В конце 2007 года самая ортодоксальная театральная премия — Премия Станиславского — была вручена хедлайнеру нового европейского театра Кристофу Марталеру, в чьих спектаклях, как известно, нет ни текста, ни героев, ни даже привязки к какому-то определенному времени. Его музыкальная инсталляция «Фама», показанная тогда же в Москве, это только подтвердила. Но если прежние спектакли Марталера чаще всего вызывали в обеих столицах праведный гнев критики и зрителей, то в этот раз на «Фаму» народ упрямо шел через весь парк «Сокольники», скользя по не очищенным от снега и льда дорожкам и падая. А потом бурно аплодировал на церемонии вручения премии. Именно в этом тектоническом сдвиге отечественной театральной почвы и заключается, на мой взгляд, главный итог фестивалей NET (нынешний — уже девятый по счету).

На пресс-конференции его арт-директоры Марина Давыдова и Роман Должанский честно признались: бюджет мероприятия тает с каждым годом, и это становится проблемой уже не экономического, но художественного свойства, ибо современный западный театр — вполне конвертируемый продукт и гонорары его звезд растут. Публика, которая так и не дождалась на предыдущем NETе заявленных спектаклей Херманиса, им поверила и приняла то обстоятельство, что единственным открытием нынешнего фестиваля обещал быть француз Жоэль Помра со спектаклем «Торговцы», тем более что он ее ожиданий не обманул.

СДЕЛАЙ САМ

Высокий грустноглазый Помра похож на зануду, но на самом деле обожает мистификации. Свою труппу он назвал «Компани Луи Бруйяр» и рассказал журналистам, что Луи Бруйяр — вымышленный персонаж, который за ним следит и его предостерегает. Пьесы он пишет сам, причем начинает это делать только тогда, когда приступает вместе с актерами к работе над спектаклем (что не помешало ему получить Гран-при в области драматургии как раз за пьесу «Торговцы» — она вместе с его постановками «К миру» и «Красная Шапочка» была показана на Авиньонском фестивале в 2006 году). Актеров он использует как фон или как марионеток: в «Торговцах» они не произносят ни слова, потому что весь текст — монолог женщины, живущей во французской провинции, — читает голос за сценой, в Москве его виртуозно исполнила актриса Светлана Камынина. И наконец, он насмешил всех, сообщив, что его спектакль рассказывает о двух подругах: одна счастлива, потому что работает, а другая глубоко несчастна, потому что такой возможности у нее нет.

«Торговцы». «Компани Луи Бруйяр».
Фото В. Луповского

«Торговцы». «Компани Луи Бруйяр».
Фото В. Луповского

«Торговцы» — это стильное черно-белое кино на сцене в сопровождении голоса и музыки. Один пластический эпизод сменяет другой, и зритель неожиданно для себя самого становится соучастником душераздирающей истории о двух немолодых, некрасивых и безвкусно одетых женщинах, одна из которых убила собственного ребенка. Все персонажи (а их здесь много, хотя и бессловесных) зомбированы неким производством, дающим средства к существованию жителям маленького городка. Несчастная, которую не берут на работу (она явно не в себе, потому что общается с умершими, как с живыми), всеми правдами и неправдами стремится туда попасть, а счастливица, ставшая от тяжкого труда инвалидом, даже в моменты вынужденного простоя видит сны о том, как она работает на конвейере — «и не надо ни о чем думать». Думать самостоятельно здесь вообще никто не хочет или не может: все охотно доверяют политику, который разливается соловьем под оперные арии и эстрадные шлягеры, а когда завод закрывают, безработная, повинуясь голосам умерших, сталкивает с двадцать первого этажа собственного сына — ради того, чтобы производство заработало вновь. Так и происходит: поднимается кампания в прессе, доведенная до отчаяния мать становится национальной героиней, и конвейер опять запускают.

Спектакль решительно не поддается жанровым определениям: это то социальный фарс, то политическая сатира, а то тончайшее психологическое повествование о женском одиночестве и бренности жизни. Он полон подвохов: умершая мать героини, которая под песни Далиды осыпает дочь цветами в самые неподходящие моменты, оказывается виновницей гибели собственного внука, бескорыстная благотворительница — серийной убийцей, и так далее. В то же время он удивительно точно ложится на современную европейскую ситуацию: как раз тогда, когда в Москве шли «Торговцы», вся Франция бастовала из-за угрозы повышения пенсионного возраста, а в пригородах Парижа разъяренные подростки жгли машины и стреляли в полицейских. Принято считать, что мы излишне политизированы, а они — нет, на самом же деле все наоборот, в том числе и в театре: наша сцена воспевает лентяев, а западная — работу, мы горды тем, что не продаемся, а они заявляют, как один из героев спектакля: «Мы все торгуем своим временем и своей жизнью — и именно поэтому нам не стыдно смотреть в зеркало».

Жоэль Помра показал в рамках фестиваля еще и документальную пьесу «Этот ребенок», родившуюся из бесед с женщинами бедных пригородов Нормандии, — ее он поставил в театре «Практика» уже с русскими актерами. Прежняя процедура создания спектакля, когда режиссер выбирает пьесу и назначает исполнителей, все реже встречается на новой европейской сцене. Даже когда появляется драматург со своей интонацией, он стремится создать авторский театр, как тот же Иван Вырыпаев, ставший открытием одного из прошлогодних NETов. А сам Помра на вопрос о том, легко ли артисты соглашаются на его эксперименты, отвечает: «Умный актер всегда готов к художественным приключениям». Спектакль «Этот ребенок» откровенно говорит о той пропасти, которая часто лежит между детьми и родителями, изобилует шокирующими сценами (вроде той, где матери в морге предлагают опознать труп сына), но на фоне продукции «Компани Луи Бруйяр» выглядит более чем скромно. Он полон пафоса, в принципе не свойственного новому театру, и очевидно уступает постановкам Театра.doc, сделанным в той же манере.

ПРОЧТИ И ЗАБУДЬ

Жозеф Надж и Андрей Жолдак, Люк Персиваль и Томас Остермайер, наконец, нынешний любимец московской критики Дмитрий Крымов давно уже приучили публику к невербальному театру и показали, сколь многое он может. Участники фестиваля если и берутся за классику, то рассматривают ее скорее как некий архетип мировой культуры, а не как конкретное литературное произведение — именно так поступил, например, Михаэль Тальхаймер, превратив мещанскую драму Лессинга «Эмилия Галотти» в модное дефиле под музыку из фильмов Кар-Вая (его спектакль стал главным событием NETа-2005). Не нарушили этой традиции и финский режиссер Кристиан Смедс, заново прочитавший вместе с литовской актрисой Алдоной Бендарюте роман Достоевского «Преступление и наказание», и руководитель студии SаunDrama Владимир Панков, поставивший вместе с русскими и французскими актерами «Молодца» Марины Цветаевой.

А. Бендарюте в спектакле «Грустные песни из сердца Европы».
Фото В. Луповского

Актриса-клоунесса Алдона Бендарюте (неслучайно она встречает зрителей своего моноспектакля «Грустные песни из сердца Европы» в костюме серого волка) не только сыграла всех главных персонажей романа Достоевского, но и перенесла их в наши дни. Поэтому Соня стала интеллигенткой, вынужденной пойти на панель, Мармеладов — литовским хуторянином, пьющим горькую и при советской власти, и теперь — от одной ему ведомой смертной тоски, а Катерина Ивановна — вдовой, знававшей лучшие времена. У каждого — и трагические, и откровенно смешные сцены: Катерина Ивановна хоронит мужа (его тело — груда битого стекла, завернутая в черное пальто) и тут же уморительно заставляет зрителей разглядывать фотографии своей прошлой жизни. Свобода, присущая новому театру, здесь проявилась сполна: мне, например, не доводилось видеть сцену с топором, решенную в откровенно фарсовом и даже комическом ключе. Этот топор живет какой-то своей жизнью, вырывается из рук, пускается в пляс, и его ничем не сдерживаемое метание по комнате сводит героиню (кого она в этот момент играет, бог весть) с ума и заставляет трястись в неком танце. А вот как обозначено само убийство: тонкие пальчики артистки двигаются по столу между картонных домиков, а потом срываются с края стола и падают в бездну…

«Молодца» Цветаевой (конечно, с купюрами) прочли на два голоса: и порусски, и по-французски, причем язык Корнеля и Расина почему-то более точно выражал самый дух гениальной русской поэзии — это почувствовали все в зале, не знавшем французского. Наши же артисты кричали так отчаянно (это вообще свойственно обычно оглушающим зрителей спектаклям Владимира Панкова), что разобрать слова было трудно. А жаль: история Маруси, полюбившей Упыря и поплатившейся за это жизнью, — своего рода модель отношений Цветаевой с мужчинами. Любовь как смертный грех, а не как счастливый подарок — это одна из важных тем ее лирики. «Душа с телом разделяется» — здесь и страдание от безответного чувства (а кто такому чувству способен ответить?), и смертная борьба духа и тела, и даже мука вынужденного двуязычия («Молодец» был начат в Москве, закончен в Праге и написан заново по-французски в Париже). Две Маруси — Анастасия Сычева и Сюлиан Брахим — очень старались передать эти настроения, но им много чего еще приходилось делать: прыгать со стульев, украшенных рябиной, опутывать пианино клубком ниток и даже ложиться в гроб. Режиссеру хотелось сказать так много, что он то и дело перебивал Цветаеву.

НЕ ВСЕРЬЕЗ

Как и на каждом фестивале, были в афише вполне проходные названия, которые не портили общего впечатления, но и не делали погоды. К ним можно отнести «Монастырь» норвежца Йо Стромгрена, приезжающего в Москву уже в третий раз, и моноспектакли «Эго-тик» испанца Асиера Сабалеты и «Ангел» живущего в Голландии бразильского танцора Дуды Пайвы. Все они сделаны на грани драматического театра, современного танца и пантомимы и отличаются каким-то легким дыханием и приятной неназойливостью: даже если зрелище вас не впечатлило, настроение не испортится. Это, между прочим, важная примета нового театра: он не забирает у зрителя слишком много времени и сил и оставляет возможность после пойти куда-нибудь в клуб или ресторан, как это и происходит в тех странах, откуда участники NETа приехали. У нас такой золотой середины пока почти что нет: театры или решают вопросы «кто виноват» и «что делать», или пускаются во все тяжкие, пытаясь аудиторию развлечь. И только новый зритель, активно посещающий спектакли NETа и «Территории», способен на эту ситуацию повлиять.

«Монастырь» продолжает тему «Госпиталя» Jo Stromgren Company, показанного в Москве год назад. Те же три женщины в замкнутом пространстве, теперь — монашки, та же борьба характеров: лидера, конформистки и идеалистки. Правда, в этот раз больше черного юмора и гэгов: идеалистка с ужасом обнаруживает вздувшиеся трусы у настоятельницы и подозревает, что та — мужчина. Потом выясняется, что это просто запрятанный в укромном месте хлеб, сворованный с общего стола. Нет ничего святого, нет правды ни на земле, ни выше, утверждает автор — и предает этот уродливый и лживый мир анафеме. Все, однако, не всерьез, потому что спектакль идет под непрекращающийся хохот зала.

А. Сабалета в спектакле «Эго-тик».
Фото В. Луповского

Другие постановки более человечны: «Ангел» рассказывает о дружбе бродяги и ангела, чудом ожившего и сошедшего с надгробия (актер при этом мастерски манипулирует куклой), а «Эго-тик» демонстрирует попытку человека постичь самого себя, в том числе с помощью собственного видеоизображения и стриптиза: конечно, она кончается ничем, и бедняга прячется от людей в домике из деревянных кирпичей. Таких спектаклей — пруд пруди на каждом европейском фестивале, они могут быть забавны, но необязательны, как и хеппенинг «Прыжок дохлой кошки», во время которого зрителей учили в режиме реального времени играть на Нью-Йоркской фондовой бирже. Коллективный убыток составил двадцать долларов — немного потеряли, но ничего не выиграли.

…Если последний чеховский фестиваль открыл нам Робера Лепажа, то прошедший NET — Жоэля Помра. Много это или мало, каждый решает сам. Но даже те, кого NET-2007 разочаровал, не могли не почувствовать позитивной энергетики его спектаклей, очевидной даже тогда, когда речь шла о самых что ни на есть негативных сторонах действительности. Его участники открыты жизни, не обременены грузом прошлого, свободны от идеологий, им, в сущности, все равно где играть — в подземном переходе или на академической сцене. Театр — это их способ жизни, а не попытка что-то доказать миру.

Декабрь 2007 г.