Форум-фестиваль социального театра «Особый взгляд», который состоялся в мае на Новой сцене Александринского театра, стал не просто одним из самых важных событий этого непростого театрального сезона. Он смог ответить на ключевые вопросы нашего времени, которые так или иначе встают перед профессионалами в эти последние три месяца: уместно ли сейчас заниматься театром и искусством, как это делать, не изменяя себе, и, наконец, кому сейчас все это нужно. Да, театр сейчас может и готов давать новые смыслы и новые перспективы, именно социальный театр, который обнаруживает в себе интенции новых (новых старых) идей. В то же время границы социального и инклюзивного театра расширяются и трансформируются. «Особый взгляд» и проекты, которые были на нем представлены, абсолютно опровергают распространенное мнение, что это «условно „театр“», что между «настоящим» театром и театром, который работает с сюжетами и людьми, находящимися вне поля зрения «обычных» людей, есть дистанция. Еще одно, очень жесткое мнение: «Это не должно попадать на профессиональную сцену и должно оставаться в рамках инклюзивных проектов». Это звучит дико, как если бы всерьез обсуждать, имеют ли женщины право бегать марафонские дистанции. В этой оценке вся ментальность нашего общества, с которой, собственно, и работает фестиваль «Особый взгляд». Когда уже сам термин «инклюзия» кажется устаревшим и ограничивающим. Недавно в одной из соц. cетей были сказаны очень верные слова: «инклюзия — это фикция, призванная заретушировать имеющиеся разрывы и расстояния между осуществлением прав здоровых и инвалидизированных участников общества». Если убрать из своей речи эту позицию: мы осуществляем инклюзию, то есть временно даем право на обычную жизнь другим людям, — то получится интересный фокус. Большинство сюжетов и историй, показанных на фестивале, подводили не к проблеме «профессионально или нет» или «давайте порадуемся тому, что эти люди получили возможность высказывания». Нет, они поставили меня как критика перед одним очевидным, фундаментальным вопросом, точнее — проблемой, которую я бы обозначила так: «Театр как привилегия».

ТЕАТР КАК ПРИВИЛЕГИЯ

Российская традиция рассматривать людей, занимающихся искусством, как принадлежащих к некой духовной элите, приучила относиться к людям театра во многом как к подвижникам. Поэтому мало кто задумывается и осознает, что, по сути, театр в России — это привилегия, он существует исключительно для белого, российского, цисгендерного, здорового, в целом небедного человека, не слишком старого, зрячего и слышащего, с сохраненной психикой и интеллектом, который любит смотреть истории про «своих» или про чужую красивую жизнь, абсолютно не желает воспринимать на сцене истории, с которыми он не готов отождествить себя, от которых ему может быть больно, неприятно. Даже современная драматургия, особенно работающая с жестким социальным контентом, малопривлекательна для широкой публики. Да и играют на сцене все те же белые, цисгендерные, хорошо разговаривающие на русском языке люди. Как часто можно увидеть на сценах столичных театров людей другой национальности, расы, цвета кожи, с небольшим акцентом? Не говоря уже об инвалидах? А истории о «других»? А таких других — их очень много, но они не видны — ни в повседневной жизни, ни в театре: старые, слепые, глухие, неходячие, недееспособные, люди с инвалидностью и ментальными заболеваниями, бывшие преступники, убийцы и жертвы, больные неизлечимыми заболеваниями, дети алкоголиков и детдомовцы, бомжи и аутисты… С тех пор как в Петербурге появился Борис Павлович, который, как ледокол «Красин», уверенно пробивает ментальность и инертность театрального сообщества своими проектами, относящимися к сфере инклюзивного театра, совершая, по сути, тихую, невероятно важную революцию, — возник не только запрос на подобные проекты, но и круг людей, готовых работать в этой сфере и расширять это пространство. Новыми сюжетами, неконвенциальными историями и героями, находя для этого новые формы.

СЮЖЕТЫ

«МОЛОДОСТЬ»

Старость — тема, от которой российский театр уворачивается как может. Он привык аккуратно переживать драму старого Фирса, такую незаметную на фоне гибели вишневого сада. Или восхищаться актрисами в драмах французов, наученных писать великие пьесы для бенефисов великих «старух». Но лицом к лицу со своим будущим — таким неотвратимым, таким ужасным — увольте. Если говорить о главных страхах русских людей, то это старость и смерть — темы, по сути, табуированные, редкие для современного театра и ки-но, в отличие от европейскогокинематографа, где можно вспомнить, к примеру, «Любовь» Михаэля Ханеке и массу других историй.

На спектакле «Молодость» театра незрячих «Мечтатели» из Ижевска плакать начинаешь практически с первой минуты, пока на экране идет фотохроника прожитых жизней: черно-белые фото молодых, красивых улыбающихся людей и следом — портреты этих же людей в старости. Беспощадное время, убивающее и блеск в глазах, и улыбку, и красоту, оставляющее чувство страха — что и у тебя время отберет все, что ты любил. Это лица актеров и актрис театра. Когда на сцене появятся старики и старухи, все как один — в одинаковых серых плащах и платочках, ты поймаешь себя на мысли, что это те самые старики, от которых ежедневно ты отворачиваешь взгляд и смотришь «сквозь», — те самые, с авоськами, старыми зонтами и нелепыми шляпками. Старики и старухи — одинокие, со сморщенными как печеные яблоки, почти что детскими лицами. В этот момент ты вспоминаешь своих родителей, и сильнейшая прямая эмоция забирает тебя как зрителя целиком. Спектакль сделан в жанре пластического представления, это лирическая пантомима, основанная на простых, осторожных, подробных движениях, свойственных старости. История без слов. Их и не надо. Драматургия очень простая и понятная: группа стариков собирается в парке — одинокий фонарь в углу, часы. Они вместе, но одиночество и недолюбленность — в каждой из этой фигурок. Они работают синхронно, как маленький оркестр старости, — идет дождь, каждый по очереди раскрывает свой черный зонт, они садятся на стульчики, поворачивают голову на какой-то звук. Возраст дожития. Мы видим это «дожитие». Пока случайно на этой поляне не появится девушка, девушка — юность, девушка — душа, заблудившаяся в парке, бегущая на первое свидание в белом платье. Тогда старики обступят ее и начнут трогать — буквально, физически, кто лицо, кто платье, кто приподнимает юбку, кто дотрагивается до талии и до груди, вспоминая, что такое — молодое тело, красота, жизнь. Это прямолинейное противопоставление старости и молодости опять пробивает брешь. Вроде бы очень простые смыслы, работающие на простейших, элементарных движках, но это цепляет какой-то очень важный крючок внутри. Девушка оглядывается и решает развлечь стариков. Казалось бы, искусство должно придать смысл этому угасающему, мерцающему существованию — она достает из сумочки музыкальные инструменты: кому — глиняную свистульку, кому — колокольчик. И вот уже на сцене — веселый оркестр, старательно и вразнобой играющий на этих инструментах. Пока девушка не попытается уйти, попрощавшись с каждым. А старики не захотят ее отпускать. И сентиментальная картинка любви превратится в страшную историю, когда старость готова сожрать молодость, разорвать ее, не отпустить, потому что ей — с собой — очень страшно. И опять — мимо искусства — рождается эмоция — страх, что девушка никогда не сможет уйти, вырваться из этого плена. А когда старики остаются одни, минута молчания и одиночества снова сжимает горло. Это очень, очень простые действия, не претендующие на великую постановку. Но как же эта тема забирает и не отпускает тебя эмоционально. Когда старики внезапно начнут из тех вещей, что под боком, создавать свой маленький театр, когда черные перчатки превратятся в человечков, а шарф в живое существо, тогда будут скинуты серые одежды и этот маленький оркестр пустится в пляс в разноцветных ярких костюмах, в круг танца выйдут зрители. Это дает тебе импульс — открыть глаза, видеть и слышать, сострадать и работать внутри себя с этой важной темой.

«ИНТЕРНАТ»

В Москве несколько лет существует проект «Наивно? Очень», который поддерживает актриса Нелли Уварова, он работает с людьми, страдающими психическими и неврологическими расстройствами. В рамках этого проекта возник театр «Наивно? Очень». А в нем поставили спектакль «Интернат».

Именно «Интернат» стал одним из центральных событий фестиваля не только из-за резонансной темы. В нем невероятная сила высказывания. Когда очень страшная, очень болезненная, запретная тема воплощается в лицах, интонациях, голосах актеров, случается событие с точки зрения еще и большого искусства.

В свое время текст Елены Костюченко «Интернат» прогремел на всю страну. Внутренняя жизнь ПНИ, о которой можно было узнать разве только из рассказов самих волонтеров, добровольно спускающихся в этот ад человеческой боли и обреченности, стала достоянием общественности. Журналистка жила в ПНИ две недели и написала истории о тех, кто по ту сторону бетонного забора, — о пациентах и медперсонале.

Из этого материала можно было сделать страшный спектакль о страданиях. Но спектакль вышел о любви и уязвимости. Он рождает в зале волны сострадания и любви к героям. За эту интонацию человечности в момент, когда человеческая жизнь тысяч людей перестает чего-то стоить, хочется благодарить участников спектакля очень долго.

«Интернат» практически сделан «на стульях». Он так и начинается — выставленные в ряд стулья, на них актеры с текстом в руках. Справа — картина, одна из тех, что нарисованы в рамках проекта «Наивно? Очень». Нелли Уварова, Ольга Лапшина, Мария Лапшина, Дмитрий Крестьянкин, Евгений Редько. Сначала мы погружаемся в атмосферу пространства ПНИ, почти на физическом уровне ощущая эту стену, забор, разделяющий обычную, повседневную жизнь нормальных людей, являющуюся недостижимым счастьем для тех, кто по другую сторону забора, — и жизнь внутри. «Подходишь к забору и упираешься в забор. Он 2,5 метра высотой. Снаружи он покрашен в веселый голубой, с желтыми ромбами. Масляная холодная шершавая краска. У проходной выставлены бетонные емкости, летом там растут цветы. Изнутри забор серый. Но это мы узнаем потом».

Каждый из актеров играет несколько персонажей, находя для каждого какую-то лаконичную краску. Зритель постепенно втягивается в распорядок дня ПНИ и так же, как и пациенты, радостно откликается на единственные развлечения — прогулки и дискотеки. Ольга Лапшина, мощная, витальная, — за медперсонал, командует с любовью и острасткой пациентами, успевая и платье найти, и рассказать о «любви». Евгений Редько, натянувший смешную шапку на уши, кричит своей «любви» из другого отделения, с которой они не виделись из-за пандемии несколько месяцев, а после подкатывает, выделывая смешные движения в танце, к одной из пациенток, которую изображает Нелли Уварова. Она же здесь — журналистка, чьими глазами мы смотрим на героев ее статьи. Мария Лапшина — молоденькая, в желтом платье, птичка-«певунья». Когда над сумбуром множества голосов раздается ее голос — невероятно чистый, звонкий, легкий, замираешь. «Зеленая карета» в ее исполнении становится лейтмотивом спектакля. И в этом столкновении чистоты и нежности ее образа, голоса, песни и окружающей действительности ПНИ рождается большая эмоция, будто перед тобой — душа, вылетевшая из больного тела, доказывает свое существование.

Вообще, этот спектакль — как доказательство существования божественного слепка, осколка в каждом, самом изможденном, больном теле, в каждой, самой больной душе. Спектакль максимально приближает героев, обнаруживая в любом то драгоценно-человеческое, против которого работает система государственной репрессивной машины.

Тёма. Дмитрий Крестьянкин — большой, неуклюжий, бритый, с кепкой, надетой козырьком назад, в резиновых шлепанцах на ногах, с дебиловатым, неподвижным лицом. Это Тёма. Самый тяжелый. Это Тёма, который заставляет реветь. Тёма, который, когда волнуется, отрывает и приклеивает липучку на кепке. Тёма, с которым вышли гулять на балкон. И он перестал писаться, грызть подоконник, стал сам одеваться и ждать каждый день волонтерку Катю около двери. Тёма, внутри которого происходит сложная, мучительная жизнь, детский человек в теле мужчины, к которому перестали относиться как к бессловесному, опасному животному. Тёма, у которого счастья было — две недели. Тёма, которому пели песни и которого — любили.

«„Мне кажется, что это ты“, — поет Катя Тёме. И Тёма улыбается. Сначала неуверенно, потом широко.

„Так приятно смотреть, как ты улыбаешься“, — говорит Катя. Они улыбаются вдвоем.

Солнце плоско освещает летящий, кружащийся мир.

На следующий день Катя уезжает из города».

Каждая история, состоящая из таких вот этюдов, — она на разрыв. И чем искуснее, веселее, отвязнее персонажи отыгрываются актерами, тем больнее этот внутренний надрыв от чувства перманентного насилия, которое происходит внутри периметра, где жертвы — не только пациенты, но и персонал — медсестры, которые «жалеют» и не колют уколы, врачи. Вот врач по прозвищу Семикрыл, его играет Евгений Редько, — красивый, сухой, резкий, на нем — сотни тяжелых пациентов, и единственная защита — это вера во все эти страшные диагнозы, за которыми скрыт человек и которые лишают сочувствия, потому что Света — это «образ жизни — вегетативный». Света с тяжелым ДЦП и судорогами, которая одним пальцем в телефоне, мучительно, долго, не глядя — но — пишет стихи. И это дуэль — между Светой и Семикрылом. Его неверием и усталостью и ее — доказательством права на жизнь, на свое существование.

В финале, когда Нелли Уварова от истории героини, которую забрали и насильно сделали аборт, переходит к прямой речи, у нее на глазах слезы. Прямая эмоция, которая наконец разрешена. Может ли женщина не заплакать, слушая историю о тех, кому запретили иметь детей, кого стерилизовали, кто истово мечтает о ребенке, не понимая, что его, ребенка, уже никогда не будет.

Один спектакль об этих людях на всю страну. Это так мало. Но это так много. То, что сделали журналист Елена Костюченко, режиссер Екатерина Половцева и актеры. Как прививка против расчеловечивания.

ВОЗМОЖНОСТЬ ТОЖДЕСТВА

«Возможность тождества» — название спектакля театра «Круг II», созданного на площадке ЦИМа, очень точно выражает один из основных лейтмотивов всего фестиваля, пожалуй, его сверхидею — найти пути, формы для возможности этого тождества, скажем, «нормотипичных» людей и людей «неконвенциональных» в традиционном театре, то общее, что уберет этот разрыв, где два мира станут не просто взаимопроникающими, но и интересными друг другу.

Спектакль «Возможность тождества» — как раз поиск театральной формы, способной дать возможность близкого контакта. Автор идеи и режиссер Андрей Афонин сочинил весьма сложную по форме и музыкальной композиции театральную историю, которая находится на стыке перформативного, документального и пластического театра. На сцене два человека: один — внешне здоров и без видимых особенностей, второй — с особенностями физического и ментального развития. Когда они сидят в центре сцены, ты не можешь сказать, кто из них кто. Я знаю, что один из них — Тарас Бурнашев, перформер, хореограф, второй — актер интегрированного театра «Круг» Станислав Большаков. Один — ведущий, второй — ведомый. Один — рефлексирующий и задающий тему, второй — развивающий ее. Один — находящий исходную точку в исповедальности, личной истории, второй — рассказывающий истории своей жизни как сказку, в манере Евгения Гришковца, где мелкие бытовые события и детали, такие, как полет на самолете, приобретают масштаб События. Две жизни, протекающие перед нами параллельно, через пластику — красивые, выверенные движения танцовщика и веселый танец второго перформера, похожего на фавна, лесного божка… два голоса, перебивающие и дополняющие друг друга: речь одного не совсем понятна, но экспрессивна и увлекательна, речь другого — монолог, который порой тонет в музыке и экспрессивном потоке чувств и эмоций партнера. Эти двое ищут точки соприкосновения — в история детства, юности, в праздниках и переживаниях, и, что важно, ты, сидящий в зале, подключаешься к этому перебиранию четок своих воспоминаний. Две жизни — обе наполненные, интересные, встретившиеся в этом пространстве. Увлекательная, тонкая игра в смыслы, где слово важно и неважно, но важнейшим оказывается этот дуэт, который в финале выливается в великолепное танго. Хочется приходить заново, чтобы расслышать то, что не расслышал ранее, опять влюбиться в этих двоих и отыскать в своей жизни то, что соединит меня с ними, чтобы они и меня включили в этот треугольник проживания своей истории.

Еще одна театральная форма, позволяющая найти максимальный способ сближения, то самое тождество, — это спектакль «Какой я целиком», придуманный театральным педагогом и режиссером Романом Александровым, который работает с трудными подростками в Центре святителя Василия Великого, где, собственно, и родился этот проект, на стыке арт-терапии, уличных бродилок и импровизационного спектакля. На фестивале он шел под рабочим названием «Пацаны», но, конечно, «Какой я целиком» — точнее и исчерпывающе определяет идею и посыл этого спектакля. Его герои — сами подростки. Количество зрителей — всего шесть человек, по количеству подростков. Мы собираемся в пространстве, где свет исходит от множества свечей на сцене, поэтому лица парней не слишком различимы, кто-то из них так и не избавился от привычки прятать лицо за капюшоном худи или за длинными волосами. Каждый из зрителей получает свой номер. Пацаны выходят по очереди на полутемную сцену и рассказывают истории на рандомную, озвученную только что тему. Потом каждому зрителю предлагают по номеру выбрать себе «партнера», с которым ты отправляешься в путешествие по коридорам театра, а на самом деле — по его и своей жизни. Подросток вытаскивает карточку с вопросами и задает тебе: «Привлекался ли ты к ответственности?» Ты ему — свою историю, он тебе свою. Ты внимательно смотришь на юное лицо, и оно совершенно не вяжется с теми вещами, которые рассказывает этот парень. Вы можете разговаривать о чем угодно, но этот момент перетекания историй в сообщающихся сосудах — он погружает тебя в какое-то пространство предельного внимания и интереса к другому. Другой оказывается непохожий, нестрашный, одинокий, смешной, интересный. Он смеется твоим шуткам, с благодарностью пьет чай, которым ты его угощаешь, вы хвастаетесь друг перед другом своимитатуировками и делитесь, как пацаны в лагере, историями в духе: а я был тогда крут, а я так вообще. Потом время внезапно заканчивается, и нужно идти обратно. И нужно расставаться — мне с Федей, кому-то с Николаем, кому-то — с Сашей. Смена закончилась, твоя юность, встретившаяся с юностью другого, тоже отлетела. В душе — рана и любовь. Хочется иногда взять телефон и написать смс Феде: ты как, норм? Держишься? Осознаешь, какая громадная работа происходила до всего — чтобы трудные подростки смогли довериться и начали открываться — сначала педагогу, затем — посторонним людям. Поверить, что их не оттолкнут, не назовут бандитами и придурками. Что их опыт жизни важен и ценен. Что часовой опыт рядом с ними окажется очень важным для другого человека.

Об этом тождестве, необходимости расслышать другого и совершить усилие, чтобы войти в мир другого, — и спектакль «Жаль, что тебя здесь нет», который является совместной продукцией Фонда «Alma Mater» и Новой сцены Александринского театра при участии хора Фонда «Антон тут рядом». Театральная компания «Разговоры», где режиссер Борис Павлович и работает в рамках инклюзивных проектов, не первый раз соединяет в одном пространстве профессиональных актеров и людей с особенностями развития — РАС и синдромом Дауна, но впервые, вероятно, в столь масштабной, населенной постановке (режиссерская группа Б. Павлович, А. Михайлова, П. Чижов), где в основе лежит музыка — любовь к музыке и музыка как способ выразить свой внутренний мир. На сцене — зал ожидания. Место, где встречаются незнакомые люди, где рассказываются истории случайным попутчикам, где тебе принесут кофе и можно наиграть ноты на старом рояле. Справа — музыкальная группа, основной протагонист — Дмитрий Крестьянкин, солист, с гитарой, который и будет зачинать истории. Здесь нет сюжета, спектакль — это набор историй, этюдов, сложносочиненная музыкальная партитура с «живыми картинами», иногда — это видеоарт, перфоманс, иногда — ария, иногда — сторителлинг. Как когда-то в спектаклях, которые делал Борис Павлович в «Квартире», меня как зрителя забирало это ощущение другого, ни на что не похожего мира, уникального способа мышления и взаимодействия с миром, другой уровень рефлексии, так и здесь сочинители спектакля не просто соединяют на одной сцене профессиональных актеров и актеров с особенностями, но делают их мир, их существование ценностным, фактом искусства. Вот на скамейку сели три девушки в потрясающих свадебных вуалях-шляпках, и этот странный перфоманс, их странное молчаливое существование среди океана музыки завораживает. Или бесконечные финалы, когда у каждого есть свой бенефис и та система абсолютной открытости миру, которая придумалась в этом спектакле, вполне закономерно получает свою кульминацию в единении зала и сцены: под очередной музыкальный запил, финальную песню выходят танцевать и «беситься» и зрители. Здесь работает горизонтальная система связей, есть маски, но они меняются и сменяются, сегодня я на сцене, завтра — ты, мы не актеры сейчас, мы — это вы, вы поете с нами, значит, и вы — часть этого спектакля. Та самая возможность тождества, те внутренние связи, которые поднимают на новый уровень условно «социальный и инклюзивный» театр, новая точка отсчета. Это «Особый взгляд» на себя в первую очередь. Понимание того, что этот фестиваль нужен не только «им», он нужен тебе — белой, успешной, цисгендерной женщине, живущей в мегаполисе. Тебе нужны эти люди, эти разговоры, эти смыслы, эти поиски. В ситуации, когда жизнь поставлена на паузу, это они нажимают на плей и говорят: ну ты че, живи! И я живу.

Июнь 2022 г.