Нет ни одного атеиста перед чистым листом бумаги.

Всяк перекрестится, когда напишет, как, к примеру, я на первой странице оборотки когда-то написал: «Николай Коляда. Баба Шанель. Пьеса в двух действиях».

Думаете, сразу знал, что пьеса кому-то будет нужна? Что ее сто театров поставят?

Ага, как же.

В ужасе думал над первым листочком: «Напишу вот эту пьесу, а мои же студенты прочитают ее, а потом в общаге на окошке будут сидеть, курить, и вздыхать, и меня обсуждать, и говорить: „Наш-то — совсем спятил“».

А это — самое страшное.

Если студенты твои, молодежь тебя уже за старого маразматика считают и ты это знаешь и понимаешь — это просто капец.

Садишься писать пьесу — пускаешься в плаванье.

А что там будет — неизвестно.

Утонул — спасся?

Начал писать — а дальше дрожь и страх.

Страх перед чистым листом бумаги.

Это самый страшный страх.

Ты сто сорок пьес написал, а вот надо писать новую, потому что что-то толкает тебя в руки.

Хотя понятно — что.

Один артист, когда я его спросил: «Почему ты работаешь артистом?», ответил мне: «Потому что я больше ничего не умею».

Вот и я так.

От страха, что завтра жрать нечего будет, что на карточке денег нет, садишься писать и страшишься, что провалишься, что никому твоя пьеса не нужна будет, а надо написать хоть что-то, потому что хочется жрать не картошку, а мясо.

Какое вдохновение?!

Вы о чем?!

Вранье все это.

Писатель пишет, потому что ничего другого не умеет.

А жизнь уже устоялась, и ты спокоен: сыт, пьян и нос в табаке. А тут вдруг все разрушится и твое бездельное настоящее превратится в кошмар: таксистом работать или на стройку кирпичи класть.

И что?

Сумеешь свою спокойную жизнь поменять?

Да никогда.

Страшно.

Пишешь, а у стола на книжной полке стоят твои экзаменаторы, выглядывают из корешков книг: Чехов, Достоевский и их братья.

Страшно, что напишешь что-то и тебя раздавят.

Еще Достоевский сказал: «Очень немного требуется, чтобы уничтожить человека: стоит лишь убедить его в том, что дело, которым он занимается, никому не нужно».

Вот это главный страх.

Слова придумали люди, чтобы скрывать свои мысли и чувства.

В драматургии — главное: подтекст.

Не «что и как говорю», а «что думаю» при этом.

Говорить и писать можно полную чушь, но если вчитаться и всмотреться в текст, то сразу виден Великий Страх.

Страх каждого пишущего.

Сквозь каждую строчку этот Страх видно: а я хороший? а вам интересно? а вы дочитаете до конца? а это кому-то надо?

Правду сказать, у меня есть еще один страх: не дай бог, напишу плохое о том, что люблю, или кто-то подумает, что я издеваюсь или глумлюсь над тем, что мне дорого.

Правда.

Дураков полно.

Придумают такое, что на голову не наденешь.

И тут уж будь осторожен, чтобы других толкований не было бы: пиши только так и никак иначе.

Правда, я видел и таких, что уверены, что у них все гениально и им нестрашно.

Вот это уже — клиника, Кащенко. Им ничего не страшно. Ну и исполать вам.

Знаю, что многие пишут и думают: нужна провокация какая-то, хоть и страшно.

Но про это нельзя — негры, про церковь нельзя — проклянут, оскорбятся, про нетрадиционные меньшинства — можно, но аккуратнее: заклюют.

А у нас ведь как: всё на продажу.

И если ты не торгуешь тем, что тебя волнует, о чем ты ночью один плачешь, глядя в беленый потолок при выключенном свете, если не говоришь, что у тебя в душе, в сердце, если не рассказываешь про счастье в своем лоскутном детстве из Пресногорьковки и про беду, которая сейчас вокруг тебя, про страх старости, про страх смерти, если не рассказываешь самые затаенные мысли, и страхи, и страсти, и про свои невольные предательства, за которые стыдно повиниться на людях. Если ты не честен, не боишься, а только все пытаешься считать в голове: строчка — рубль, еще строчка — два рубля, то никому не надо будет твое барахло написанное.

Деньги надо считать и зарабатывать — это хорошо, но хорошо, когда ты честно свои деньги заработал.

Вот — чтобы понравиться: это — не надо.

А так хочется всем понравиться.

Вот это — страшно, что сидит оно в тебе: хочу понравиться княгине Марье Алексеевне.

Вот этот страх самый страшный.

Потому что так не бывает.

«Глаголом жечь сердца людей» — глупо. Не получается.

265 пьес я прочитал в этом году на конкурсе драматургов «Евразия».

У нас на конкурсе возрастной ценз, до 35 лет. То есть дети.

Дети пишут о страхе потерять родителей или о страхе, что родители ушли и как жить без них, о страхе школы — почти в каждой пьесе есть эта тема: школа — словно шрам у каждого, мало кому там понравилось.

И все же вижу: чаще всего все в пьесах прикрываются.

Боятся рассказать главное.

Все прячутся.

Никто не хочет рассказать про себя честно.

Боится всяк и все.

Страшатся рассказать правду.

Все чего-то сочиняют, какую-то херабору непонятно про кого.

Вот и происходит: «Писатель пописывает, читатель почитывает».

А что там говорил Розанов?

«Души в вас нет, господа, вот и не выходит литературы».

А вообще, если уж не умствовать и не выпендриваться: мне в моем возрасте ничего уже не страшно.

65 лет, знаете ли, — многовастенько.

А что, казаки придут и меня и театр сожгут мой?

Ну вперед.

Посадят меня?

Ну посади.

Оштрафуют?

Да штрафуй, по хер уже, денег не было и не будет.

Мне надо бояться оскорбить власть?

Да зачем она мне нужна.

Мы всегда жили параллельно, никогда не пересекались.

Делайте вы там, что хотите, я буду в своем огороде поливать цветы.

Вообще-то, правду сказать, ерунда все, что я написал выше.

Потому что мне — нестрашно.

Душа бессмертна, чего бояться.

А уж как вам — не знаю.

Июнь 2022 г.