В Самаре много солнечных дней, но я не об этом. Я — о том театральном «городе Солнца», который десять лет назад начали строить в самарском ТЮЗе два Кампанеллы: руководитель творческих программ А. Я. Шапиро и директор С. Ф. Соколов и примкнувший к ним Ю. Хариков. Старый кинотеатр стал двумя залами-ателье, а приехав нынешней зимой, я уже жила в пристроенной к зданию роскошной гостинице театра (в этом же здании — новые гримерки и кабинеты, служебное жилье для актеров, кафе, бассейн, тренажерный зал и сауна…). За окном гостиницы торчали подъемные краны: строится и будет открыт черед полтора года новый большой трансформирующийся зал театрального комплекса «СамАрт». Словом — Город Солнца в одной отдельно взятой Самаре. В понятие «театрального строительства» здесь вкладывают двойной смысл: камень на камень, кирпич на кирпич кладется здесь не только на стройплощадке, по которой с гордостью водит гостей Сергей Филиппович. «Кирпич на кирпич» строится и репертуарное, художественное «здание». Спектакли, виденные в Самаре, — это коллективный портрет сбалансированной, тренированной труппы, способной работать в разных жанрах, подчиняться разным режиссерским волям. О трех из них пишу.

«Почему вы ходите в белом?» — хочется спросить самарских «талантов» и их же «поклонников». И герои ответят на разные голоса: «Потому что мы птицы. Перелетные». А уж кто курица, кто чайка (нет, не то, она — актриса…) — о том и замечательно глубокий и одновременно легкий (птицы!) спектакль А. Праудина, признанный лучшим спектаклем самарского сезона уже после того, как мы покинули Самару, занесенную небывалым количеством снега: наметенные пышные сугробы, объявленное по случаю заносов ЧП…

«Таланты и поклонники». Сцена из спектакля.
Фото Е. Сорокиной

А когда открылась декорация «Талантов и поклонников» — прямо перед нами, очень близко оказался такой же белый, сто раз беленный (а может, вылепленный из снега или испеченный из теста) пухлый портик провинциального театра. Здание великого храма русской Мельпомены покосилось, накренилось и вросло в землю, крыша его живописно продрана: то ли это дым печных труб, то ли ветки белых засохших деревьев, то ли обнажившаяся старая арматура, на прутах которой вместо райских птиц искусства сидят… дородные белые куры. На этом белом фоне и ходят люди в белых костюмах, сшитых из легких и мягких, но объемных, как будто чуть надутых тканей, делающих героев похожими на этих самых кур. Помните, завлекая Домну Пантелеевну, Великатов прельщает ее хозяйством: мол, у него в усадьбе «петухи индейские ходят, да все белые». Театр, покосившийся русский драматический театр, превратился в уютный курятник, это мир, принадлежащий Великатову, только понимаем мы это почти к финалу. И то, что все тут куры-несушки, понимаем к концу. А уж что несут… Эраст Громилов — пьяную чушь, Петя — «разумное, доброе…», высокое, и в финале, забравшись на крышу театра и завернувшись в тогу, замирает символом этого разумного. Пусть хозяева жизни внизу гогочут под шампанское, он, худой и нелепый мальчик в круглых очках (в таких ходили праудинские Человек рассеянный, а потом Иван в «Коньке-горбунке »), он, надменный, закомплексованный гордый учитель жизни (Павел Маркелов), упрямо и наивно будет сидеть на крыше покинутого Музой, Сашей Негиной, храма (а ее место тоже было наверху, на втором скате крыши).

«Таланты и поклонники». Сцена из спектакля.
Фото Е. Сорокиной

П. Маркелов (Мелузов), Т. Михайлова (Негина). «Таланты и поклонники».
Фото Е. Сорокиной

Радикальное «белое на белом» позволяет не отвлекаться от лиц, нюансов, слов. Актеры Праудина сосредоточенно, свободно и ясно «работают над собой в процессе воплощения», а он строит каждому непрерывное психологическое движение, но как будто читает Островского с белого листа (их лица — «говорящий текст» на белом…). И звучит Островский изумительно, и воспринимается залом живо и радостно, фразы получаются круглыми, свежими, как только что снесенные яички. Яйца, кстати, не раз появляются в спектакле: желая взять Сашу Негину на содержание, сперва Дулебов, а потом Великатов берут из лукошка Домны Пантелеевны свежее яйцо, проделывают снизу и сверху маленькие дырочки — и выпивают его. Вытягивают жизнь, оставляя одну скорлупу. Новых русских хозяев жизни Праудин не любит, хотя не отказывает им в уме, значительности и обаянии, как Великатову (Сергей Захаров). Но что делать — они выпивают живую, только что возникшую жизнь. И оставляют скорлупу.

«Слишком проста», — говорят про Негину в пьесе. Для Праудина это точно — комплимент актрисе и женщине, он давно ценит безыскусность, актерскую строгость, простоту. Такой была Лариса в «Бесприданнице». Нынешняя Негина (Татьяна Михайлова) лишена всякого кокетства, она строга, отрешенна, все время «не здесь и не сейчас»: ведь Негина не на сцене, она после спектакля, усталая и постоянно о чем-то думающая. Как будто странная Негина. Но в русской актерской традиции такой была Ермолова. Что мы знаем о Ермоловой вне сцены? Почти ничего: отрешенность от мирского, почти монашеская аскеза, затворничество.

Помните, как у Дорошевича:

«Она думает только о студентках и курсистках.

И когда захочет есть…

Да она почти никогда не обедает!

— Время ли ей думать о пустяках? Она просто говорит: дайте мне что-нибудь поесть.

Что-нибудь!».

Видно, как Праудин и Михайлова стремились к простоте. И привлекает эта Негина своих «поклонников» именно «инакостью» и в этом смысле недоступностью. Она — не курица, она — другая, неведомая птица в простом, без единого украшения белом платье «чайки», только раз, уже в глубокой внутренней несвободе, зависимости от «хозяина» — Великатова — эта Негина позволит себе на людях открытую эмоцию в судорожном прощании с Петей…

Птицы. Трогательный в своей старческой любви театральный голубь Нароков (Алексей Симкович), обаятельная, хитрая, пышная белая цесарка Домна Пантелеевна (ах, какая Людмила Гарилова!)… Праудин создал спектакль, где все актеры свободны, сосредоточенны на партнере, на точности того, что играют, а главное — спокойны, будто защищены всем тем сложным человеческим содержанием, которое не покидает подмостки ни на минуту.

«Таланты и поклонники» замечательно разобраны, мотивы сплетены, ответов не дано, как нет их и у Островского. Времена, когда «весь в белом» появлялся спонсор-Великатов и пьеса превращалась в сказку про Золушку, — слава Богу, миновали, и самарский спектакль рассказывает горькую историю. От бедности устаешь. Богатство — неволя. В глубину отъезжает старенький театр… на берегу веселятся хозяева жизни.

Р. Хайруллина (Миссис Бэнтли). «Вино из одуванчиков».
Фото Е. Сорокиной

«Вино из одуванчиков». Сцена из спектакля.
Фото Е. Сорокиной

Ну, что такое «Вино из одуванчиков», спрашивать нечего. Это Р. Брэдбери, но на самарской сцене не первый сезон «Одуванчики» идут в виде мюзикла Михаила Бартенева и Алексея Шелыгина при участии и в постановке Михаила Кислярова. Это сложнейшая (слишком тяжелая, чтобы напоминать пух одуванчиков!) постановочная история. Труппа прекрасно двигается, кто-то (например, Ольга Агапова и Роза Хайруллина) прекрасно поет, но слова только редких зонгов застревают в памяти, а музыка Шелыгина не запоминается вовсе. В отличие от общей атмосферы американского городка, толпа жителей которого заполняет сцену, и древней Миссис Бэнтли — Хайруллиной, старухи, ползающей по сцене туда-сюда с огромным старым чемоданом. К спине ее серого плаща пришито трогательное детское платьице, и она выглядит девочкой… Девочкой, уходящей в смерть. Надо сказать, появление на сцене Хайруллиной по-прежнему производит магическое действие: стоит ей молча пройти по сцене, как все внимание сосредотачивается на ней, даже если в это время слаженно танцует кордебалет, изображающий «Мулен Руж», или по сцене кружат на велосипедах десять мальчишек и их отцов с трубками в зубах. Роза приносит с собой трагическую тишину, заглушающую массовку.

«Что такое „Palimpseston“?» — хочется спросить режиссера Константина Богомолова, поставившего спектакль, второе название которого несколько манерно объясняет первое, загадочное: «Одно вращение спектакля вокруг своей оси». Это изящная пластическая история на час. Кроме Ольги Агаповой и Алексея Меженного, в программке спектакля указано множество действующих лиц: «Тарелка белая. Простыня. Просто чистая простыня. 3 батона хлеба, рис, мука, варенье». Ну, и так далее. Это и вправду «действующие лица» бесконечной истории Мужчины и Женщины, происходящей на круглом половике («диаметр 7 м» — указано в программке). Его приносит в чемодане, расстилает и долго бегает, описывая бессмысленные круги, долговязый Парень. Он бегает попусту, пока не появляется Девушка, вдруг приблизившая свое лицо к его лицу, чтобы он увидел, кстати, не столько ее, сколько себя. Она как начало его жизни.

Жизнь и начинается: он кидает зерно на ее живот, а она ставит между ног тарелку с вареньем (хорошо придумано, между прочим!). Потом три батона, завернутые в простыню, он привязывает к ее животу — вот вам и беременность. Надо сказать, только по случаю трех батонов, висящих на ее животе, Он решает «окрутить» ее и обматывает палец «обручальной» веревочкой… Замечательно сделаны «роды»: О. Агапова долго-долго, до изнеможения бегает по кругу, пока, рухнув, не вынимает из простыни батон — родившегося ребенка.

О. Агапова и А. Меженный в спектакле «Palimpseston».
Фото Е. Сорокиной

Это история о том, как он уродует своей властностью детей (переламывает батон!), но снова и снова хочет бросить в нее зерно, а она увертывается, убегает… и не раз умирает в этой жизни. Как, посыпав ее землей (белая мука на простыне, покрывающей тело), он теряет человеческий облик, воет и становится псом, а она, воскреснув, возвращает его в человеческое состояние, поднимает с четырех лап… И так — до старости, когда они сидят, посыпая друг друга мукой и мучая взаимными обвинениями, сожалениями, непониманиями… Они становятся каркающими воронами, летят и стынут в небе от холода на каком-то облаке, потом высиживают яйцо с птенцом… а вылупившийся птенец — точь-в-точь тот Парень, что пришел в начале спектакля с чемоданчиком и постелил коврик для жизни. Дуралей. Внук? Она закатывает ему штаны до колен (мол, не взрослей, ты маленький!), а он упрямо опускает их вниз: взрослый. И уходит, а она, бабушка, надевает ему на шею, как крест, ту самую «обручальную» веревочку. Всё. Конец. Но жизнь — это круг, и Ольга Агапова, действительно прошедшая все этапы — от девушки до старушки, при этом не теряя поразительного внутреннего света, — в мгновение становится той, что была в начале, и, макнув палец в тарелку с вареньем, лукаво предлагает залу — попробуйте!.. Попробуйте сладенького, ведь это жизнь, пройдите еще один круг…

Лирико-ироническая история во славу женщины поставлена и сыграна лаконично, с настоящим драматическим проживанием (ведь актеры — не профессиональные мимы). И смотришь ее как спектакль драматический, ибо метаморфозы, на которых он построен, не просто визуальны, они вербализуемы, но главное — это точные эмоциональные образы, действующие на наш опыт — жизненный, культурный, театральный.

Мы уезжали из занесенной снегом Самары, похожей на декорацию Ю. Харикова. Только посреди сугробов стоял не покосившийся, вросший в землю храм провинциальной Мельпомены, а сияющий, натопленный СамАрт. И на ветках деревьев не наблюдалось никаких неподвижно замерших искусственных кур. С елки возле театра на верхушку подъемного крана с восьми утра до ночи туда-сюда перелетал неутомимый, живее всех живых, Соколов Сергей Филиппович, беседу с которым читайте в следующем номере…

Март 2008 г.