В старинном Зубовском особняке, в одном из кабинетов Института истории искусств, стоит рояль. Он так же прекрасен и стар, как и особняк на Исаакиевской площади, — великолепный черный красавец. Герои Чехова говорили: «Многоуважаемый шкаф». Этот рояль той же породы. Единственный из сотрудников сектора театра, кто находится в ладу с «многоуважаемым роялем», — Давид Иосифович Золотницкий. Он так же безукоризненно элегантен и артистичен. Раньше рояль ему отзывался: по великим праздникам Давид Иосифович подсаживался к нему и что-нибудь наигрывал. Теперь рояль молчит. Расстроен.
А Давид Иосифович продолжает писать историю театра — она оживает под его пером, как десять, двадцать, тридцать лет назад. Больше полувека его перо поскрипывает себе, и, несмотря ни на какие непогоды, исправно ведет летопись культуры. Сколько людей, спектаклей, сюжетов, судеб хранят его карточки с бисерным почерком. В его книгах и статьях оживают легенды театра. Но он и сам уже — легенда, свидетель великой театральной эпохи, человек, видевший спектакли Мейерхольда, Таирова…
В живописи и архитектуре безусловно и непоколебимо присутствует понятие перспективы. Даже когда она презренно нарушена — все равно продолжает тайно присутствовать как тоска по идеалу, по объему и глубине времени и пространства.
Петербург великий город не только потому, что его архитектура, его пространство хранят в себе классический закон перспективы. Он остается великим городом еще и потому, что в нем живут люди, существующие по ее законам. В их трудах и судьбах просвечивает «перспектива» культуры, как просвечивает набережная Фонтанки сквозь улицу Росси, как светится, отливая золотом, острая игла Адмиралтейства сквозь весь Невский проспект. Так и история драматургии и театра XX века «просвечивает» сквозь все, написанное Золотницким. Он многое помнит и держит в своей перспективе, поэтому его суждения и комментарии к «сиюминутному» бесценны, за ними — длинный проспект истории. Когда в эпоху перестройки все были в эйфории от одного политического деятеля, Давид Иосифович с иронией заметил о нем: «Да, хорош, только больно уж напоминает Керенского. Такой же речистый…» Он сказал об этом так, будто Керенский жил не в начале века, а вчера, проведя безукоризненную линию перспективы в истории Петербурга, соединив начало и конец века.
Давид Иосифович Золотницкий. Комарово. Осень 1983 г. Фото из семейного архива
Он свободно и непредвзято живет во времени и в пространстве, которому соразмерен. А это редкое качество, исчезающий сегодня дар. Он соразмерен не только черному роялю, стоящему в Зубовском особняке. Он соразмерен самому особняку, стройному, седому, безукоризненно вежливому и элегантному господину. Он соразмерен — шутка сказать! — Исаакиевской площади. Он — актер из этого пространства, а не случайный прохожий или турист, забредший в чужие декорации. Исаакий величественной громадой навис над окнами научной библиотеки Института истории искусств, словно каменный гость, вглядываясь в ее посетителей. Давид Иосифович — не посетитель этой прекрасной библиотеки с ее деревянными резными потолками и стенами, этого потрясающего «многоуважаемого шкафа». Он — ее обитатель, житель, работник. На одной из библиотечных книг я обнаружила дарственную надпись Золотницкого: «Моей родной библиотеке, без которой ничего этого не было бы». Написать в адрес научной библиотеки «моей родной» — не у каждого получится, да не каждый имеет на это право. Давид Иосифович имеет. Когда бы туда ни зашел, он корпит там над манускриптами, изымая из архивной пыли судьбы людей культуры и ее события. В полумраке старинной библиотеки всегда непременно светится хотя бы одна лампочка. Ошибиться невозможно: там Золотницкий, он «золотоносно» заполняет свои «соты» — библиографические карточки, чтобы создать «улей» — написать очередную книгу.
Однажды, когда стояла совсем лютая и темная зима, в институте был отключен свет. Разумеется, научные сотрудники восприняли это как сигнал к отступлению, все бодро покинули присутствие и пошли домой. Уходя, я почему-то, из любопытства, заглянула в библиотеку, и, как говорится, не сойти мне с того места: в холодном ее полумраке, как ни в чем ни бывало, сидел Давид Иосифович. Это было слишком, но это было.
Давид Иосифович — не просто историк театра. Его отец, умерший в 1938 году, был часовых дел мастер, механик по точным приборам. Наверное, поэтому в такой «неточной» науке, как искусствоведение, у Золотницкого присутствует точность показаний и измерений. Культуру, разумеется, не измерить, и все-таки… «Часовой механизм» Золотницкого, запечатлевшего в своих трудах историю отечественного театра XX века, работает безукоризненно. Он непереносимо академичен: научная корректность и дисциплина мысли, эти строгие дамы, никогда не покидали его.
При этом трудно найти человека музыкальнее и легкомысленнее. Сам о себе он однажды написал так: «Круг интересов — драматургия и театр. А там преимущественно то, что повеселее: комедия, сатира, фарс». Увы, его книги, посвященные людям и судьбам этих жанров, покуда известны преимущественно за рубежом. Участь веселых жанров после революции была горькой, это отразилось в названии книги Золотницкого о театре «Комедия» (Бывш.Корш): «Театр внутренней эмиграции». В своих книгах и статьях он вызволил из эмиграции и утвердил как безусловные ценности дар артистизма и легкомыслия, дар благодарного и радостного приятия жизни, сколь бы горько она ни складывалась. Феномен игры и артистизма — не только тема его трудов, мне кажется — это и внутренняя тема его собственного творчества.
Он мог бы сказать о себе словами поэта: «А я один на свете город знаю и ощупью его во сне найду». Он прожил в этом городе все его времена: отсюда уходил добровольцем в ополчение, редактировал опальные «Ленинград» и «Звезду», испытал на себе прелести борьбы с космополитизмом. Никогда не откладывал пера в ожидании лучших погод. В библиографии его работ (более трехсот наименований) графа «1949» так же плодотворна, как и все остальные годы его жизни. Он умеет держать удары судьбы. Может быть, благодаря и бесценному своему дару легкомыслия. Он один из немногих поддержал когда-то Ефима Падве в последний мучительный период его жизни. Все ругали Падве за увлечение музыкальной эксцентрикой, мюзиклами, все ждали от него серьезных драм. Золотницкий написал статью «Нескучный сад на Фонтанке». Поэзия нескучного сада, явленная в искусстве театра, равно как и в искусстве жить, — одна из важнейших тем в творчестве ученого-историка. А еще — драматургия Салтыкова-Щедрина, Горького, Александра Володина, театры Мейерхольда, Таирова, Радлова… Фарс, комедия, эстрада, Аркадий Райкин, театральная империя Георгия Товстоногова. Его сюжеты невозможно перечислить. И всегда верность «точной механике и оптике» академического ученого была соединена с аллеями легкомысленного Нескучного сада, по которым он бродит которое десятилетие подряд в любую погоду. Одна печаль: Давида Иосифовича все реже можно встретить на премьерах. Я спросила его как-то, почему он не посмотрел такой-то спектакль, он отшутился анекдотом. Повесился парикмахер, в комнате самоубийцы нашли записку: «Всех не перебреешь». Мне жаль, что я не встречаю его в зрительном зале — он действительно за свой век «перебрил» многих. Мне почему-то кажется, что режиссерам и актерам сейчас очень не хватает такого «парикмахера», как Золотницкий.
В предисловии к сборнику работ Золотницкого, опубликованному в Англии, его коллега, теперь уже английский искусствовед Виктор Боровский, размышляя о Давиде Иосифовиче и его трудах, упомянул булгаковское: «Рукописи не горят». Сам Давид Иосифович по отношению к себе не столь патетичен, у него на свой счет имеется иронический, блестящий афоризм: «Вычеркнутое не будет освистано».
Золотницкий возвращает истории театра «вычеркнутые» имена. Так, в том же Лондоне издан его многолетний уникальный труд «Сергей Радлов», посвященный режиссеру-постановщику шекспировских трагедий, чья судьба сложилась не менее трагично, чем судьбы их героев.
В годы Великой Отечественной войны рядовой Золотницкий, как он сам вспоминает, «портил списки личного состава» своим неуместным для солдата высшим образованием. Сегодня доктор искусствоведения профессор Давид Иосифович Золотницкий делает честь «спискам личного состава» Института истории искусств. Наука о театре имеет в его лице своего бессменного часового, свидетеля и летописца. В его трудах она обретает объем и глубину, как того требуют законы перспективы.
Давид Иосифович делает честь и спискам личного состава «Петербургского театрального журнала»: в этом номере читатель прочтет две его статьи.
Мне кажется, Давид Иосифович и сам владеет многими из старинных секретов и загадок. Недавно в Институте истории искусств, на его
Октябрь 1998 г.
Какая прекрасная статья о Давиде Иосифовиче! Знала его, писала о нем, только недавно узнала, что его не стало… Театральное сообщество невероятно обеднело…