Стойкое впечатление от нового для меня театра: Кемеровская драма смотрит своим зрителям в глаза и разговаривает с ними об их жизни в новейшей истории прямо, без экивоков. Нет, я не первый день живу на театральном свете, сто тыщ лет езжу по регионам и вполне понимаю, что без какого-нибудь Камолетти или «Боинга-Боинга» любой региональный театр пойдет по миру. И что когда попадаешь в театр — никто тебе шлягеров-кормильцев не покажет (даже Борис Мездрич в Омской драме периода расцвета ухитрялся таить от меня зажигательные итальянские комедии «пера» режиссера Паоло Ланди: они почему-то никогда не встречались в репертуаре в те дни, когда я прилетала в Омск). Все так. Но десять спектаклей Кемеровской драмы, показанных мне в апреле, когда я по командировке СТД приехала в Кузбасс, были построены главным режиссером театра Антоном Безъязыковым в такой умной последовательности, что создалось то самое стойкое впечатление: из вечера в вечер Кемеровский театр разговаривает с залом о жизни последних десятилетий нашей/моей истории, не опасаясь за то, что этот «добрый зритель в девятом ряду» все правильно поймет (сейчас уже даже боюсь утверждать, но так казалось…).

И со мной театр поговорил тоже.

Антон Безъязыков — с самого первого режиссерского курса Григория Козлова, с того самого, 1996 года, откуда и Галина Бызгу, и Наталия Лапина, и Александр Безруков, и Лариса Маркина, и Александр Кладько, и Руслан Кудашов, и Егор Чернышов, он руководит театром давно, он настоящий «сиделец» и строитель, но встречались мы с ним и его спектаклями на театральных перекрестках редко, точнее — почти не встречались, и лучше всего я помню Антона Безъязыкова в окружении девушек с Моховой и в аудитории, кажется, 307… И вот встретились.

Пути наши с Кемеровской драмой пересеклись в тот драматический момент, когда через каждый квартал в весеннем солнечном городе на сетчатке глаз отпечатывался однотипный плакат с одним и тем же лицом и надписью на тарабарском языке: «КуZбасс Za преZидента» и никто еще не ждал выступления Валентины Матвиенко в Госдуме 22 июня 2022 года с требованием избавить русскую речь от непонятных иностранных слов…

Поездка от СТД много раз переносилась — и вот… Ну какая сейчас Кемеровская драма, зачем мне спектакли и ежедневные обсуждения на труппе, когда не прошел еще первый шок, ко второму ты не готов и еще надеешься, что третьего не будет, когда в спектакли вникаешь с трудом… Но, вечер за вечером оказываясь в зале, я неожиданно для себя забывала о сиюминутной повестке, при этом театр не уходил от нее, а подкидывал в трещащую печку сознания важные вещи «на тему». Он провоцировал воспоминания и проблемы, связанные с более широким временем, с истоками сегодняшнего, с более широкой актуальностью, он рефлексировал, анализировал нашу историю, я смотрела спектакли, которые складывались в некую разножанровую сагу о стране и ее людях. Ту неделю (о других не сужу) Кемеровская драма собеседовала со своим зрителем о времени на самом разном современном материале. Во многих спектаклях даже формально возникали четкие маркеры десятилетий, песни и танцы 70-х или 90-х, спектакли строил последовательный хроникальный принцип, формулировались прямые вопросы в зал. Сцена смотрела своим зрителям в глаза не фигурально, а буквально, иногда зажигая в партере свет, иногда выводя героев с вопросами к рампе. Создавалось ощущение, что театр хорошо знаком с теми, кто ежедневно заполняет амфитеатр и две камерных сцены, что он соразмерен им. Не выше и не ниже — соразмерен, и потому может не кричать и не шептать, может — разговаривать.

Здесь играют довольно много спектаклей, действие которых начинается в 70–80-е — и как будто «сериально» проходит через десятилетия.

Вот «Бульвар надежд в осенних листьях» кемеровского автора Эрика Горьковского (режиссер Михаил Быков). История одного дома за полвека, начиная с 70-х, этакие «Покровские ворота», «Зеленая зона» и одновременно «Дом, в котором я живу» в жанре музыкальной мелодрамы. Абсолютно зрительская история, никаких новостей. Но ничего плохого в таких спектаклях нет, зритель имеет право на нарратив. Действующие лица — герои из 1970-х — заезжают в новый дом. И «живут» там до настоящего времени. Рушатся судьбы, растут дети, стареют взрослые, меняется быт и формы жизни — и на смену зимним хранилищам за форточкой приходят холодильники, и при входе в дом уже не моют в корыте сапожки… Действием правит поворотный круг и быстрая смена эпизодов. Но в эпизодах этих нет вранья, актеры и детали подлинны, точны, глаз у театра памятлив. Если ты не театральный сноб, то, сидя в зале, можешь вспомнить и свой новый дом, куда въехал в 13 лет, да так и живешь в нем до сих пор, пережив многих соседей-интеллигентов… В спектакле по-настоящему драматической для меня выглядит именно эта тема ненужности интеллигентов, людей науки. Здесь их два: Генрих Карлович — прекрасно-значительный Юрий Темирбаев, похожий на многих вузовских преподавателей и потрясающе, как две капли воды — на нашего легендарного Юрия Николаевича Чирву. И другой гений, не «вскочивший» в 90-е, Петр — Антон Остапенко (прекрасный этот актер во всех спектаклях отвечает за неустойчивую духовность и одновременно стойкое человеческое желание «не скурвиться»).

В «Бульваре» (на темные аллеи спектакль не претендует даже по названию) работает механизм узнавания и отождествления, просыпается твоя собственная разбуженная память о времени, когда наш адрес был — не дом и не улица. Но ностальгия, берущая зрителя мягкой и, кажется, ласковой рукой, позволяет проблемно и неласково вспоминать периоды отечественной истории: а как оно все катилось и прикатилось? Кто стрелял и кто шел в бандиты? Кто погиб, умер, не выжил или стал подлецом? И куда все ушло? И у кого, собственно, состоялась жизнь?.. Наверное, автор в значительной степени писал с кемеровской натуры, но выходит наш общий вальс о тотальной «несбыче мечт», а теперь и вообще об окончании той жизни, которую мы считали жизнью: с этим дурацким бытом, надеждами на завтра и уверенностью в то, что завтра будет. Зрители разных поколений вписаны в определенные сегменты спектакля: кто-то узнает себя в 80-х, а кто-то — родителей. И, несмотря на финальный хэппи-энд одной отдельно взятой любовной истории, лирический «Бульвар» рождает осеннее настроение. После него, наверное, надо задумчиво брести прямо от театра по знаменитому бульвару — и именно в осенних листьях, грустя о несбывшихся упованиях последнего полувека…

Есть в репертуаре и выдержанный в ретроэстетике, отлично, достоверно сыгранный хорошим актерским ансамблем спектакль Антона Безъязыкова «Царёвы» по пьесе Д. Орлова. Про плохую семью. Про ложные ценности. Про невозможность общего дома и сада… Про то, как за благополучным фасадом — тараканы. Спектакль «о семейных ценностях» не программный, но он точно подрывает одну из идеологем — о том, как прекрасно было жить при советской власти и как хороша была «единая общность советский народ». «Царёвы» точно станут кормильцем театра и победят по кассе «Боинг-Боинг»…

Несомненно событийным в ряду «исторических хроник» стал для меня спектакль Олега Липовецкого «История от Матвея» по пьесе Нины Беленицкой. Это тоже как будто «сериал», и здесь тоже поэпизодно (уже без флера осенних листьев) танцами и шлягерами маркированы этапы наших десятилетий. Это, собственно, история страны, экстраполированная на историю одного класса, одной школы, где менялись директора и нравы…

Поколение сорокалетних+ дожило до возраста рефлексии и скорбно осмысляет свою личную историю обретенной и поруганной свободы… Но история поколенческой травмы дана в спектакле не слезно, а лирико-эксцентрически, травестийно, «весело, добродушно, со всякими безобиднымивыходками…» — как говорится у Шварца. И «то ли музыки и цветов хочется, то ли зарезать кого-нибудь»…

Пьесу Нины Беленицкой подмывает называть «Наш класс» по аналогии с пьесой Тадеуша Слободзянека. Здесь одноклассников тоже разводит жизнь — сообразно перемене политических режимов. И финал предъявляет нам отца Владимира, которым стал вечный классный стукач Вова (отличная роль Ивана Крылова), из года в год читающий на школьной линейке стихи вечного Михалкова «Как хорошо, что наяву я не в Америке живу…» Предъявляет и его, Владимира, «матушку», в которую превратилась главная дура и главная красотка класса Яна (Дарья Мартышина), и любовь Матвея Аню, ставшую мерзотным идеологом, хуже той, какой была ненавистная детям шкрабиха Зоя Петровна в блистательно точном исполнении Натальи Юдиной (я узнавала своих советских завучей — на раз). Но сравнивать Беленицкую и Слободзянека не будем, спектакль Липовецкого сделан с несомненным юмором, мышечно упруг, насыщен деталями-напоминаниями, сбит, труппа берет общий ансамблевый способ существования и держит тему, как снаряд в тренажерном зале. Классные — во всех смыслах — отношения налажены, разработаны, банты, форма, МММ, переглядки, Чечня, похороны, смешные переживания, влюбленности заявляют о себе внятно, быстро, весело, мелькают ритмично… Спектакль структурирован музыкальными треками, песни пронумерованы, ими движется история — от «Прекрасного далека» через «Этот поезд в огне» к Богдану Титомиру и «Калинке-малинке»… А завершается история школьного государства треком «Вместе весело шагать по просторам». Это когда «разные судьбы» уже состоялись, лучшие одноклассники погибли, худшие устроились и Матвей оказывается совсем один в пустоте… Горькая горечь в этом завершении.

Сообразно трекам четко меняются руководители школы. На смену старому директору, которого выносили на носилках и он нетвердо делал движение рукой, приветствуя учеников (читай — Брежнев-Черненко), ненадолго приходит мягкотелый Илья Михайлович (читай — Горбачев), потом его место заступает пьющий учитель-демократ Денис Юрьевич (Антон Остапенко). С ним ребята поют по гитару, радуются — «Холодная война кончилась!», с ним кричат «Я свободен!», слушают новогоднее обращение Рейгана к советскому народу, строят баррикады из парт, вывешивают революционные лозунги в окнах класса и раздают плакаты, написанные на ватмане, зрителям, примеривают джинсы, пришедшие с гуманитарной помощью… При этом Денис Юрьевич оказывается слаб, а Зоя Петровна с ее строевым шагом и острой указкой никуда не девается («Проиграла — не значит смирилась», — формулирует она), Зоя Петровна вечно присутствует в меняющейся жизни, активизируясь при звуках «Лебединого озера», и в какой-то момент начинаешь ценить ее преданность делу и умение защитить учеников: ну, например, когда с перепою от спирта «Рояль» умирает в гостинице американский парень Элайдже (Владимир Волков) — гость из прекрасного прошлого, периода прекращения холодной войны, — именно Зоя Петровна берет ситуацию на себя…

Спектакль обращен к нашей личной памяти, позволю себе личное и я. Лет десять назад я встретила свою завучиху Черепахину — открытую сталинистку и душителя всего живого в нашей школе, автора моей четверки по поведению за протесты на Ленинских уроках и прочие подвиги. Она сидела на набережной, ей было далеко за 80… «Да, Дмитревская, признаюсь, я недооценила тебя когда-то. Но работать продолжаю, только веду теперь историю до ХХ века. От взглядов своих не отказалась, так что поступила честно: только до ХХ века». Речь ее была четкой, как и у Зои Петровны. А вот если бы мы встретились сейчас, прикиньте, как победно смотрела бы Черепахина: ее ведь таки взяла.

«История от Матвея» точно заставляет зал страдать или раздражаться. Когда на круглом диске глупой Луны или какой-то другой планеты, откуда дети 80-х ждали гостей из будущего, проходят, обозначая периоды новейшей отечественной истории, кадры кинохроники (вот Горбачев хоронит Черненко, вот штурмуют Белый дом, вот заряжает воду Алан Чумак, а вот жестко вяжут «за пластмассовый стаканчик»), — перед сидящими в зале проходит либо вся их жизнь, либо большой ее кусок. И любая жизнь упирается в финальное «No signal» на этом самом диске и, конечно, в песню про «Прекрасное далеко». Которое вообще-то просили-просили не быть жестоким, а оно все равно сделалось…

Отечественная история реально, каждодневно заворачивается вспять и приходит в тупик (глагол «спятить» — однокоренной с «пятиться», ходить пятками вперед — сумасшествие). Прекрасная одноклассница Матвея Аня (Софья Чинкова) становится школьной директрисой похуже Зои Петровны. Та истово кричала с трибуны-88: «Сколько врагов у нашей страны!», а Аня несет с той же трибуны идеологическую пургу, похожую на свежую инструкцию по проведению патриотического урока: «На свете есть много стран, органически ненавидящих Россию». Да и сам автор этого «школьного евангелия», описывающего жизнь одного класса с 1988 по 2018 год, милый кудрявый мальчик Матвей (Юрий Андреев) в финале оказывается автором диссертации «Критика факта перед силой веры» или что-то в этом роде… И уж не Мединский ли он? Нет, не Мединский: ведь в финале оставшийсяинфантилом новый евангелист Матфей улетает куда-то с гуманоидами, оставляя нас наедине с собственной историей, а Мединский пока никуда не улетел и продолжает творить ее…

Краткий курс двадцатилетней истории заканчивается неутешительно. В одной из сцен, когда ребята пьют «За нашу и вашу свободу», они обещают встретиться через двадцать лет и посмотреть, какими были и какими стали… Так вот — «не стали». Но есть эпизод, когда нетрезвый Денис Юрьевич обращается с этим вопросом о судьбе свободы прямо в зал, к зрителям… Возле меня некоторые, постарше, плакали, а некоторые, помладше, сидели с напряженными лицами.

А я… Театральный сухарь, я плакала в финале злыми слезами, чего со мной практически не бывает (конечно, нервы развинчены, но признать это не стыдно), и вышла с этой безнадежной комедии строгого режима абсолютно раздавленная. Я долго ходила по легендарному ночному бульвару города Кемерово, безо всяких осенних листьев, а потом купила в магазинчике 100 г водки и выпила в гостинице. Помянула, так сказать, нашу и вашу…

Рядом с хрониками существуют как бы аналитические сегменты времени, спектакли об определенных периодах все той же истории.

Очерк отечественной истории — и «Дикое поле» по сценарию Луцика и Саморядова (режиссер Олег Липовецкий), прочитанное здесь на малой сцене — как история нового спасителя, спустившегося в дикий глубинный народ аккурат в самые 90-е… «Война бы началась — все веселее жить», — посреди степной тоски мечтает мужик с коровой (Тимофей Шилов — актер редкой неулыбчивой достоверности и точности). Мужик, а мужик, ты еще сохранился где-то там? Тебе было скучно в развале, когда «угля не будет, бензина не будет, ничего не будет»? Мечта твоя, мужик, сбылась, кончилась скука…

Раньше здесь была больница. Раньше здесь лечили. Раньше летали санитарные самолеты. Но развалилась страна, и врачу Мите (Антон Остапенко) остаются только бинты и чистота души да терпение. И он бесконечно, ритуально моет стол, сохраняя хоть какой-то порядок в диком мире, где убитого молнией закапывают в землю… и он выживает. И где звучит вопрос о втором пришествии: «А я его спрошу: отвернулся ли он от русских?»… В этом мире Христу уподоблен как раз тихий молчаливый Митя, живущий и врачующий среди беспробудного дикого народного алкоголизма с оглушающими здравицами родине («А значит, и Россия стоять будет от моря и до моря»). Или алкоголики — или сумасшедшие «на холмах» (один из них придет и прирежет доктора Митю).

Это спектакль срединного состояния. Не бытовая правда и не игровая театральность. Поле — не дикое, наоборот, это ровный сценический квадрат, очерченный белым каре. Геометрия. Никакой дичи. Восемь белых табуреток, с которых резко в эпизод входят персонажи, до поры по-брехтовски безучастно сидящие и наблюдающие жизнь на игровом поле. А потом с места в карьер — на площадку, в игру, в краску, в запой, в драку… Чтобы, закончив, резко перейти черту — и мгновенно выключиться. Вечный ритуал: вкл. — выкл. Чистый прием, отличные актерские реакции, достоверные смачные страшные типажи диких мужиков, к которым бесконечно ездит на разборки милиционер (Михаил Быков из спектакля в спектакль играет по несколько персонажей, он явный мастер энергичной характерности).

Страшный социальный очерк — спектакль «Стражи Тадж Махала» Раджива Джозефа — о двух парнях, охраняющих тоталитарный покой шаха, блестящий минималистичный спектакль Ярослава Рахманина — приговор тоталитарной власти и ее верным солдатам… Агра, 1648 год. Ну да, конечно, Агра и, конечно, 1648-й.

Два верных друга, бравый Хумаюн, который хочет быть образцовым потомственным стражем, верным слугой, лучшим караульным у мавзолея (зачеркнуто) дворца Тадж-Махала (Роман Манадышев), и небольшой мечтательный толстячок Бабур (удивительно глубокая работа Игоря Сорвилова) несут дежурство перед открытием шедевра. Великой красоты еще никто не созерцал. Тишина, цикада и звезда (знаете, как изобразить в театре живую звезду? Подожгите висящую ниточку — и живой огонек поползет вверх…). Красота мира, экзотическая птица (Софья Чинкова), впереди вся жизнь, и только есть один слух: завтра шах прикажет отрубить кисти рук архитектору, построившему Тадж-Махал, чтобы тот не смог сотворить ничегоподобного…

Отрубленных рук оказывается не две, а 40 000, всю ночь по приказу шаха Хумаюн и Бабур рубят руки. Бабур рубит, Хумаюн прижигает. Приказ. Полиэтилен, закрывающий стены небольшого помещения, где идет спектакль, становится красным от кровавого дождя. Что это? Сребреница? Еще какое-то известное место трагической резни? Их послали — и они рубят, а потом убирают кровавые остатки и утешают себя: «Мы просто делали свою работу». Но оба уже безумны, и главное — архитектор Устад Иса не кричал, когда ему рубили руки… И еще более главное для Бабура — «Я убил красоту». На свете не будет ничего прекраснее Тадж-Махала, а ведь могло быть…

Их повысят до стражей гарема, вот она, карьера, но тут мечтательному Бабуру, Боху (они зовут друг друга Хума и Боха) приходит мысль — ведь если убить шаха (а они будут близко от него) — красота оживет. И Хума доносит на друга. И приходит к нему в тюрьму. И обрубает ему кисти рук. А Бабур жалеет его: ведь теперь тому станет так плохо жить…

Прекрасный упругий диалог, два характера и безукоризненная логика жизни в тоталитарной стране, поступив на службу к которой уже не отвертишься. Предашь. Отрубишь. Сойдешь с ума.

Есть в репертуаре Кемеровской драмы и документальная визитная карточка — «Человек из К» (режиссер Антон Безъязыков), есть и неудачный спектакль легендарного кемеровчанина Евгения Гришковца «Между делом» (калька с московского). Все они — про сегодня и сейчас, все подкреплены хорошей, партнерской кемеровской труппой, и по прошествии недели я могла бы написать мини-портреты многих артистов, увидев их во множестве ролей в густонаселенных спектаклях. Но в ту апрельскую неделю куда важнее были месседжи, которые посылала залу сцена, куда важнее была единая сценическая общность — российский народ, о котором ставил и о котором думал театр. В день моего отъезда в Кемеровской драме начиналась драматургическая лаборатория, а это значит — опять работа над отечественной историей, над ее вчера и сегодня. В надежде на завтра.

Июнь 2022 г.