Вероятно, этот текст был нужен журналу как практический путеводитель по нашим кировским социальным проектам. Но, когда я попытался систематизировать работу за семь долгих лет, проведенных здесь, неожиданно выяснилось: единственное, что объединяет все проекты, — это кардиограмма моих внутренних метаний, поэтому совсем абстрагироваться от эмоционального «фона» мне точно не удастся. Я попытаюсь рассказать о своем опыте общения с провинциальным городом — опыте непоследовательном, неоднозначном, незавершенном. Когда семь лет назад, осенью 2006 года я уехал в Киров, меня влекла исключительно перспектива последовательной репертуарной работы в одном театре. Ни о какой общественной деятельности я не думал, тем более что серьезных прецедентов чего-то такого под эгидой государственного театра на моей памяти не было — разве что рассказы о делегатском собрании в ленинградском ТЮЗе при Зиновии Яковлевиче Корогодском, с которым мне посчастливилось непосредственно пообщаться и даже немного поработать. Так что мои представления о деятельности художественного руководителя связывались исключительно с постановками, созданием атмосферы в коллективе и позиционированием театра в театральном сообществе. Но уже на исходе первого трудового года на Вятке я безо всякого преувеличения взвыл от рутины провинциальной жизни и «текучки» проблем большого и не очень богатого репертуарного театра. Радости мои не выходили за пределы герметичного творческого процесса: репетиции и занятия тренингом с артистами были своего рода ковчегом (инкубатором, резервацией) посреди в целом добродушного, но крайне инертного городского культурного пространства. Сам театр как организация был плоть от плоти этого города — с почтением к «традициям», любовью к «глубокому» и «духовному», семейной заботой друг о друге. Журналисты по поводу каждой премьеры дружелюбно спрашивали, «чем эта постановка будет отличаться от других» и «ставили ли вы этот спектакль раньше». Зрители не менее дружелюбно интересовались, нельзя ли почаще играть «Ромео и Джульетту» — репертуарный хит эпохи прежнего руководителя театра, Александра Клокова. Никто меня не пытался «съесть», наоборот, все удовлетворенно замечали, что мои очки, худоба и сутулость равняют меня с «прежним».

ДРАМАТИЧЕСКАЯ ЛАБОРАТОРИЯ

Творческая встряска пришла с неожиданной стороны — мне предложили вести театральную студию в местном гуманитарном университете. Я быстро согласился. Вот с Драматической лаборатории, которую я организовал осенью 2007 года и веду по сей день, и началась эпопея моих нелинейных отношений с городом Кировом.

Исходный мой посыл был прост — создать художественную альтернативу собственной деятельности в театре. Существовать вне здоровой конкуренции нелегко, а на первых порах мне с «Театром на Спасской» еще нечего было предложить фестивальному пространству — наша активная фестивальная жизнь сложилась лишь на третий год моей работы в Кирове. «Толстая тетрадь», «Так-то да», «Алые паруса», «Видимая сторона жизни» были еще впереди. Внутри города вести творческий диалог было решительно не с кем — кировский Драматический театр представляет из себя типичнейшую провинциальную «Драму» без претензий на собственное лицо, с непременными французскими комедиями «для народа» и русской классикой «для школьников». Драматическая лаборатория Вятского государственного гуманитарного университета стала заповедником тотальной творческой свободы — там все желающие делали все подряд. Занятия строились просто: я проводил тренинг, давая основы знакомых мне практик — от простейших «демидовских» этюдов до элементов физического театра и работы с техникой «вербатим». Попутно я показывал видеозаписи всего интересного, что мне удавалось добыть в приличном качестве, — спектакли Эймунтаса Някрошюса и Кристиана Люпы, балеты Иржи Килиана и Вима Вандеркейбуса, поп-механики Сергея Курехина и много чего другого. Насколько мог красочно рассказывал о личных театральных впечатлениях. Кировские студенты находили то, что им ближе, и пытались попробовать себя в чем-то подобном.

Конечно, с точки зрения эстетики это был скорее «секонд-хэнд», но мы взялись за работу с такой чисто провинциальной непосредственностью, что в результате время от времени возникало нечто совсем ни на что не похожее. Стихи Андрея Родионова, «4.48 Психоз» Сары Кейн, «Русалка» А. С. Пушкина с параллельным текстом на английском языке, «Страна водяных» Акутагавы, документальный спектакль о беспризорниках кировских новостроек, «Орестея» Эсхила — всего мы выпустили более дюжины полноценных спектаклей и «распахали» материал еще как минимум для десятка. Кульминацией художественного развития лаборатории стал спектакль «Моя война», включенный в 2012 году в офф-программу «Золотой маски». Пьеса одного из протагонистов коллектива, аспиранта-историка Сергея Березина, рассказывает о том, как главный герой, подозрительно похожий на самого Сергея, безуспешно пытается накануне Дня Победы пристроить раскопанные другом-следопытом останки солдата, погибшего на Курской дуге. Эту пьесу Сергей Березин и другие участники лаборатории превратили в спектакль практически без моей помощи, то есть можно было констатировать: театральный организм зажил своей жизнью. Кстати, именно московские гастроли в рамках «Золотой маски», которые проходили 6 и 7 марта 2012 года, привели к первому задержанию Леонида Ковязина — омоновцы его схватили прямо на Пушкинской площади, потому что он шел с включенной камерой. Правда, через несколько часов его отпустили — тюремная эпопея Леонида начнется спустя несколько месяцев, в сентябре. Я напишу об этом чуть дальше.

Драматическая лаборатория сделала очень важный шаг — от искусства потребления к искусству соучастия. Будет преувеличением сказать, что у лаборатории сформировался грандиозный штат поклонников (хотя они, безусловно, есть), но зато в ее работе к настоящему моменту непосредственно поучаствовали несколько сотен человек — на наши открытые занятия приходят все новые и новые люди. Кто-то сидит с фотоаппаратом: ему неинтересно самому выступать, а хочется понаблюдать за людьми в необычной ситуации. Художники делают наброски с натуры. Кто-то приходит послушать мои разборы материала и в ответ пофилософствовать. Кого-то просто увлекает необычная атмосфера лаборатории. Это все возможно, потому что наши занятия принципиально бесплатны и лишены какого-либо ценза или кастинга. Каждому я предлагаю сформулировать, что ему самому хотелось бы попробовать, исследовать в театре. Даже этот простой вопрос заставляет человека проделать важную внутреннюю работу. Конечно, далеко не все способны на личное высказывание. Но те, кто получил хотя бы начальный опыт личного творчества, становятся зрителями совсем иного качества — и зрителями верными, требовательными. Только через несколько лет занятий, когда жизнь лаборатории вошла в определенный ритм, я понял, что создал не столько любительский коллектив, сколько идеальную волонтерскую организацию, где в первую очередь объединяются не те, кто хочет стать артистом, а те, кого привлекает творчество как образ жизни. Ни одна акция «Театра на Спасской» последних лет не обходилась без активного участия «лаборантов» — на то, чтобы найти людей для оперативной (а часто — и креативной) помощи, театру теперь достаточно нескольких часов.

Логически завершенное воплощение идея Драматической лаборатории получила после нашего расставания с Вятским государственным гуманитарным университетом. Формальным поводом стал запрет со стороны университета на спектакль в поддержку политзаключенного Леонида Ковязина — нашего актера и режиссера, внештатного журналиста газеты «Вятский наблюдатель», одного из двенадцати «узников Болотной», которого «закрыли» 5 сентября 2012 года. После того, как в марте того года Леонид стал случайной жертвой полицейского произвола, попав в автозак просто по дороге в Театр. doc, 6 мая он уже не мог не поехать на «Марш миллионов» сознательно, вооружившись редакционным заданием от своей газеты. Ближе к осени он был кем-то заботливо опознан по видеозаписи и арестован «за участие в массовых беспорядках». Очень показательно: не так много в Кирове по-настоящему творчески заряженных, активных людей, тех, кому «больше всех надо». Леонид был участников не только лаборатории, но и разных волонтерских движений, помогал слепым детям, поступил в киношколу Марины Разбежкиной. Видимо, такой психологический портрет идеально подходил для образцового арестанта из регионов — единственного приезжего в числе двенадцати «болотников». Его внезапный арест стал для всех нас шоком, но мы решили не отменять «Орестею», в которой Леня по иронии судьбы играл трусливого деспота Эгиста, а, срочно введя на его роль артиста из «Театра на Спасской», сыграть спектакль в его поддержку — собрать «в шляпу» деньги для семьи Леонида. Как нетрудно догадаться, государственный университет выждал, а за 36 часов «по неотложным обстоятельствам» назначил встречу с первокурсниками на время нашего представления и попросил освободить зал.

Новым домом Драматической лаборатории стал Центр современного искусства «Галерея Прогресса», который придумали и на собственные средства содержат кировские энтузиасты contemporary art, молодые бизнесмены Дмитрий Шиляев и Наталья Пышко. Отныне лаборатория стала бескомпромиссно общедоступной. Помещение университета привязывало ее к студенческому формату, теперь же в нее приходят самые непредсказуемые люди: и ученики 5 класса, и школьные педагоги-предметники, и бизнесмены, правда, не очень крупного бизнеса. Все платят только за входной билет в галерею, 100 рублей, что за двухчасовое занятие — совершенно несущественные деньги. Кроме того, художественное пространство галереи современного искусства, в которой постоянно проходят музыкальные концерты, кинопоказы, мастер-классы и семинары, включает всех «лаборантов» в широкий творческий контекст.

Оглядываясь, я могу сказать, что Драматическая лаборатория для меня — проект моделирования «левого» искусства; искусства, отобранного у монополии буржуазного потребительского театра, каким в той или иной степени сейчас является практически все профессиональное искусство в России, и отданного бесплатно всем желающим. Это наш маленький театральный социализм, левое искусство в изначальном смысле этого слова: искусство, свободное от капиталистического и идеологического рабства. Мы не зависим от спонсоров, мы не зависим от государства, с этого года мы не зависим вообще ни от кого. Только от своей любви к работе. Мы рабочий класс искусства, который получил в безраздельную собственность орудие производства — самого себя. Я, верный идеям антикопирайта, раздаю безо всяких лицензий, аккредитаций, дипломов все, что мне самому важно и интересно в театральном искусстве. Я отдаю свое время, свои знания, свой опыт всем, кто приходит ко мне в понедельник или четверг в семь часов вечера, — чтобы брали и пользовались. Думаю, именно эта конструкция, когда спектакль возникает из ничего, вернее — из энтузиазма вольных любителей, привела в прошлом году «Мою войну» Драматической лаборатории на «Золотую маску». Критиков заинтересовал не столько художественный уровень, сколько способность нетеатрального человека на самостоятельное художественное высказывание. Это — суть Драматической лаборатории.

В прошедшем сезоне неожиданно для нас проявился еще один социальный потенциал лаборатории: ее открытость к благотворительным проектам. Все началось со спектаклей в поддержку Леонида Ковязина, на которых мы собирали деньги для его семьи. Вслед за тем нас пригласила к сотрудничеству общественная организация родителей детей-инвалидов, и мы играли уже в помощь кировским детям с аутизмом. Суммы каждый раз удается собрать вполне приличные для маленького Кирова — от 15 до 25 тысяч рублей. Учитывая, что никто из участников процесса не получает денег за работу (для лаборантов это не «работа» — это практика), каждая копейка идет на заявленную цель. Недавно благотворительная миссия получила выход на новый уровень: московский Театр. doc включил в репертуар спектакль «Вятлаг», созданный совместно с Драматической лабораторией. Спектакль, рассказывающий о сталинских политзаключенных, играется в поддержку политзаключенных сегодняшних. Стоимость билета на «Вятлаг», по нашей кировской схеме, определяют сами зрители.

Вот что важно: реальность сама ворвалась в наше «чистое творчество» и заставила прямо на нее реагировать. Я ехал в Киров не только начинающим режиссером, но и вполне аполитичным ленинградским книжным мальчиком. Но когда твоего студента, человека, с которым ты позавчера еще репетировал спектакль и которого ругал за то, что он тянет со своим спектаклем по дневникам Хармса, к которому уже сделано несколько часов этюдов, так вот, когда этого человека сажают в машину и увозят в Москву, а там бросают в тюрьму и держат в ней без вынесения приговора уже скоро как год, ты невольно становишься социальным активистом. Когда твои друзья, вполне образованные люди, даже актеры собственного большого и профессионального театра, пишут тебе: «Сам виноват, зачем он ТУДА полез?» — ты чувствуешь острую потребность снова и снова объяснять, что в тюрьме должны сидеть воры, а не студенты-философы (Леня заканчивал культурологический факультет), пусть даже их протестное выступление обыватель воспринимает как уличное хулиганство. Если период лаборатории был периодом ученичества, то теперь жизнь потребовала пройти «взрослую» практику.

МИНУС НА МИНУС

Если вдуматься, все мои социальные действия были обусловлены резко возросшим внешним давлением. Или просто мне однажды стало тесно в репетиционном зале, и я сделал неосторожный шаг наружу? Даже советником по культуре губернатор области Никита Белых предложил мне стать не благодаря, а вопреки, после того, как я объявил информационную войну его проекту постройки в Кирове театра оперы и балета.

Мне бы и в голову никогда не пришло «дружить» с губернатором. Он за полтора года своего пребывания в должности ни разу не заглянул ни на одну премьеру, и этого знака для меня было достаточно. Но когда он торжественно объявил, что принял решение построить в Кирове «небольшой, но уютный» театр оперы и балета, у меня просто сорвало предохранители. Я написал яростное открытое письмо в городскую газету под названием «До конца энтузиазма», где прямо обвинил региональную власть в страсти к «кирпичам» и равнодушии к специалистам, которые в Кирове едва сводят концы с концами — на тот момент в области отсутствовала даже на бумаге программа предоставления служебного жилья приезжим специалистам. Стерпеть посреди нищеты своих артистов, десятилетиями живущих в студенческом общежитии, мегаломанские строительные порывы власти я просто не мог (кто, кто там будет петь?..). Опуская подробности информационной войны, которая вышла далеко за пределы Кирова, скажу, что оперный театр я «победил». Сегодня петербуржцев сложно удивить акциями протеста против того или иного чиновничьего произвола, поводов для этого они ежемесячно получают предостаточно. Но в провинции, где феодальная природа властной вертикали куда более буквальна, общественность редко решается на противостояние. Тем более на Вятке, где «остановившееся время» было воспето еще Салтыковым-Щедриным. Больше всего меня удручило то, что вся городская интеллигенция, как прогрессивная, так и консервативная, горячо поддерживала меня лично, но предпочитала не выражать свою позицию официально. «Вам же, — всплескиваю я руками в кабинетах Департамента культуры — разгребать авгиевы конюшни оперного театра, если его вдруг построят, надо вам это?» — «Нет, Борис Дмитрич, в страшных снах это видим». — «Так что же вы молчите?» — «Так то же Губернатор! Он поручение дал, мы выполняем, обоснование пишем…» В общем, в какой-то момент губернатор должен был что-то сделать либо со мною, либо со своей благородной идеей, которая изрядно потускнела за время конфликта. Надо отдать должное: в любом другом регионе исход был бы предрешен. Но Никита Белых был тогда (да и остается сейчас) единственным открыто оппозиционным губернатором, и тут он тоже пошел против очевидного сценария. Он предложил мне стать его советником по культуре на общественных началах и первым делом «принял совет» от идеи оперного театра отказаться. Так в одночасье я стал политической фигурой — видит Бог, не имея никакого к тому душевного стремления. На первую же после этого премьеру, «Алые паруса», губернаторский пул выкупил весь первый ряд амфитеатра. Но больше всего меня порадовало даже не столько то, что губернатор осознал необходимость ходить на премьеры в ТЮЗ, сколько то, что ему это просто-напросто понравилось. Не знаю, является ли это социальной работой — «подсадить» политика на театр, но что-то необъяснимо гуманистическое в этом есть.

Оказалось, прямой разговор с властью — это не обязательно «дорога никуда». Программа служебного жилья уже полтора года работает, две актерские семьи из нашего театра и еще две из Драмы въехали в новые квартиры. Губернатор учредил именной грант в три миллиона рублей и ежегодно вручает его одному театру «по сумме заслуг» прошлого сезона. По моему настоянию, критерием оценки явлются не спектакли, а именно социальные показатели — продвижение театра в регионе и за его пределами, реализация социальной миссии театра и экспериментальных проектов. Кстати, получаем этот грант не только мы — год назад его заслужил Театр кукол международным фестивалем «Ковчег», проведенным под патронатом московского «Культпроекта».

Самая любимая штука, которая возникла при моем непосредственном участии, — пешеходная зона на Спасской улице в квартале вокруг театра. Если что-то и «останется после меня», то это оно самое.

«IN-YER-FACE»

Драматическая лаборатория помогла мне понять важную вещь: акт искусства сегодня объективно существует лишь для того, кто является его непосредственным участником. Конечно, буквально перенести эту модель на репертуарный театр не представлялось возможным, мы не могли отказаться от вполне объективного разделения на актеров и зрителей. И тогда у меня родилась идея сделать Киров, кировчан непосредственными театральными героями. Все началось с проекта «Живому театру — живого автора», который мы провели на деньги Минкульта РФ совместно с «Культпроектом» в июне 2009 года. Рожденный в лабораторной работе спектакль «Так-то да», пьесу для которого сочинили (подслушали, записали, расшифровали) драматурги Александр Родионов, Саша Денисова, Максим Курочкин, Любовь Мульменко, неожиданно оказался коммерческим хитом, билеты на который разлетались еще быстрее, чем раньше — на «Ромео и Джульетту». Кировчане стремились лично убедиться, «опускают» или «воспевают» их прямо на большой сцене ТЮЗа. Резонанс подсказал мне, что курс на прямой диалог с городской мифологией и горожанами — абсолютно верный, и я продолжил серию «Вятский текст». Так появились спектакли «Алые паруса» (Грин родился и вырос на Вятке), «История одного города» (Салтыков-Щедрин был здесь в ссылке) и, конечно, «свидетельский» спектакль «Я (не) уеду из Кирова». В последнем идея соучастия аудитории была реализована максимально полно.

Этой работе предшествовало несколько важных встреч и событий. Первой ступенью стала моя работа в Эстонии. Светлана Янчек, замечательный театральный продюсер из Таллина, руководитель компании «ART-Forum» и создатель «Золотой маски в Эстонии», пригласила меня в далеком 2004 году сделать спектакль на основе конкурса сочинений, которые писали русские дети, родившиеся в Эстонии. Тема звучала так: «Я — русский». В конце можно было поставить восклицательный или вопросительный знак или же оставить как есть. Мы придумали, что играть этот спектакль будут сами авторы сочинений — юные таллинцы, только я еще попросил пригласить для спектакля не только русских, но и эстонских подростков. Спектакль имел большой резонанс и стал моим первым опытом в области документального театра. Последний эпизод был чисто фантазийный — дети устраивали грандиозный погром, разносили декорацию и били друг друга ногами. Спектакль вышел в 2004 году, вскоре после вступления Эстонии в Евросоюз, в ее самые сытые и стабильные годы. А уже спустя три года наш финал оказался пророческим: таллинские власти приказали перенести из центра города памятник советскому солдату-освободителю, и по городу прокатилась волна страшных массовых волнений, отношения эстонского и русского населения резко обострились.

Тогда я поехал и поставил второй спектакль — «Соль. Новейшая Эстония в 12 песнях». Возвращаясь в Россию, я вдруг подумал: а почему я уже второй раз делаю спектакль-исследование в чужой стране? Неужели нет такой проблемы, которая потребовала бы аналогичной театральной рефлексии тут, в Кирове? Через некоторое время я получил дополнительный стимул: на фестивале «Арлекин» в Петербурге я попал на презентацию датского театрального проекта «C: ntact», который очень напоминал мою эстонскую модель. Датчане из театра «Betty Nansen» собирают носителей определенной социальной проблемы и вместе с ними делают спектакль-диалог, спектакль-дискуссию. В Петербурге они презентовали свою концепцию и пригласили театры к сотрудничеству. Не сложно догадаться, что репертуарные театры Северной столицы приглашение проигнорировали — всем известно отечественное отношение к непрофессионалам на сцене. Я же воспринял это как сигнал, вернулся в свой театр и приступил к работе.

К тому времени я уже четыре года прожил в Кирове, и главная интеллектуальная проблема региона была для меня очевидной. Первым делом мы запустили по школам конкурс сочинений на тему «Я (не) уеду из Кирова». Для того чтобы старшеклассники не боялись учительского фильтра, я предложил желающим присылать мне сочинения на электронный почтовый ящик. Мы подключили к проекту главную бесплатную городскую газету, которую еженедельно разносят по всем квартирам, и регулярно публиковали фрагменты присланных сочинений. Через полгода, когда сочинений было уже несколько сотен, пришло подспорье в виде губернаторского гранта на молодежные проекты. Получив материальную поддержку, мы организовали летний тренинговый лагерь, куда собрали авторов лучших сочинений и других старшеклассников, пришедших в театр на собеседование. Там в течение недели мы искали общий язык и пытались сформулировать основные принципы прямого художественного высказывания. В лагере окончательно сложилась группа из двенадцати наиболее мотивированных (и наименее театральных) подростков, которые осенью приступили к репетициям со мной и в октябре сыграли премьеру спектакля «Я (не) уеду из Кирова». Резонанс от этой работы превысил наши самые амбициозные ожидания. Губернатор Никита Белых сам вызвался быть модератором послепремьерного обсуждения со зрителями. Это оказался единственный спектакль в моем личном зрительском опыте, когда 450 школьников (больше просто не влезало в зал «Театра на Спасской»), орущих и размахивающих мобильниками, через десять минут стихали и сидели в гробовой тишине до конца представления — и так на каждом из пятнадцати спектаклей, которые мы сыграли в Кирове. Эффект заключался не в глубине озвучиваемых мыслей — они как раз вполне предсказуемы, это ведь были почти необработанные реальные реплики сверстников, а в эффекте узнавания и идентификации. Когда на сцену поднималась моя компания, школьники в зале, не шибко представляющие, куда их, собственно, привели, еще некоторое время принимали юных исполнителей за переодетых артистов. Но потом они «врубались в тему» — и замирали от негодования. За что с них собрали по 250 рулей? Почему они должны слушать этих «оленей» на сцене? Потрясенные именно тем, что на сцене такие же, как они (да еще и не обладающие никакими эстрадными талантами), подростки-зрители получали мощный гештальт: на сцене легитимизировалась именно их обыденность, неуникальность. Кроме того, тема сознательного выбора жизненного пути беспокоит каждого из них, даже если они строят из себя беззаботных гедонистов. Всех бесит ЕГЭ, все имеют свою точку зрения по поводу побоищ нацистов с антифа, все не хотят расставаться с друзьями детства, но все хотят повидать мир. Собственно, пафос спектакля заключался не в его художественном тексте, а в провокации, в том, как этот спектакль устроен. Я разрешил вятским старшеклассникам быть такими, какие они есть, с жуткой кашей в голове и комплексами в душе. Они реагировали на этот сигнал — и спектакль случался не просто как культурное мероприятие, а как факт их непосредственного жизненного опыта. Особую остроту спектаклю придавало то, что с самого начала нам была известна финишная черта. В апреле 2012 года мы сыграли последний спектакль «Я (не) уеду из Кирова», а уже в июне многие из юных артистов получили аттестаты и — уехали.

Но работа с учащимися оказалась не такой сложной (хотя она очень, очень, очень сложна), как работа с их педагогами. Я пребывал в эйфории от весьма любопытного контакта с кировскими школьниками — я и раньше частенько отправлялся на встречи с классами после их коллективных походов в театр, но «Я (не) уеду из Кирова» вывел эти встречи на новый количественный и качественный уровень. Школьники спорили, задавали вопросы, ночью массово добавлялись в друзья в «Контакте», кто-то приходил на занятия лаборатории — в общем, шел бурный энергообмен. Воодушевленный, в прошедшем сезоне я решил обратить свое внимание уже на педагогов. Мы с Еленой Ковальской и «Культпроектом» придумали фестиваль-лабораторию «Новый театр для детей», куда, помимо новаторских детских спектаклей, привезли немецкого педагога Клаудиу Майер. Марина Медкова, секретарь российского АССИТЕЖ, посоветовала нам ее как специалиста как раз в области работы со школьными педагогами. Также на этой лаборатории мы запустили традицию регулярных круглых столов с городскими педагогами по взаимодействию театра и школы. Сама лаборатория Клаудии Майер прошла блестяще, педагоги были покорены ее обаянием и разносторонней методикой, но в процессе прямого общения вскрылась колоссальная пропасть между школьной постсоветской культурой и культурой «большой», актуальной. Моя идея заключалась в том, чтобы разработать программу театральных инструментов, применимых в школьной практике, — так, как это делается в американских школах, где профессия «actor-teacher» является одновременно и инструментом преподнесения детям англоязычной классики, и средством для дополнительного заработка театральных актеров. Очень актуально для Кирова. Я разработал ряд предложений для департамента образования и хотел обсудить их со школьными практиками. «Друзья и коллеги, — начал я, — наше государство ставит всех нас, культуру и образование, в очень тяжелую ситуацию. Давайте консолидироваться и искать пути к тому, чтобы наши дети в тисках ЕГЭ сохранили гуманистический, образный взгляд на мир». «Что вы, Борис Дмитриевич! — перебили меня педагоги стройным хором. — Зачем вы раскачиваете лодку! У вас такой прекрасный театр! Правда, маловато произведений из школьной программы… если вы хотите что-то для нас сделать, поставьте „Горе от ума“! И „Капитанскую дочку“. А приводить театр в школу — это от лукавого, театр — это храм, он должен быть неприкосновенен». Так что несколько круглых столов ушло только на то, чтобы объяснить, что театр в школе, без котурнов и кулис, не разрушает культуру, а созидает ее — правда, на другом уровне.

Тут опять пришла на помощь Драматическая лаборатория, которая всегда мобильнее и подвижнее большого и государственного театра в смысле инновационных проб и ошибок. Мои девушки уже несколько месяцев работали над «Наташиной мечтой» Ярославы Пулинович. Я не знал, что с этой работой делать, так как множить бесконечные «Мечты», которые есть уже в каждом мало-мальски театральном городе, мне не хотелось. И тут решение пришло само собой: я предложил пойти с этим спектаклем в школу. То, что для сцены — уже разработанный, пройденный материал, для педагогики — самая что ни на есть новация. Так и вышло. Эффект был удивительный. Нас не поперли «за аморалку», школьники не уткнулись в сотовые телефоны — каждый раз спектакль проходил на одном дыхании. Мы приходим в школу и говорим, что работаем над спектаклем о школьницах и хотели бы показать открытую репетицию настоящим школьникам и попросить помощи — похоже, непохоже, правда, неправда. Естественно, все это бесплатно. Говорим, что, раз спектакль еще не готов, нам не нужна сцена и лучше всего подойдет любой свободный класс. Перед началом, когда все расселись, спрашиваем учителя: в тексте есть два матерных слова, можно ли их употребить. Провокация заключается в том, что вне зависимости от ответа ученики начинают слушать в два раза внимательнее: либо ждут, когда же будет и какое именно слово, либо пытаются угадать, где оно было. Под конец, конечно, все уже забывают, что мы всего-навсего просили «помочь в репетиции», и наперебой обсуждают, какая Наташа (из «Мечты» или из «Победила я») лучше и кто на кого похож, кто бы стал пытаться покончить с собой, а кто нет. Учителя вздыхают и признают, что, вероятно, с «ними» надо говорить на их языке и здорово, что мы заговорили. Что интересно — чем глубже школа прячется в новостройках, тем лучше проходит спектакль. Моя «социалистическая» мысль, что современное искусство нужно бесплатно раздавать всем-всем-всем, нашла еще одно подтверждение. И подростки с окраин, и зашоренные предметники готовы откликаться на актуальное искусство — надо просто прийти к ним и попросить помочь, а не начинать воспитывать или «просвещать». Ярослава, кстати, легко разрешила использовать ее текст без всякой для нее выгоды.

ДАЙ ПОЧИТАТЬ

Еще одним объемным, разнообразным и неожиданно социальным направлением оказалось все, что так или иначе связано с культурой чтения. Я уже сказал, что ехал в Киров «книжным мальчиком». Действительно, я с детства привык читать три-четыре книжки одновременно, привык спускать на них все свободные деньги. Но как режиссер я находился под влиянием режиссерского XX века, старательно эмансипировавшегося от власти литературы. В первых кировских спектаклях я исправно работал с визуальной эстетикой, актерскими этюдами и импровизациями, жестким режиссерским монтажом. Но со временем я понял, что мое отношение к книге, литературе, чтению надо легализовать на социальном уровне. Когда мы с семьей въехали в съемную квартиру, я был потрясен тем, что в ней не было ни одной книжной полки. Стеклянная «горка» была, цветы в кадках были — хозяева любовно обжили свою квартиру. Было три полки для телевизора, включая специальный кронштейн на кухне, а места для книг не было. Чуть позже я столкнулся с тем, что купить в полумиллионном Кирове книгу — непростая задача. Есть крохотные лавочки с ассортиментом от трех-четырех коммерческих издательств типа «АСТ» и «Азбука» и обязательным шкафом глянцевого «фэншуя». Окончательно меня выбил из колеи филологический факультет гуманитарного университета, где на кафедральном стенде регулярно вывешиваются вырезки из «Литературной газеты» с развернутыми интервью Юрия Полякова. То есть даже там, где вроде как читают, читают, прости господи, Полякова. Хорошо уничтожать нарратив постдраматическим театром, когда слева — Эрмитаж, а справа — «Порядок слов»! В Кировской области бороться с логоцентризмом западной цивилизации нелегко, так как многие из благ этой цивилизации кировчане в глаза не видели.

Когда вокруг закрываются книжные магазины, школа системно деградирует, а общественное сознание радостно дрейфует в направлении озлобленных суеверий, возникает страстное желание просто садиться напротив людей в парке на скамейку и читать им вслух Тургенева. Я так и написал в нашем манифесте Свободных чтений «ВСЛУХ»: «Считайте это моей гражданской позицией. Государство изо всех сил демонстрирует необязательность гуманитарного образования. Часы литературы сокращаются, особенно в старших классах, реформа образования вместо пересмотра образовательных методов свелась к формальному ЕГЭ, убивающему в ученике творческое начало. Образование становится все более платным, а значит — менее доступным, хотя мои налоги не сокращаются, а растут. Значит, государство считает образование менее существенной потребностью гражданина, чем полицейскую структуру или развитие нефтегазовой отрасли. Но гражданин — это я, и я так не считаю. Я знаю, что в странах, где выше уровень общего образования, ниже уровень преступности и выше уровень экономического развития. Я знаю, что, выходя на площадь, я лишь делаю полицейскую власть еще сильнее. Поэтому я просто буду читать для всех, кто захочет слушать. В контексте приоритетов нынешней системы это будет самая разрушительная акция протеста».

Но к идее публичных чтений в городском пространстве я пришел не сразу.

Началось все с буквальной пропаганды чтения: я вел в утреннем эфире местного телеканала программу «Книговорот», в которой мы с журналистами-энтузиастами пытались продвигать в Кирове идею бук-кроссинга, и под это дело я рассказывал о своих любимых книгах, прятал их в разных общественных местах, а телезрители должны были узнавать места, находить книжки, а потом звонить нам и рассказывать о впечатлениях от прочитанного и оставлять книгу в новом необычном месте. Кировчане исправно находили книги, но передавать дальше не спешили. На волне продвижения этой программы мы с директором телекомпании придумали и стали регулярно проводить «Книжный обменник» — свободный обмен книгами для всех желающих. Эти воскресные фри-маркеты неожиданно получили широкий резонанс и превратились в большие городские праздники, на которые приходило по несколько сотен человек, играла живая музыка, в театре не хватало столов, чтобы выложить все принесенные книги. То, что никто не разбирал и что было не совсем уж хламом, мы потом отдавали сельским библиотекам. Обменники мы время от времени проводим до сих пор (что-то давно не было, кстати), но обрушившийся кризис в свое время загубил на корню утренний канал, а с ним и мою программу. Она возродилась уже в радиоформате после того, как в Кирове было запущено вещание «Эхо Москвы». Игровой, интерактивный сюжет ушел, зато пришла спринтерская регулярность: два выхода в неделю. И вот уже два года я в своей авторской программе «Дай почитать» восемь раз в месяц рассказываю о книжных новинках.

Помимо пропаганды книжной культуры вообще, я всегда много внимания уделял современной поэзии. Началось все со стихов Андрея Родионова, одного из моих любимых актуальных авторов, — это была первая большая работа Драматической лаборатории, о которой прознали даже в Москве. Затем на площадке театра возник фестиваль молодых поэтов «Другие голоса», куда мы вместе с московским театроведом Катей Рябовой, по стечению обстоятельств — коренной кировчанкой, привезли интересных поэтов из Москвы, Казани, Нижнего и, конечно, собрали все лучшее в Кирове. Получилось на удивление свежо и бодро. В этом году мы запустили в тестовом режиме публичные бесплатные чтения, манифест которых я уже привел выше, — читали Николая Лескова, Сашу Соколова, Сэмюэла Беккета. Есть идея прочитать главы из «Былого и дум» Александра Герцена (почетного вятского диссидента) в пресс-центре Правительства Кировской области.

Параллельно с этими публичными проектами мы время от времени устраивали внутри театра поэтические вечера: назначали день, тему, приносили побольше вина и до поздней ночи читали стихи. Через пару лет стало ясно: жанр поэтических чтений нами освоен, его можно легализовать. Так в городе появились афиши «Артисты Театра на Спасской читают…» — и дальше: Иосифа Бродского, Льва Рубинштейна, Николая Заболоцкого и других. Надо сказать, что по иронии судьбы условия для этого сложились благодаря массовому закрытию в Кирове книжных магазинов. Владелец одного из книжных, который потерял все что мог на этом неблагодарном деле, решил перепрофилировать свое заведение в литературное кафе: меньше полок, больше столиков. Вот там-то мы и стали ежемесячно устраивать публичные чтения с живой музыкой. С трудом удерживаюсь, чтобы не написать в очередной раз «результат превзошел ожидания», но что же делать, если это так. Мы-то думали, что будут все те же дружеские посиделки, просто в более салонном антураже, но не тут-то было. Вечер Бродского нам пришлось повторять четырежды, постепенно повышая стоимость билета, так как камерное кафе трижды оказывалось не способным вместить всех желающих.

Воодушевленный успехом, я взялся даже за чуждую мне продюсерскую деятельность и решился организовать визит в город настоящих литературных «гуру». Вначале я привез Андрея Родионова, с которым мы уже успели познакомиться в Москве на проекте «Человек. doc», когда я делал с ним спектакль, затем — классика московского концептуализма Льва Рубинштейна. Так как каждому визиту предшествовала большая просветительская работа в виде спектаклей по творчеству гостя, а также благодаря массированной информационной поддержке с моей стороны (помните, я писал, что после каждой публичной встречи я всех студентов и школьников добавляю в друзья в социальных сетях?) аудитории каждый раз хватает на два аншлаговых вечера — один открытый, бесплатный, в публичной библиотеке имени Александра Герцена, другой — по билетам, в клубном формате. Важно, что подобные литературные гастроли становятся событием не только для кировской аудитории, но и для самих авторов: качество внимания подготовленной аудитории вкупе с жадным, неизбалованным интересом придают встречам высокий энергетический накал.

D. I. Y. (СДЕЛАЙ САМ)

Вся работа с общественным пространством строится вокруг простого желания: ты хочешь жить в среде, в которой тебе будет комфортно. Ты хочешь, чтобы тебе было с кем поговорить, ты хочешь, чтобы в зале на твоих спектаклях сидели адекватные люди, ты хочешь, чтобы у тебя были адекватные партнеры, способные на самые непредсказуемые проекты.

А еще многое продиктовано самой обычной бедностью. Пустотой, неполнотой.

В течение нескольких лет я пытался пробить актерское образование в Кировской области — на базе местного вуза или в форме целевого набора в столичном профильном. Ничего не вышло, и вот я уже шесть лет работаю со всеми энтузиастами города в своей виртуальной лаборатории. Боже, думаю я, как же это здорово! Потому что после того, как «Театр на Спасской» стал ежегодно участвовать в той или иной программе «Золотой маски», ездить по другим фестивальным городам и весям, готовые выпускники-актеры из миллионников сами потянулись к нам в Киров. А вот такой внеформатной организации, как Драматическая лаборатория, нет нигде.

Конечно, я тоже был бы счастлив организовать собственный международный театральный фестиваль, как «Пространство режиссуры» в Перми, «Академия» в Омске или Платоновский в Воронеже. Но субсидии региона на специальные мероприятия не дотягивают даже до миллиона рублей, и вот нам с нашим верным другом и партнером — московским «Культпроектом» приходится изобретать лабораторные формы, потому что привезти несколько драматургов или педагогов, пусть даже из Германии, — куда более реальная штука, чем один спектакль большой сцены из Москвы. Но в процессе я открыл для себя, что жизнеспособны только те проекты, которые зародились и были разработаны здесь, в тесном контакте с местными субкультурами — конечно, с привлечением приезжих специалистов, но именно как специалистов для нашей работы, а не как «продавцов» своей. Раз у нас оказался технически невозможен пермский сценарий с миллиардной лавиной внешней культуры, которая, безусловно, преобразила городской ландшафт, мы пошли олдовым панковским способом — do it yourself.

Есть еще множество разношерстных событий, написать о которых я просто не успел, — документальные показы мастерской Марины Разбежкиной, перформансы на пешеходной зоне перед театром, театральный семинар, который мы трижды проводили совместно с молодыми критиками и педагогами Санкт-Петербургской государственной академии театрального искусства. В театре, вокруг театра, вне театра, вопреки театру — главное, чтобы был рок-н-ролл. Правда, в последние годы, да еще и с появлением жесткой установки Министерства культуры на сокращение расходов театра, мне все чаще приходилось «уводить» проекты из государственного театра в свободное, виртуальное пространство. В этом сезоне практически все, что было реализовано помимо постановок, мне по самым разным причинам пришлось делать автономно от театра — государственная машина все больше сопротивляется самозарождающейся, спонтанной культурной жизни.

По большому счету все эти проекты никогда не были в полной мере проектами театра, это всегда были проекты мои и моих друзей вопреки театру, хотя и в связи с театром. Как всякая неповоротливая государственная машина, репертуарный театр сопротивляется самоорганизации. Театр — вертикален, структурен. В его основе — командно-поощрительная форма управления. Социальный проект не может быть организован односторонней инициативой «сверху». Это всегда ризома, грибница, в основе которой есть занесенные ветром споры и благодатная почва, куда споры попали. Но в каком направлении, как интенсивно будет разрастаться грибница, запрограммировать нельзя. Естественно, любая дирекция не может смириться с тем, что не подлежит строгому планированию. И руководство нашего театра не исключение — для директора и его административной группы всегда болезненно стоял вопрос «зачем жгут театральный свет». Кроме того, в ризомных структурах изначальное зерно может стать незаметным, затеряться в паутине сложноорганизованных, неиерархичных связей. Так и во всех моих проектах — хотя я и выступал инициатором, провокатором работы, но со стороны складывалось ощущение, что все пущено «на самотек». Это же и есть идеал социального проекта: он «растекается», заполняя те лакуны, где рождается энергия притяжения. Единственная движущая сила социального проекта — желание частного человека реализоваться, совершить действие. Когда люди в городе поняли, что всему, что мы делаем, можно и нужно помогать, у меня в руках оказался неограниченный банк данных специалистов-добровольцев. Стоило мне кинуть клич в Интернете, как через полтора часа появлялись люди, которые бесплатно делали для меня афишу, снимали и печатали фотографии, переводили с английского, немецкого и французского языка, играли живую музыку или просто раздавали флаеры. В практике антиглобализма это называется экономика потлача, то есть обмена дарами. Здорово, когда в эту ризомную структуру оказывались втянуты не просто заинтересованные, но и влиятельные люди — бизнесмены, руководители организаций. Например, постоянными волонтерами наших проектов являются не только студенты, но и я сам, и кандидат филологических наук Наталья Осипова, и руководитель Центра современного искусства «Галерея Прогресса» Дима Шиляев. Мы водим приезжих специалистов по городу и даже селим их у себя дома, мы собираемся и придумываем друг другу логистику мероприятий, мы сами развозим по городу афиши, перетаскиваем декорации и делаем море неучтенной работы. Все, что мы делаем как авторы проектов, мы делаем бесплатно, потому что ни один социальный или культурный грант в российской системе не предполагает оплату труда заявителя гранта. А «прятать» расходы, то есть воровать, никто из нас не умеет.

Главный социальный проект и непрерывный перформанс, который мне удалось реализовать в Кирове в течение всех семи лет, — это тот самый «СДЕЛАЙ САМ», непрерывный поиск, что бы еще сочинить такого, что не позволит сидеть на стуле ровно. Лаборатория гражданского общества. Наверное, это важнее всех спектаклей, поставленных на сцене театра. Потому что время такое пришло — время самоорганизации и автономного действия. Не знаю, даст ли побеги эта спора гражданского самосознания на кировской земле, но во мне самом она пустила корни очень глубоко. Значит, семь лет в Кирове прошли не зря.

Июль 2013 г.

P. S. СРОЧНО В НОМЕР!

Во время верстки журнала стало известно, что с 1 ноября Борис Павлович перестанет быть художественным руководителем «Театра на Спасской», то есть уедет из Кирова, и текст, который мы Борису заказали, неожиданно для нас стал подведением итогов его семилетней работы в городе.

«ПТЖ» неоднократно писал о проектах Павловича и в «Театре на Спасской», и в Драматической лаборатории. Мы приезжали в Киров и собственными глазами видели, как через сопротивление и без адекватной поддержки города Павлович меняет его культурную реальность, видели раздражение провинциальной прессы и энтузиазм молодой аудитории. Мы звали его со спектаклями в Питер на Володинский фестиваль, а один из молодежных номеров оформляла Елена Авинова, главный художник «Театра на Спасской». Кажется, что мы прожили вместе с этим театром пусть небольшую, но насыщенную жизнь.

Теперь Борис уезжает из Кирова. Здесь он заново наладил потерянную связь культуры со зрителем, стал искать ответы на острые для города вопросы. Но театр как находился в бедственном материальном положении по вине администрации города, так и находится по сей день, несмотря на номинацию на «Золотую маску» и частые гастроли. Энтузиазма Павловича и его актеров хватило на долгих семь лет. Он легко найдет себе работу, а вот сможет ли театр восстановиться после его ухода — это вопрос.

Надежда СТОЕВА, Оксана КУШЛЯЕВА, Софья КОЗИЧ