«Латышская любовь» и «Звук тишины». Новый рижский театр.
Режиссер Алвис Херманис, художник Моника Пормале

Два новых спектакля Алвис Херманис сочинил вместе с художницей Моникой Пормале, с которой работал и в «Долгой жизни», и в «Соне», и со своими актерами, составляющими маленькую труппу Нового рижского театра. Наблюдая за тем, как Херманис увлекает артистов-соавторов путешествием в другие времена и к чужим судьбам, удивляешься — насколько же простое искусство театра. И сколь немногим удается добиться этой кристальной, беспримесной простоты.

Херманис — из тех режиссеров, которые одинаково точны в словах и в делах. То, что он декларирует или констатирует в своих интервью, всегда реализовано в его спектаклях. Если его интересует частная история и ее документальное исследование, то спектакль, поставленный в этот период, будет сделан на материале частного сюжета и будет документально точен. Такова «Латышская любовь» — трех часовая коллекция актерских этюдов на тему брачных знакомств. На основе объявлений, которые публикуют одинокие люди на специально отведенных для этого газетных полосах, каждый из пяти (всего-то! а после спектакля кажется, что видел больше десятка совершенно разных персонажей) актеров придумывал свои, парные и «одиночные» этюды на тему: «Что было бы, если бы эти двое встретились ». Лучшие тринадцать Херманис отобрал и из них сложил нежный и смешной спектакль.

«Латышская любовь». Сцена из спектакля.
Фото Г. Малдериса

Играют «Латышскую любовь» на большой сцене Нового рижского театра — традиционной, с тяжелым бордовым занавесом. И эту рамку, предполагающую, что здесь могли бы идти столь же традиционные спектакли, Херманис удачно обыгрывает. Спектакль начинается с того, что актеры поочередно выходят перед закрытым занавесом, садятся и, обращаясь прямо в зал, читают свои объявления: «Меня зовут так-то, я шатенка, мне сорок лет… хотела бы познакомиться для создания семьи… с проживанием на вашей жилплощади». Зал смеется. Потом занавес открывается, и мы видим почти пустую сцену, на которую рабочие в комбинезонах выносят ширмы с фотографическим изображением места действия. Когда встречаются двое на берегу Балтийского моря — появляется ширма с кусочком сфотографированного побережья, а из динамиков кричат чайки и шумит волна. В сцене, где двое пожилых людей приходят в уличное кафе перед рижским вокзалом, стоит ширма с изображением рижского вокзала, перед ней настоящие пластиковые стол и кресла, гудят проезжающие мимо автомобили. Херманис не просто фотографически дотошен, он играет с этой достоверностью. Ведь фотообои, которыми украшали стены в годы перестройки, не гарантировали хозяевам квартиры, что они перенесутся в хвойные леса или на песчаные пляжи? Это была мещанская уловка, трогательная попытка сделать красиво задешево, сымитировать реальность самым простым способом. Вот и элементарный, но очень популярный у сегодняшних видеохудожников «сценографический» фокус оказался концептуально важным: герои спектакля, не слишком благополучные и не очень счастливые люди, тоже пытаются фальсифицировать мечту о счастье.

Следующая «рамка», с помощью которой Херманис остраняет вроде бы документальное повествование, — музыка, отделяющая один эпизод от другого. Незамысловатый электронный мотивчик потом еще долго звучит в голове. Меланхоличная, чуть жизнерадостная мелодия к одному сюжету является контрапунктом, к другому — аккомпанементом. А в целом она ритмически организовывает действие, и после очередной из тринадцати историй ты на минуту остаешься с самим собой. В этот момент люди или тихонько улыбаются в темноте, или даже плачут — потому что поводов для таких сентиментальных эмоций в бесхитростной «Латышской любви» достаточно. Раза три за спектакль, идущий с двумя антрактами, к левому порталу выходит дуэт музыкантов — Андрис Кайш и Екабс Ниманис, они поют наивные простые песни — про любовь, про девушку по имени Гуна (одну из актрис тоже зовут Гуна). Говорят, эту группу Херманис нашел в Риге сам, и они специально сочинили песни для его спектакля. Жанрово их репертуар похож на тот, который можно услышать в скромных забегаловках, куда приходят выпить и поговорить, а главное — потанцевать друг с другом. Такие вставные номера любит финский кинорежиссер Аки Каурисмяки, певец пролетарских районов Хельсинки. И в спектакле Алвиса Херманиса двое музыкантов в немодных джинсах очень верно характеризуют социальную среду, выходцами из которой являются герои, знакомящиеся по объявлениям.

…Пожилой художник, в молодости рисовавший голых теток с яблоками, остался один, и картины его, судя по всему, тоже мало кому нужны. Он (Вилис Дауджиньш) приводит к себе в мастерскую гостью-ровесницу — седую подслеповатую даму с балетной выправкой, которую, как и многих других очень разных героинь, играет Гуна Зариня, учившаяся когда-то в СПбГАТИ, на курсе Владимира Петрова. Гостья очень стесняется своей нестандартной роли — «девушки на свидании», но потом приходит в себя и даже залезает на некое возвышение по просьбе художника. Принимает позу, держит в руках извечное яблоко, сидит так минуту, две, пять… Потом старческая рука обмякает от усталости и яблоко предательски дергается. Раздается легкий храп. Старушка с возмущением сползает с пьедестала и уходит, нацепив пальто и воздушный шарфик. Впрочем, на прощание бросает ласковый взгляд на спящего кавалера. Совместной жизни «по объявлению» не получилось.

Совершенно другого мужчину играет тот же Дауджиньш с Байбой Брокой в эпизоде «Кафе». Он, простецкого вида мужик лет за пятьдесят, сидит за пластиковым столом, пьет кофе и читает газету. Она, тетка с сумкой на тележке, строго изучает потенциального партнера, проверяя, насколько он был честен в своем объявлении. Больше всего ее интересуют бытовые привычки мужчины: храпит ли он, сколько и что ест, какая у него квартира и какой телевизор. Пожалуй, единственное, что их роднит, — любовь к кроссвордам, которые теперь можно будет покупать один на двоих. Мужчина же терпеливо отвечает на все вопросы, под ее убийственным взглядом тушит сигарету и обещает бросить курить. Маленький этюд про союз по расчету оказывается трагикомической историей о попытке сегодняшнего беззащитного жителя полусельской-полуурбанистической Латвии обезопасить свою старость от одиночества и нищеты.

В «Пляже» — на фоне холодной Балтики и пустого песчаного берега — встречаются двое молодых некрасивых людей (Гуна Зариня и Каспарс Знотиньш). Она в очках, горбится от смущения и поеживается от холода, он — долговязый и неуклюжий, оба не знают, куда деть руки-ноги и какие слова сказать. Наконец он предлагает пойти купаться, и начинается аттракцион: как втайне друг от друга переодеться. Он напяливает какие-то жуткие плавки, поправляет их так, что зал опять хохочет. Она долго сражается с молнией на кофточке и вынуждена попросить его помочь расстегнуть. Потом достает из пакета совершенно новый бирюзовый купальник и, лихорадочно отрывая бирки, натягивает его прямо под юбкой. Переодевшись и стараясь не смотреть друг на друга, они поворачиваются к залу спиной и идут к «морю». Ветер дует, чайки кричат, двое озябших людей идут купаться, взявшись за руки…

Спектакль заканчивается патетической сценой в церкви, где оказываются восторженная пожилая монашенка (Гуна Зариня) и преподаватель пения, которому во время концерта вдруг стало плохо с сердцем (Гирц Крумнис). Где-то неподалеку обоих ждут их подопечные — мальчики и девочки из детского хора, от которых они решили немного передохнуть. И за несколько минут, которые эти двое немолодых уже людей провели наедине, между ними родилась симпатия. Не любовь с первого взгляда, а просто теплота и сочувствие.

В финале хор грянул-таки латышский гимн, и двое учителей тихонько стали подпевать своим детям — практически со слезами на глазах. На родине Херманиса нередко обвиняют в антилатышских настроениях и корят за излишний интерес ко всему русскому (в частности, к литературе). «Латышская любовь», исполненная почти медицинской точности в изображении разных социальных типов сегодняшней Латвии (разумеется, все эти люди запросто могут жить в любой европейской стране, да и в России — тоже), — далеко не духоподъемное зрелище. Латышский гимн кого-то примирит с тем, что это и есть мы, наши соседи и, возможно, наша будущая старость. А кому-то покажется режиссерской иронией. Смешение романтического отношения к прошлому, к маленьким частным сюжетам и иронии — вообще в духе режиссера Херманиса, и на этот раз он тоже не изменяет себе.

«Звук тишины». Сцена из спектакля.
Фото Г. Малдериса

«Звук тишины, или Концерт Саймона и Гарфункеля в Риге в 1968 году, которого никогда не было» — признание в любви к конкретному прошлому. И эта неподдельная любовь заражает и зрителей. В зале, сильно вытянутом в длину (та же выгородка использована в «Долгой жизни») и находящемся в нетуристическом районе Риги, в тамошнем театральном музее, четырнадцать актеров играют бессловесный ностальгический спектакль про времена, когда цвели хиппи и лозунг «секс, наркотики и рок-н-ролл» был конкретным руководством к действию. Художница Пормале очистила пространство, оставив старые батареи, обрывки обоев, тусклые диваны и радиоприемники образца конца 1960-х. Это пространство поделено на несколько отсеков, каждый из которых — комната то ли в общежитии, то ли в большой квартире. Здесь живут, любят друг друга и слушают запрещенную музыку очень молодые люди. На девушках — короткие платья и прически «бабетта», глаза подведены черным, губы накрашены бледно-розовым. На парнях, само собой, рубашки с косыми воротниками и брюки-клеш.

«Звук тишины» — тоже коллективное сочинительство, результат актерских импровизаций на заданную тему. Вот к очень молодому человеку приходит взрослая женщина — явно чтоб соблазнить. Он стесняется, она это видит, но не торопит; наконец он берет в руки игрушечную машинку и возит ее по женскому телу. Вот юные жених и невеста, к которым наутро после свадьбы вваливаются радостные родители невесты и с гордостью взирают на свой подарок — спальный гарнитур с прикрученными по бокам музыкальными колонками и «светомузыкой». Есть сцена, впрямую «скопированная» из «Блоу-ап» Антониони: помните, как к фотографу в студию ворвались две хохочущие девицы и стали раздевать себя и его, а он вдруг озверел, начал стягивать с них дурацкие колготки и вместо фотосессии вытолкал обеих за дверь? В общем, это «живые картины» на тему ностальгии по временам, когда, если верить спектаклю, были особенно возможны настоящие секс, наркотики и рок-н-ролл.

Сквозными персонажами спектакля стали обросшие меланхоличные мужики, которые все время ловят транзистором нужную волну, тех самых Саймона и Гарфункеля. Сначала они ищут музыку где придется — в том числе приближая антенну к интимным частям тела спящей красотки. Потом, поймав мелодию, «закатывают» ее в трехлитровые банки и слушают по дозам, приоткрывая крышку и захлопывая. В конце концов музыку выпустят в большой сосуд с водой и можно будет слушать ее, только нырнув туда (один из меломанов захлебнется, так останется головой в воде). Эта смертельная тоска по свободе, по любви и по хорошей музыке точно уловлена в «Звуке тишины». Чувство, которое вызывает спектакль у зрителей разных поколений, с разным прошлым и даже с разным гражданством, казалось бы, очень интимное, частное. Ан нет — латышский режиссер и его замечательные актеры поймали эту эмоцию в свои стеклянные банки и умудрились сохранить запах и цвет минувшей эпохи.

Последний сюрприз, однако, ждал зрителей на рижской премьере уже после спектакля. В «Звуке тишины» активно использовано любительское видео — причем архивное. Трясущейся кинокамерой образца 1960-го года сняты бородатый хиппи и длинноволосая женщина, явно занимающиеся любовью. Герои этих маленьких фильмов знают, что их снимают, смотрят в камеру и даже улыбаются оператору. Так вот, уже на поклонах Херманис вывел на сцену пару с первого ряда — и маленькая, эксцентрично одетая женщина оказалась той самой хиппушкой, а ее по-прежнему бородатый спутник в высоких ботинках — ее партнером. У «Звука тишины» есть настоящие герои, и поэтому все остальное здесь тоже настоящее — транзисторы на ножках, туфли и платья, которые искали по всем блошиным рынкам. И эта археологическая дотошность сыграла на руку создателям спектакля, рассказавшим нам очень живую и сегодняшнюю историю.

Весной «Звук тишины», объездивший уже много стран, привезут и в московский Театр Наций, в котором, кстати говоря, Херманис начал репетировать свой первый российский спектакль — по рассказам Василия Шукшина.

Январь 2008 г.