, все воздушно и графично. Поэтому и романсы поют не профессиональные певцы, а три драматические актрисы, четвертая предстает лишь голосом из того счастливого и безмятежного времени, когда романс был главным жанром русских дворян. Артистки поют их нестройными голосами. Звучат раздельно фортепианная партия и текст, происходят эксперименты с «подготовленным фортепиано», звучат вариации на музыкальные темы (пианист и композитор Дмитрий Власик). Сквозь привычные трюизмы текста, сквозь традиции исполнения романса большими голосами оперных певцов является милая камерность, искренние страдания о заснувшем сердце и сорванных летом розах. При этом сразу вспоминается «Зимний путь» Маттиаса Герне — Уильяма Кентриджа, спектакль подобного жанра, показанный в Москве в рамках фестиваля Нового европейского театра. Но там великий певец исполнял великий цикл Шуберта под иллюстрации выдающегося художника. И все же если убрать иллюстрации, то музыка побеждает, она первична. Волкострелов ничего не иллюстрирует, он внедряется в подсознание, туда, где я слышу голоса Лемешева или Образцовой, поющие «Серенаду Дон Жуана». И он меняет мое и наше отношение к ней.

Романсы, затертые, запетые до дыр, предстают точно созданными вновь. И мне все равно, что девушки поют их неправильно. Они могут сделать с этой музыкой то, что в горле профессионалов чаще превращается в оперную вампуку. Неразрывная связь слова и звука, уникальная связь (заметим, что ни в одном жанре такого больше нет) у Волкострелова находит новое понимание. Неважно, что поют не те ноты, важно, что вместе с пианистом исполнительницы достигают того уровня проникновения в материал, которому бы позавидовали и лучшие исполнители романсовой лирики.

Конечно, музыкальная неточность раздражает отдельных зрителей, да и музыкальных критиков. Но спектакль сделан с такой любовью к жанру, с таким пониманием происходящего, с такой чувственностью, что для меня неполное совпадение вокальной линии и аккомпанемента перестает быть значимым. В конце концов жанр умирает, и любая попытка привлечь к нему внимание достойна восхищения. Да и разве не так — нестройно, немного фальшиво от волнения, заглядывая от страха в рояль, а не в глаза слушателям, — и пели те безымянные исполнительницы на закате солнца в далекой стране?

И не зря в конце звучат слова о смерти: цветы увяли, девушки, которым писали стихи в альбом Пушкин или Апухтин, давно «успокоились на ложе страдания». И режиссер напоминает нам об этом все время: голос четвертой девушки не дает окончательно впасть в пафос ликования по поводу новой жизни старых романсов. В финале вместе с актрисами мы возвращаемся с небес на землю. Они рассказывают о том, что думали, когда работали над романсами. Уже обыденными голосами наших современников. А из далекого патефона доносится «Не пой, красавица, при мне» Рахманинова в исполнении колоратурного сопрано (Антонины Неждановой, судя по тембру). Пение это как раз такое оперное, такое пафосное, такое устаревшее, что кажется надругательством над всем, что мы слышали за этот час. С неба на зрителей падают конверты. В каждом романс, записанный нервным девичьим почерком. Мне достался «Очи черные». Вот сколько слоев надо с него счистить, чтобы он звучал свежо и прекрасно?

Вадим ЖУРАВЛЕВ
Февраль 2015 г.