А. Стасюк. «Ночь». Театр для детей и молодежи «Свободное пространство» (Орел).
Режиссер Геннадий Тростянецкий, художник Степан Зограбян

В орловском драматическом театре поставлен спектакль по современной польской пьесе. Два определения — современная и польская — обращают на себя внимание. Первое — потому что современная пьеса все еще больше мечта, чем реальность, а второе — потому что польская драматургия всегда сложна для нашего театра. Гораздо труднее, чем, например, английская бульварная комедия.

«Ночь» Анджея Стасюка, в общем-то, и не пьеса, скорее поток сознания, причем сразу нескольких сознаний. Они встречаются, вступают в диалог — человек с человеком, душа и тело, складываются в хор. По сюжету немецкому ювелиру, убившему одного из грабителей, напавших на его магазин, хирурги вшивают сердце именно этого грабителя, польского студента, когда-то германиста, потом специалиста по угону автомобилей и вора. Немец не хочет славянского сердца — любое другое, только западное, а не восточное. В результате добропорядочный бизнесмен просыпается в больничной палате уголовником, немецкий бюргер перерождается в польского странника. Так из недр евросоюзнического менталитета является глубинный конфликт. Его корни где-то в прошлом, во временах мировых войн. Новая история не примирила европейские народы, она обострила взаимную неприязнь, перенеся ее в географически-экономическую сферу — Восток и Запад. Так, по крайней мере, думает польский писатель. Ничто не забыто, говорится в пьесе, да еще прибавились новые обиды. Рассказывают, что на премьере пьесы в Дюссельдорфе в 2005 году началась драка в зрительном зале.

Анджей Стасюк, в отличие от других известных польских писателей новой волны, остается и мыслью, и жизнью на родной почве. Его чувства и взгляды сопротивляются идеям и практике космополитизма, он считает, что Восток и Запад никогда не сойдутся, и их нынешнее единство высмеивает в «славянскогерманском медицинском трагифарсе» «Ночь», где паритет Востока и Запада показан как чудовищный обмен ценностями — на восток идет западная техника, прежде всего автомобили, а на запад — человеческие донорские органы. «Центральная Европа, — говорит он, — это политический вымысел немецкого романтизма» (обильные цитаты из Стасюка приведены в программе-проспекте орловского спектакля).

Конечно, для нас, русских, Польша всегда была Западом, для Запада она уже Восток. Стасюк болезненно переживает пограничное состояние своего народа. Можно сказать, его польское сердце глубоко ранено. Рана не заживает, и он не скрывает нравственных страданий за европейский так называемый мир. Ну, а что нам эта Гекуба?

За дело берется Геннадий Тростянецкий, который известен пристрастием к сложносочиненным темам, к вопросам войны и мира в их крайне злободневных вариациях. Это он поставил «Цинковых мальчиков», «Веселого солдата». Тростянецкий также мастер инсценированного театра, достоинство которого в том, что режиссер-постановщик не обязан отчитываться за реплики и ремарки. Берется, например, фрагмент «Анны Карениной», и возникает совершенно свободная версия романного мифа. Режиссер делает пьесу из недраматургического материала, становясь талантливым театральным скульптором.

В выборе сценического языка для «Ночи» Тростянецкий все так же изобретателен. Он комбинирует исторически разные фарсы — от «Короля Убю» до «Клопа». Пьеса позволяет все что угодно. Стасюк сам предлагает участие хора — и режиссер принимает предложение, разделяя три основных хора — трагические женские маски, рэпперы, нам хорошо знакомые, и хирурги — на стилистически несхожие сценические группы. Слаженность спектакля зависит, таким образом, от хоров — они настраивают то на рэп в прологе, то на этнические песни в интермедиях, то на комедию- гротеск во всех эпизодах больницы и операции. Прибавьте к этому гламурные вставки танцующих манекенов из витрины ювелирного магазина и разобранный на кусочки спор души и тела, этакий диалог мужского и женского, семейный диспут, а также карикатурные и одновременно гиньольные наплывы из прошлого (немецко-фашистские захватчики, вступившие в Польшу, и русские солдаты-освободители, их изгоняющие), плюс аукцион по продаже телесных и автомобильных запчастей — и общий нарочито рваный строй спектакля Тростянецкого перед вами.

Режиссер, разумеется, разделяет взгляды автора пьесы, не удивительно, что и патетичность, и боль, наряду с иронией, брутальностью, тоже в его решении есть. Есть, правда, в этой разрывности и взрывчатости нечто, что мешает цельности спектакля. И, может быть, как раз то, что каждое из слагаемых его чересчур определено, отчеркнуто. Так, женский хор в черных одеждах, с выбеленными гримом лицами — плакальщицы антично-народного характера, польские женщины, матери, сестры, бабушки — резко контрастирует с парнями в банданах и защитных брюках — контрастирует так, как бывает неожидан, вызывающ и «невкусен» контраст стилей в моде или живописи. Говоря опять же языком изобразительного искусства или моды, спектакль не вполне укомплектован. Он состоит из блоков, по материалу и структуре далеких друг от друга и собранных в одном месте и в одно время. Укутанные в фантастические одежды-пакеты, как детские игрушки из универсама, хирурги и их сцены фантастической комедии на темы будущего — совершенно самостоятельный фрагмент спектакля, сам по себе цельный, с находками внутри (например, китайские палочки для обеденного перерыва или глубокомысленно- туповатый консилиум). Недостает же некоей пластической и игровой связи между отдельными кусками. Ведь даже тот факт, что участники по крайней мере двух хоров — рэпперов и хирургов — одни и те же актеры, — для зрителей секрет, и правильно ли это? «Ночь» — пока еще премьера, поэтому простительны заметные ритмические сбои. Хуже с промежуточным хором проституток — он явно из другой театральной среды. И хотя спектакль делался постановочным коллективом (художник Степан Зограбян, костюмы Ольги Резниченко, с хорами работала Ольга Селина, хореограф Светлана Щекотихина, есть и режиссеры — Роман Ильин и Анастасия Сошнева), за все в целом отвечает в первую очередь режиссер-постановщик. Он, надо сказать, режиссер, активно внедряющийся в любой хаос и, бывает, пасующий перед ним; в то же время он режиссер, склонный этот хаос вносить на сцену, без полной уверенности, что его возможно гармонизировать.

А. Карза (Вор), В. Лагоша (Немец), М. Рыжикова (Сердце).
Фото из архива театра

Актеры для Тростянецкого в «Ночи» — надежная и эластичная составляющая. Именно они оказываются в стилистически разных ситуациях, именно они должны их оправдать и показать собственный класс. Речь идет не только о хорах, но и о небольших ролях, требующих все-таки вживания, игры. Уязвленного в самое сердце немца играет Валерий Лагоша. Это хороший фарс. Корифея хора играет Михаил Артемьев, он делает качественный эстрадный, кабареточный конферанс. Вор — Алексей Карза. Это наиболее трудная роль, потому что Вор отбивается от хора, он то в прошлом, то в настоящем, то в чистилище, у него большие и серьезные монологи, у него какая-то запутанная судьба, и что-то в ней остается непроясненным, вернее, просто темным, не отредактированным по-актерски. Душу играет Юлия Прохорова, переходя от воздушного танца к жестковатому диалогу, а бессловесное сердце для Маргариты Рыжиковой — тоже роль, которую она умудряется за очень короткий срок сделать лирически-комедийной.

Постановка «Ночи» — событие, заслуживающее внимания не только в локальном, орловском масштабе. Биению польского сердца созвучны пульсы современности как таковой. Стасюк попал в сердцевину (главное слово — «сердце» — само просится в строку) проблем новой европейской жизни. Автор пьесы не имеет точных ответов на вопросы, им поставленные, отсюда своеобразный поэтический раззор его пьесы. Но ведь и наши перемены похожи на всеевропейские, и мы вдруг тоже потерялись: что ценнее — житейский комфорт или комфорт душевный? Что чем измерять? Как примирить прошлое и настоящее? И примиримы ли они?

P. S. Последняя новость: в Орле в автобусе взорвалась бомба. Это очередная русская строка в европейской, да и мировой, трагикомедии XXI века.

Февраль 2008 г.