П. И. Чайковский. «Евгений Онегин». Пермский театр оперы и балета.
Дирижер Михаил Татарников, режиссери художник Владиславс Наставшевс

Теодор Курентзис оставил пост худрука Пермской оперы три года назад. Тогда закончилась буйная, дивная, захватывающая эпоха с концертами в три часа утра и прилетавшими на премьеры стаями московских бизнес-джетов. Курентзис — как многие великие люди — умеет создавать грандиозный порядок и вокруг него — грандиозный хаос; если для зрителей его работа была счастьем, то для всей структуры театра как такового и даже для города как такового — колоссальным испытанием. Когда маэстро ушел, забрав с собой свой оркестр, театру надо было выстраивать репертуарную политику с уровня земли и помнить, что любая премьера обречена на сравнение с премьерами прежних времен. Сменился директор: Андрея Борисова срочно вызвали в Москву возглавлять Московский музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко (экстренное решение властей — отношения предыдущего директора и ведущих творцов театра накалились до такой степени, что можно было ожидать чего угодно), на его место через небольшой промежуток времени встал продюсер и музыкант Довлет Анзароков, прежде отвечавший за маркетинг и рекламу в Александринском театре. Собственно, именно ему и пришлось выбирать новый путь театра. Для этого он пригласил в программные директора петербургского оперного критика Дмитрия Ренанского.

Сцена из спектакля. Фото А. Чунтомова

Решение оказалось логичным, простым и жестким: раз свободных от оркестров великих музыкантов в окрестностях не наблюдается, зовем публику на события прежде всего театральные. Внимательно смотрим на работающих в России режиссеров, планируем сезоны как парад режиссерских решений. Главный дирижер? Да, конечно, он важен, его мнение выслушивается, но последнее слово все-таки за директором. И главный дирижер не должен себе слишком многое позволять — как только на манеры Артема Абашева стали всерьез жаловаться оркестранты, директор фактически встал на их сторону. Творец хлопнул дверью посреди сезона — дирекция высказала официальные сожаления и пригласила другого дирижера. Теперь главным стал Мигран Агаджанян — 29-летний выпускник петербургской консерватории, одинаково успешно осуществляющий себя и как дирижер и как певец в Мариинском театре. Его первой премьерой станет закрывающая сезон «Норма» Винченцо Беллини (ставит ее молодой мариинский хореограф Максим Петров, уже успешно работавший в оперной режиссуре). А «Евгений Онегин», которого должен был выпускать Абашев, попал в «междирижерское пространство» — и на постановку был срочно приглашен Михаил Татарников. Можно только догадываться, как прозвучала бы опера Чайковского у импульсивного и при этом дотошного Абашева; Татарников, в буклете объяснившийся в любви к трактовке Юрия Темирканова, совпал с Владиславсом Наставшевсом во взглядах на эту музыку практически идеально. Главный метод режиссера здесь — «медленное чтение», главная интонация оркестра — медленная печаль.

К. Сучков (Евгений Онегин). Фото А. Чунтомова

Театр взял за основу первую редакцию сочинения, которое Чайковский задумывал как камерную оперу. Именно в очень небольшом пространстве дебютировал в опере Наставшевс — два года назад он поставил в Большом «Искателей жемчуга». Поставил на той сцене — имени Покровского, — что раньше была Камерным музыкальным театром, где две сотни зрителей притиснуты к маленькой оркестровой яме и все происходящее на сцене — как на ладони. В «Искателях жемчуга» (ориентальная сладость Жоржа Бизе, в сюжете стрррасти на экзотическом острове) Наставшевс ликвидировал декорации как класс — в «белой коробке» сцены присутствовали стул и торшер. Всякие пещеры и океанские волны можно было вообразить — а можно было и не воображать, потому что взаимоотношения и решения двух мужчин, влюбленных в одну женщину, были выстроены так точно, что спектакль превращался в безукоризненную психологическую драму. «Искатели жемчуга» получили семь номинаций на «Золотую маску» (ни одна не превратилась в награду), а Наставшевс — приглашение на постановку в Пермь.

И на сцене Пермской оперы (большей, разумеется, чем сцена имени Покровского, но все же самой маленькой в стране — если говорить о «главных» сценах городов, а не «вторых» и «параллельных») Наставшевс рассказал очень камерную историю. Историю одного человека, вспоминающего свою жизнь. А команда пермских певцов, собранных в безупречный ансамбль, эту историю пропела и сыграла как свежее и незатрепанное сочинение, будто только что Петр Ильич принес в театр партитуру.

К. Сучков (Евгений Онегин). Фото А. Чунтомова

На авансцене — покосившаяся софа (с одной стороны ее подпирают пачки книг, с другой книжки не подложили, и она стоит прямо на полу). На софе пытается заснуть человек в шлафроке (Константин Сучков). Ему это не удастся — сзади, из темноты сцены, выступят героини, и начнется знаменитое «Слыхали ль вы…». Онегин передернет плечами, схватит подушку, попытается водрузить себе на голову и все-таки задремать. Но разве можно заглушить голоса в собственной голове? Нет, конечно. А на то, что это все именно воспоминания, указывает прежде всего свет, поставленный Константином Бинкиным. Бинкин сотворил полутьму, в которой что-то вдруг выделяется ярким пятном (именно так ведь бывает с памятью — деталь запомнилась, а то, что вокруг нее, — нет), а что-то так и остается в мареве (словно ты пытаешься вспомнить — ну что же там было? что?). Все пространство сцены — это именно пространство порой обманывающих воспоминаний: потому люстра может висеть, отклонившись от вертикальной оси (для героев фильма «Начало» Кристофера Нолана это был бы главный знак, что они находятся не в реальности), а покойного Ленского могут уложить на фортепиано. Но главное: Татьяна (а именно ее, конечно, прежде всего вспоминает Онегин) ведет себя не так, как прописано в романе и в опере. Ее действия — это то, что Онегин видит ЗА реальными действиями.

Татьяна (Анжелика Минасова) тормошит героя, обнимает его сзади, подойдя к спинке софы, прислоняется к герою, садится слишком рядом. Вот так он чувствовал ТОГДА ее поведение, вот так ее письмо выцарапывало его из комфортного безразличия, раздражало. Она нарушала его душевную территорию письмом — в воспоминаниях она нарушает территорию физическую, вторгается в его личное пространство.

Сцена из спектакля. Фото А. Чунтомова

А он это пространство очень ценит, очень оберегает. А людей любит не очень. И авторы спектакля идут ему навстречу: убраны (видимо, раздражавшие героя) крестьянские хоры в первом акте, ликвидированы все танцы, а обмен мнениями хора на балу у Лариных (о том, как нехорошо пить одно стаканом красное вино) убран за сцену, звучит совсем негромко. Более того: люди, неважные для Онегина (а таковы, кажется, почти все), ему не запоминаются — и потому партии Ротного, Зарецкого и Гремина (все предназначенные для баса) отданы одному артисту (Гарри Агаджанян). Это не значит, что на дуэли секундантом Ленского был тот же самый человек, за которого Татьяна потом вышла замуж, — ну вот просто Онегину вообще не важно, кто там был секундантом и что там за муж.

Зато людей, что ему важны, что его тревожат, Онегин запоминает ярко. Ну то есть Ольга (Наталия Ляскова) важна ему была ровно на миг, тогда, когда он хотел подшутить над Ленским, — но примечено все отлично: слишком широкие движения, чуть-чуть слишком властный жест. В пластике и в интонациях (замечательная работа Лясковой!) уже прописано все будущее правительницы местного гарнизона, и это довольно беспощадный, но наверняка точный взгляд. И, конечно, ни с кем не спутаешь Ленского (Борис Рудак) — вот он, размахивает руками, как матрос-сигнальщик, держит какие-то дурацкие сухоцветы и целуется с Ольгой, прикрываясь этими сухоцветами, как в «романтичном» немом кино. Он порывист, он нелеп, но почему же Онегину так трудно вспоминать тот вечер и приходится непременно глотать спиртное из бутылки? В сцене дуэли — замечательно точно придумано — не слышно выстрела. То есть Ленский падает, «убит», все по тексту, а выстрела нет. Да потому что у Онегина нет сил помнить этот выстрел.

Петербургские события Онегиным жестко отрефлексированы, и он явно уже нашел слово для этих событий. То есть если он, лежащий на софе, все еще не может найти верного взгляда на то, что было в деревне, то с Петербургом у него проблем нет. Слово это — «общество». Люди, которых он так не любил, изредка рассматривая как шутов гороховых, теперь получают шанс рассмотреть его в лорнет. В последнем акте на сцене выстроены ряды стульев, на них рассаживается петербургская знать — и в этих рядах Онегин видит Татьяну с Греминым. Сохранившаяся естественность Татьяны проявляется в секундной реакции: при дежурных, обращенных к мужу словах «я устала» героиня начинает оседать в обмороке. Гремин мгновенно подхватывает ее, но это внушает Онегину мысль, что у него может быть надежда. И только тогда, когда звучит окончательный отказ, Онегин в отчаянии выходит на прежде пустовавший маленький помост перед великосветским залом. Именно он обречен сегодня обеспечить обществу развлечение, там и звучат его последние горькие слова.

Ну а потом он, наверно, едет в свою усадьбу и укладывается на софу лет на тридцать. И занимается воспоминаниями.

Июнь 2022 г.