«Можно страдать в течение долгих часов и показать это жестом в течение одной секунды», — утверждал Адольф Аппиа. Артисты театра «Синематографъ» — Алексей Знаменский, Анастасия Несчастнова, Ольга Рейд, Мария Румянцева, Максим Тиунов — знают это не в теории, а на практике. Будучи слабослышащими от рождения, они воспринимают и выражают жизнь посредством жеста. Сегодня в репертуаре театра четыре постановки, три из которых — «Пошли мне, Господь, второго…» по песням В. Высоцкого, «Двойник» Ф. Дюрренматта и «Записки сумасшедшего» Н. В. Гоголя — театр привозил на гастроли в Санкт-Петербург.

Несмотря на формальную и жанровую разность спектаклей, есть в них и общее. Аскетичность пространства: задник, три стула, пять-шесть передвижных ширм, при необходимости служащих гостиной, рабочим кабинетом, психиатрической лечебницей. Простота музыкального оформления: мелодии передают настроение, призваны лишь обозначить состояние — тревога, любовь, ненависть, разочарование.

Существует и разделение на амплуа, отчасти объясняющее номинативность, условность костюмов. Женщина-вамп — волевая, зрелая, темноглазая, уверенная в себе Ольга Рейд — предсказуемо одета в красное (вариант — черное) длинное платье и туфли-лодочки на высоких каблуках. Волосы уложены в прическу-ракушку, губы подведены алым.

Герой — Алексей Знаменский — неизменно облачен в темный костюм, белую сорочку с бабочкой, широкополую шляпу и светлый шарф.

Неврастеник — худой, бледный, со впалыми щеками, прозрачной кожей, безбровый, голубоглазый Максим Тиунов. Актер является либо в чем-то убого бесформенном, похожем на пижаму, как, например, в спектакле «Записки сумасшедшего». Либо в костюме, дублирующем наряд главного героя, как в работах «Пошли мне, Господь, второго…» или «Двойник». Но даже будучи похожим на коллегу и партнера по сцене Алексея Знаменского, Максим никогда не может занять его места, стать подлинным героем. Он всегда в проигрыше, всегда — жертва.

Сложнее с характерами Марии Румянцевой и Анастасии Несчастновой. У Марии, позже всех пришедшей в «Синематографъ», мало выходов, а те, что есть, — эпизодические, по ним представления об актрисе не составишь.

Анастасии Несчастновой одинаково легко даются роли и жестких дам (драматург в «Двойнике»), и лирических героинь (многочисленные барышни в композициях Владимира Высоцкого), и роковых красавиц (женские образы в «Записках сумасшедшего»). Голубоглазая, с правильными славянскими чертами лица, стройная, с подчеркнуто прямой спиной, Несчастнова лишена надрывности, в отличие от настроенной на трагедию Ольги Рейд. Все в ней свет, мягкость, красота, грация. Единственное, что нарушает общую гармонию, — жест. Движения актрисы безошибочно точны, порывисты, жестки. Есть в них что-то мужское. Взмах ладони — и слышно, как рассекается воздух, разрезается пространство: воля и сила рвутся наружу.

Суть «Синематографа» — в условности, это театр знака во всей его полноте, глубине и красоте. Декорации, костюмы, свет, звук необходимы, чтобы назвать место, представить героя, указать на роль. Не более того. Оттенков и полутонов нет, интонации в привычном понимании тоже. Привыкшая к обыкновенному, словесному театру аудитория, придя в «Синематографъ», замечает убогость, а иногда, напротив, чрезмерность, вычурность происходящего, неорганичность, кажущуюся ломаность артистов (как это бывало с актерами Великого немого). Просто зрители обращают внимание на визуальную шелуху, видимый сор. А вглядываться надо в руки — они творят чудеса, демонстрируют настоящие фокусы, раскрывают талант исполнителя. Очень часто обыватели или торопливые журналисты называют слабослышащих актеров сурдопереводчиками. Утверждение это в корне неверно. Во-первых, сурдопереводчик, как и любой другой переводчик, особая профессия, которой обучают в институте. Во-вторых, то, чем занимаются актеры «Синематографа», есть поиск художественного образа в жесте. Читая текст, готовясь к постановке, они находят для написанного материальное, зримое воплощение; пытаются скоростью движения, быстротой поворота, сплетением или подчеркнутым разобщением пальцев передать характер и мотивы персонажа. Руки артистов темпераментны, экспрессивны, быстры, ловки, упруги — ничего общего с бытовой жестикуляцией, вялой, неповоротливой, распластанной. Каждое «произнесенное» мгновение превращается в ожившую картину. Живопись жеста, поэзия жеста, жестовый балет — так называют выбранное ремесло сами актеры. Знак условен, универсален и зачастую не требует дополнительного комментария.

М. Тиунов (Поприщин). «Записки сумасшедшего».
Фото из архива театра

Максим Тиунов, исполняющий роль Аксентия Ивановича Поприщина в «Записках сумасшедшего» режиссера Андрея Назаренко, в пижаме-рубище до пят, бледный, мокроволосый, играет сумасшествие не только телом, взглядом, но и жестом. Его руки проходят тот же путь, что и рассудок. Размашистые, округлые, витиеватые, запальчивые, бьющиеся о воздух в начале, к финалу жесты мельчают, семенят, петляют. Что-то насекомоподобное проступает в этих пальцах, непрестанно бегающих по воздуху, образующих причудливые фигурки в попытке поймать смысл, разгадать происходящее, проникнуть в тайну мнимого заговора. Взгляд актера тоже не задерживается подолгу на одном предмете: глаза вращаются, стреляют; взор блуждает, плывет, туманится, не поспевая за руками. Пантомима красноречива, внятна и иллюстративна. Однако ровно в тот момент, когда зритель это осознает, рождается даже не слово — звук. Одинокий смех Тиунова-Поприщина — смех глухого человека, брошенного и раздавленного, сумасшедшего, ненужного. При всей простоте режиссерского приема ощущение бреда, страха, абсурда, противоестественности — налицо: зрителю явно не по себе.

Другой пример — спектакль Ильи Казанкова «Пошли мне, Господь, второго…». Здесь песня, звучащая в исполнении Высоцкого в записи, материализуется в жесте. Единый сюжет отсутствует. Интонации и смыслы, характеры персонажей — все творится руками. Мощная экспрессия Высоцкого, его грубый, прокуренный, но твердый, жесткий голос, характерные, легко узнаваемые интонации дублируются столь же колкими, острыми жестами, свободными, открытыми взмахами ладоней, стремительными, точно бьющими в цель движениями пальцев.

Композиция «Не долюбил» — лиричная в начале, излишне напряженная к концу — вся сплошь из обрывочных, смазанных, грязных жестов, набирающих упругость, цельность, завершенность, скорость только к финалу. У зрителя на глазах из ничего возникает чудо: руки исполнителей точно сдавливают воздух, сгущают атмосферу, отчего нарастает ритм, задается направление характера героя, рождается трагедия сломанной судьбы. Как результат, там, где в тексте меняется точка зрения, происходит переключение с лирического субъекта на автора, перестраивается и пластика исполнителя. На словах «Смешно, не правда ли, смешно» Алексей Знаменский сутулится, начинает мельчить и мельчать, взгляд и руки его полны безволия — во всем обреченность, безысходность.

Песню «Солдаты группы „Центр“», построенную на основе марша, артисты — Алексей Знаменский, Анастасия Несчастнова, Ольга Рейд, Максим Тиунов — иллюстрируют буквально, имитируя строевую ходьбу, становясь в шеренгу, играя в расчет «первый-второй». Соответственно военной картине, заданной композицией Высоцкого, движения прямолинейные, отточенные, быстрые — полное отсутствие плавности. Все четко, строго, ясно. По такому же принципу — иллюстрации-имитации строятся и композиции «Горное эхо» или «Он вчера не вернулся из боя».

А. Несчастнова, Е. Сачков в спектакле «Пошли мне, Господь, второго...».
Фото из архива театра

Единственным не вполне удачным театральным опытом (хотя сами артисты его очень любят) можно назвать спектакль «Двойник» по пьесе Ф. Дюрренматта в постановке Аиды Хорошевой. И это не вопрос исполнения — скорее проблема режиссуры. Сложная драматургическая основа, пространственная дезориентированность, когда неясно, что перед нами — сон или явь, дополненные избыточными в данном случае световыми эффектами и бесцеремонно вторгающейся видеопроекцией, не помогают, а усложняют понимание происходящего. Попытка режиссера сделать акцент на действии, замаскировать жест, нивелировать его приводит к утрате «Синематографом» собственной специфики. Театр со связанными руками, пытающийся жить по общим правилам драматического сценического искусства, заведомо оказывается в проигрыше: сделав жест второстепенным героем, театр тоже становится второстепенным.

Июнь 2013 г.