ЛЕГЕНДА ПЕТРОВСКОГО ОСТРОВА
Как рассказывал прославленный городской историк, правда известный среди питерских забулдыг и алкашей — Вадно Палыч или просто Вадно* — название Петровский — естественное. Островом владел лично Петр I. Для него срублен был там Дом-дворец. Для царских нужд чухонские людишки держали на острове отборных коров, а для царских потех с севера привезена была семья самоедов. Царева сестра Наталья выстроила на острове Комедийный дом — одно из первых заведений такого рода в России.
При матушке Екатерине II Ринальди поставил на Петровском деревянный дворец сыну Павлу, тоже Первому. При дворце выкопали пруд-озеро для царской рыбки — стерляди. Павлова матушка очень любила стерляжью уху. Дворец, к сожалению, сгорел в начале XX века. С конца XVIII века имперская контора стала сдавать островные земли под разные мануфактуры, восковые заводы и пеньковые склады. Так постепенно на нем возникла своя промышленность — и с постройкой немцами в 60-е годы пивной варильни «Бавария» остров стали отдавать любителям языческого праздника Ивана Купалы. Гуляния эти сделали остров популярным среди городской пьяни.
* Его говорящий аппарат не уважал звук «л» и заменял его звуком «в».
В наше советское время каждая социальная группа питерских жильцов знала об острове со своей стороны. Искушенным культурою людям остров известен по «убежищу престарелых артистов», которое открыто было в начале ХХ века стараниями актрисы императорского Александринского театра Марии Гавриловны Савиной. Дом призрения служителей Мельпомены находится в конце единственного проспекта на берегу Малой Невки против Елагина острова.
Питерскому пьющему народу остров знаком по пивному заводу «Красная Бавария». В рассказываемые времена «Бавария» еще не была восстановлена после блокадных бомбежек.
Спортивные человеки, которых в городе после войны оставалось совсем немного, остров знали по деревянному стадиону Ленина, основательно разобранному на дрова в войну.
Военные моряки и блокадники помнят его по знаменитому заводу, на котором клепали страшное для фрицев русское оружие — торпедные катера «Морские охотники». Катера замечательны были тем, что делались целиком из дерева и были неподвластны немецким радарам и минам. Из-за этих-то катеров фашисты сильно бомбили остров. Почти все строения на нем были разбиты, а сам он превратился в ту пору в городское захолустье.
В восточной части Петровских земель в остатках старинного парка среди лип и кленов находилось внутреннее озерцо — единственный след всех дворцовых соружений на острове. Оно привлекало полуголодное окружное пацанье обилием рыбы. Для рыбарей на нем соорудили два плота из балок брошенного стадиона. Один из них находился в небольшой бухточке в северной части озера. Бухту редкие в этих местах идейно-порядочные люди, гулявшие со своими собаками по берегам царского озера, называли «привалом алкашей» или «бухтой отщепенцев».
И действительно — в этой бухточке дважды или трижды в неделю под видом рыбаков собиралась бражничать у костра богемная часть алкашного человечества Петроградских островов. Среди них были бывшие артисты, бывшие писатели, историки, художники, которых сханыжила жизнь, пустив их мечты и надежды под откос Совдепии. На берегу стерляжьего пруда наслаждались они дымом свободы, запивая его когда чем придется.
Паханил над ним актер, списанный со сцены Красного театра* военным ранением, по кличке «Секретарь». За что его так прозывали, никто не знал. Не то он был секретарем театрального комсомола или партии, не то играл когда-то секретаря партии или комсомола. Но дело не в этом. Если бы не контузия, сделавшая его заикой, он бы не только секретаря, но и любую роль Шекспира мог бы представить.
* После Великой Отечественной войны — театр имени Ленинского комсомола.
Другой начальственный бражник звался «Бомбилой». В Отечественную войну летал он на могучих бомбардировщиках и бомбил фрицев вдоль и поперек даже в их столичном граде Берлине. О чем писал книгу, во всяком случае, после второй дозы каждый раз обещал закончить ее. Сейчас же зарабатывал тем, что «бомбил»* человеков в магазинах и столовках Петроградской стороны. В привале алкашей служил доставалой спиртного, «летая» за ним в любое время дня и ночи. Нравом отличался общительным, но в переборах живительной влаги мог впасть в гордость и буйство, что при его могучем здоровье становилось небезопасно.
* Бомбило — активный нищий, попрошайка.
Был среди них и художник, которого просто звали Пер-ров, добавляя к фамилии великого передвижника вторую «Р». Величание свое мастер заработал бесконечными копиями картины Перова «Охотники на привале», которую костровые люди называли почему-то «Му-му на привале». Может быть, из-за того, что сам Пер-ров бесконечно молчал в своей пьяной застенчивости, объясняясь в основном междометиями и жестами, да и копии его носили печать некоторой замороженности и «глухоты».
В Петроградских пивнухах Пер-ров приобрел известность тем, что за две кружки пива из медной проволоки выгибал профиль любого заказчика. А за сто граммов водки на глазах у изумленных пивных старателей изготовлял из той же проволоки профиль вождя революции товарища Ленина и профиль вождя и генералиссимуса товарища Сталина, причем так скоро, что окружающие его питухи восклицали: «Смотри, как ловко стрекочет — видать академии кончал». Копии «Му-му», извините, «Охотников на привале» писал каждую неделю для еды и толкал их по дешевке в забегаловках на Большом проспекте нашей стороны или в чайных у Дерябкина рынка.
Эти симпатичные для нашего уха, желудка и кошелька заведения, оставшиеся от истории Отечества, существовали в ту пору в Питере большей частью вокруг рынков. Цвет его копий менялся в зависимости от наличия основных красок в данный момент у художника. «Му-му» могли быть буро-красными, серо-синими, черно-зелеными и так далее, то есть любого цвета, какой под рукой. И ежели бы кто-нибудь собрал сделанные мастером сотни «Му-му» и выставил их где-либо, то это была бы самая современная концептуальная выставка из всех возможных в мире, а разные там сюрреалисты, попартисты, бодиартисты и прочие нонконформисты содрогнулись бы от зависти. Но за такое идеологическое хулиганство его отправили бы лет эдак на десять рисовать Колыму. А к тому времени мастер находился в последней стадии алкогольной болезни — пьянел от паров, периодически сгонял с плеч рыжих чертиков и на освоение Колымы никак не годился.
Почти каждый раз на костер отщепенцев приходил старый лабух-флейтист — Дударь-Шелапут. Шелапутом он обзывал себя сам за легкость собственной жизни. Приходил он обязательно с водкою и, прежде чем выставить ее, требовал «уважения к себе» через какую-либо скабрезность, которую по очереди должны были рассказывать ему собутыльники.
Начальствующий Секретарь встречал его обязательным вопросом: «Ну, что вы, высокочтимый Шелапут, насвистели для нас сегодня? Докладывайте, пожалуйста, и выкладывайте быстрее, так как перед принятием вашего дара вовнутрь его необходимо охладить». За долю спиртного старая, беззубая шатунья-ханыжка Офелия Дездемоновна поставляла на костер грибы, собранные в кущах Петровского. В далеком прошлом эта старуха гремела на нашей стороне как самая красивая и бойкая «речная дешевка». Ее обычно сопровождал большой лохматый барбос Гораций — порядочная пьянь в собачьем обличье. На второе-третье чоканье он начинал жалобно подвывать (что по-местному называлось «алаверды захотел») и выл до тех пор, пока не получал свою дозу «лекарства».
Но наиболее интересной и колоритной фигурой среди всей этой публики был актер-пенсионер Иванов-Донской из «Дома призрения актеров», именуемого в советские времена «Домом ветеранов сцены им.М.Г.Савиной». Этот малюсенького роста человечек с огромной мохнато-пегой головой всю свою жизнь проработал на порище провинциальной Мельпомены в заштатных, неизвестных театриках, исполняя крошечные роли калек, приживалов, карлов, щелкунчиков и разнообразных зверюшек вроде ежей в многочисленных спектаклях и елках. Самая значительная роль, которую ему удалось сыграть, это Вафля — Илья Ильич Телегин из «Дяди Вани» А.П.Чехова в столичном городе Йошкар-Ола, который он обзывал почему-то Кошмар-Дырой. Иванов-Донской страшно гордился этим обстоятельством и часто поминал свой успех.
Как полагали собутыльники, да и он не возражал, попал в Дом ветеранов сцены Иванов-Донской благодаря своему «главному таланту» — голосу, удивительно похожему на голос Левитана, любимого «народом-богатырем» генерального диктора сталинского Совинформбюро.
Кроме голосового таланта Донской-Левитан артистически исполнял при костре роль виночерпия. Причем играл он эту роль чрезвычайно серьезно. Как говорят, входил в нее по всем правилам системы великого Константина Сергеевича Станиславского. Он был если не первооткрывателем дозировки спиртного по булям, то одним из пионеров этого искусства на наших островах. Когда старик начинал свое замечательное действие — разлив — вокруг воцарялось гробовое молчание. Бражники напряженно внимали всем его ловким движениям, а когда последний буль из пол-литровой бутылки Ленинградской водки, в народе нежно обзываемой «Зелененькой»*, выливался в седьмой стакан, раздавались обязательные аплодисменты. Сейчас, может быть, многие знают секрет нашей пол-литровки, но в ту далекую пору эту невидаль показывал только он и только на Петровском острове, причем уверял всех, что Петр I именно так и разливал родненькую.
* Этикетка была зеленого цвета с выворотным шрифтом, окантованным серебром.
Кто-то из нашего талантливого народа, может быть, и сам Иванов-Донской открыл, что 500 граммовая водочная бутылка делится на 21 буль, то есть если ловким моментальным движением перевернуть открытую бутылку перпендикулярно вниз горлышком над имеющейся емкостью, то из нее с двадцатью очень короткими паузами выльется двадцать один буль водки. И если вам необходимо разделить «знакомую» бутылку на семь стаканов, то в каждом из них окажется по три буля, а ежели на троих, то в стакан каждый получит по семь булей, причем водка дозируется абсолютно одинаково, как в хорошей немецкой аптеке. Искусство состоит в быстром переворачивании открытой бутылки и точном передвижении во время пауз между булями от стакана к стакану. Стаканы для такого спектакля брались граненые по семь копеек за штуку и ставились рядом друг с другом, грань с гранью. Не думайте, что это легко сделать и что у вас сразу получится. Секретарь вон долго репетировал, и то до конца так и не освоил искусство великих алкашей.
Те места. Фото Б.Стукалова
При всех таких подвигах была у Иванова-Левитана и своя знаменитая слабость — после трех паек водки он на глазах у всех начинал превращаться в Гамлета, реализуя свою несыгранную театральную мечту на берегах пруда-озера, в котором когда-то разводили царскую рыбку стерлядь. Кстати, пруд сей становился для него Северным морем, а каждый сидящий у костра бражник — одним из персонажей великой пьесы.
Пахан — Секретарь — Клавидием, Шелапут — Полонием, Дездемона — ханыжка — Офелией, Бомбила — Лаэртом и так далее. К ним-то и обращался наш островной Левитан — Гамлет дикторским голосом в манере последнего питерского актера-романтика Мгеброва, декламируя:
Истлевшим Цезарем от стужи
Заделывают дом снаружи:
Пред кем весь мир лежал в пыли,
Торчит затычкою в щели.
Когда наш Левитан надоедал честной компании своим гамлетовским буйством, его по приказу Секретаря — Клавдия ссылали в «Англию», то есть на другую сторону царского пруда — Северного моря. Могучий Бомбила поднимал маленкую старикашку на руки, относил его на рыбацкий плот, усаживал на снарядный ящик, стоящий по центру, вставлял в его руки доску — весло и длинным кругляком сильно отпихивал плот от Датского берега в сторону «Альбиона». С плота через малое время громкоговорительным басом Левитана Иванов-Донской — Гамлет приказывал: «Занавес! Конец III акта, завтра начнем четвертый…» и плыл в свою «Англию» — Дом актера.
Со временем ссылки стали учащаться и однажды, когда в атмосфере Петровского острова почему-то резко стало меняться давление, и Донской — Гамлет особенно буйствовал Шекспиром, его окончательно сослали. Бомбила, как всегда, проделал все манипуляции с нашим героем, и пьяный голос Левитана пообещал назавтра вернуться к костру, но не вернулся к нему вообще. Через день, когда дом-актерские служки совместно с «отщепенцами» стали его искать, то на английской стороне моря-пруда обнаружили пустой рыбацкий плот с доской-веслом на бревнах, и более никаких следов Гамлета на них не было. Несколько позже специальные водолазы тщательно обшарили все озерцо, но кроме детского рваного тапка ничего и никого не нашли. Вот так странно он и пропал.
В наше время можно было бы подумать, что его увели в свою вселенскую Англию господа инопланетяне, но в ту сталинскую пору на наших островах эта химера еще не водилась. А может быть, он за многолетнюю дружбу с Бодуном-Бахусом накопил в себе каких-нибудь морских чертиков, и они его через Финский залив и Варяжское море действительно доставили в Англию, если не далее. Много было высказано разных, в том числе и фантастических предположений у Костра отщепенцев, но старый двойник Левитана — Гамлет исчез окончательно и бесповоротно в неизвестном направлении.
На девятый день у поминального костра в Бухте отщепенцев собралась вся Академия чмыриков-ханыриков петровских островов, чтобы помянуть зелененькой водкою актерского пенсионера. Девятины начались с того, что на «плот Гамлета» поставлен был граненый стакан с семью булями водки для без вести пропавшего. Бобмила оттолкнул его, как обычно, от нашего пьянского берега в сторону Англии, и вся пришедшая «гопа» выпила молча первую пайку стоя. Разливал сам Секретарь — способом пропавшего виночерпия. Водки было много — каждому досталось не менее семи булей.
Художник Пер-ров явился с опозданием на девятины, но зато с очередной копией «Муму», завернутой в газету. Приняв свою пайку, он снял с холста «Ленинградскую правду», и все поминальники узырили в образе главного рассказчика нашего Гамлета — Иванова-Донского. Заика-Секретарь с некоторой заминкой воскликнул с изумлением: «Ну, ты да’ешь, ак’адемик, моло’дец, лихо по’лучилось! Жуть-то, как по’хож!» Поминальную картину водрузили в свете костра на береговую липу, а Бомбилу послали за дополнительной водкою на Аптекарский остров к потайному «шинкарю» «Гришке-малине, что на Песках».
Тем временем ритуальный пир продолжался, а к поздней ночи даже разъярился не на шутку и до такой степени, что стал сильно мешать порядочным жильцам с Петровской набережной исполнять свое законное право на отдых. Они, порядочные, вызвали наряд милиции, котрый неожиданно нагрянул на наших печальников и разогнал их в разные стороны, прежде жестко отлупив всех подряд, даже Секретаря. Только обошли Горция. Он еще до прихода фараонов после второй дозы исчез в кустах и отрубился, это его и спасло. На другое утро Бомбила, ночевавший после побоища под трибунами стадиона Ленина, с надеждой опохмелки обошел озеро и на «берегах Англии» на плоту обнаружил вожделенный граненый стакан, поставленный им для духа «Левитана-Гамлета» на снарядный ящик. Но что такое?! Стакан был пуст…
Происшествие это вызвало удивление, испуг и предчувствие чего-то странноватого у пьющего островного народа. И действительно, с этого момента все и началось.
Вскоре проходящие мимо озера работники в спецовках, наверное, малограмотные, стали рассказывать, что туманными августовскими утрами с озера доносятся какие-то чтения то ли молитв, то ли стихов, как будто прямо на озере кто-то включает и выключает радио. А затем еще чище того.
«Охотники на привале», то есть «Муму» во главе с Донским-Левитаном, висевшие на старой липе, на тринадцатый день неожиданно пропали. Некоторе время спустя какие-то абсолютно трезвые петровские людишки божились, что видели, как забрал ее кто-то лохматый. Может быть, дух старого актера?
Затем, немного погодя, алкогольные работники пивзавода и фабрики «Канат», что на Петровском проспекте, по секрету шептали друг другу, что рано утром с просыпу видели его не раз прогуливающимся по своему проспекту в сторону малой Невки и Дома ветеранов сцены в костюме Великого Императора с какой-то картиною под мышкой и голосом Петра I — Левитана вещавшего: «Внимание, внимание! Говорит Иванов-Донской. Работают все радиостанции Советского Союза. Я возвращаюсь в Данию. Откройте занавес! Начинается четвертый акт истории!»
А в совсем последние советские времена варщики солнечного напитка, идущие поздно с работы, у кирпичных стен своего старого пивного завода «Красная Бавария» слышали, как Он голосом опять-таки Левитана читает знаменитый монолог Гамлета «Быть или не быть…»
P.S. Великий алкашный историк Вадно Палыч после
Март 1998 г
Комментарии (0)