Эдинбург — фестивальный город, разнообразные фестивали и форумы идут здесь почти круглый год. Эдинбург — театральный город, целых два больших фестиваля преимущественно посвящены театру: Эдинбургский международный и Эдинбургский Фриндж. И наконец, Эдинбург — город, в котором думают о людях, город, где человек независимо от его физических и умственных возможностей не исключается из социума. Может быть, поэтому, когда «Школа театрального лидера» решила провести нашу заключительную сессию в Эдинбурге в разгар двух вышеупомянутых фестивалей, основной темой мастер-классов и встреч стала социальная деятельность шотландских театров. А лекции и спектакли, которые мы вылавливали в потоке Эдинбургского Фринджа, то и дело оказывались связанными с социальной тематикой. Наконец, один из учебных мастер-классов ШТЛ проходил в Глазго, где есть полный энтузиастов «Citizen theatre», работающий со всеми слоями населения города — от зрителей всех возрастов до заключенных местной колонии…

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

И первые удивления. Везде есть какая-нибудь альтернатива лестницам и бордюрам. Инвалидная коляска помещается не только в туалет, зрительный зал, но и в каждое такси, звуковые сигналы есть не у избранных светофоров, как в России, а у всех. И соответственно, на улицах города, в театрах, магазинах и других публичных местах гораздо больше людей, передвигающихся на колясках в сопровождении или самостоятельно.

«Школа театрального лидера» в Шотландии.
Фото О. Кушляевой

На одной из первых лекций мы познакомились с руководителем образовательного департамента Национального театра Шотландии Саймоном Шарки. Этот театр создан всего семь лет назад, не имеет ни здания, ни города приписки, ни труппы как таковой, но при этом ставит перед собой целый ряд политических и социальных задач. Саймон долго рассказывал, как они играют в замках и других исторических помещениях, как привлекают публику не в зал, а прямо в спектакль, смешивая профессионалов и непрофессионалов, как выбирают важные для шотландского народа темы. Все эта национальная гордость театром без стен мне, как космополиту, казалась малоинтересной. Но вот афиша их спектакля, идущего в рамках Фринджа, заинтересовала. На ней женщина в красивом платье и на костылях держит за руки человечка, сконструированного из тех же костылей. Называется проект «Menage a Trois», то есть «Любовь втроем». Записываю его себе в план обязательных посещений.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Холл Эдинбургского колледжа искусств. Актер и режиссер с синдромом ДЦП Роберт Софтли просит нас дать свое определение слову «disability», которое синхронист Татьяна Осколкова переводит как ограниченные возможности, а Google — как инвалидность, нетрудоспособность, неспособность, бессилие. Мне ближе первое значение. Но уже с этого момента начинает ощущаться между Робертом и нашей группой труднопреодолимое различие: языковое и цивилизационное. Кто-то спрашивает, делает ли его театр спектакли на тему «Из жизни инвалидов» или «Я — инвалид», «Мир глазами инвалида». Он спокойно объясняет, что это так же нелепо, как делать спектакли на тему «Я — женщина». Роберт говорит, что у слова «disability» есть два определения: медицинское и социальное. Исходя из медицинского определения, люди с ограниченными возможностями являются таковыми потому, что с ними что-то не так, а с социальной точки зрения их возможности ограниченны потому, что мир вокруг их ограничивает. «Вот возьмем лестницу, — говорит Роберт. — Она меня ограничивает. Сделайте лифт, и не будет этих ограничений». Чтобы так думать, нужно все-таки шагнуть вверх на другую ступеньку эволюционной лестницы, потому что главное ограничение у нас в головах.

Р. Софтли.
Фото из архива актера

Роберт — главный режиссер «The bird of Paradise», театра, где играют (как же это теперь сформулировать?) профессиональные актеры как с ограниченными физическими возможностями, так и с не ограниченными, актеры, которые получили образование не на отдельном специально созданном для них курсе, как это бывает в России, а обучавшиеся наравне со всеми. Роберт показывает нам видео с проекта, который он делал с Национальным Шотландским театром. На экране мы видим физически здоровых актеров, которых Роберт учит, как существовать: говорить, передвигаться по городу, танцевать — с ДЦП. Участники эксперимента не копируют пластику Роберта, они пытаются сделать простые для себя движения сложными, ставят преграды, намеренно ограничивают свои возможности. В финале мы видим, как Роберт, который, пока мы находились в аудитории, постоянно сидел в кресле-каталке, с одной из участниц проекта танцует странный танец. Сначала кажется, что ноги и руки совсем не слушаются его, но потом вдруг видишь, как этот танец-борьба, танец-падение красив и содержателен, как много он рассказывает об отношениях танцующих, как разрушает стереотипы представления о красивом и уродливом.

У Роберта есть спектакль на Фриндже, который он играет каждый день по вечерам. Поэтому сразу после встречи мы отправляемся на его «If these spasms could speak» — «Если бы спазмы могли говорить». Это спектакль-монолог, в котором Роберт легко и с юмором рассказывает о себе.

В какой-то момент он решает переодеться: сменить деловой костюм, в котором начал спектакль, на более демократичные футболку и джинсы. Роберт просит одну из зрительниц расстегнуть пуговицы на рукавах, другую — расстегнуть рубашку, третью — снять ботинки, зрители не отказывают Роберту, думая, что тот сам не в состоянии справиться с переодеванием. Но он тут же легко снимает брюки и остается в одних трусах. Роберт позволяет зрителям изучить свое тело, позволяет им заметить, что оно красивое, красивое вопреки нашему представлению и страху, вопреки нашему нежеланию вообще что-то знать об этом теле. Потом так же быстро и ловко он надевает футболку, джинсы и продолжает свой рассказ.

Роберт — отличный актер, обаятельный рассказчик, умеющий держать зал, смеющийся над его шутками. Роберт — умный постановщик. И суть в том, что этот успешный парень, играя со зрителем, обманывая его и изображая ожидаемую от него беспомощность, на самом деле социально адаптирует людей, сидящих в зале, избавляя их от страха, заставляет поверить в свои неограниченные возможности.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

К. Каннингем в спектакле «Ménage à Trois».
Фото из архива театра

«Ménage à Trois». Сцена из спектакля.
Фото из архива театра

Я отправилась на спектакль Шотландского королевского театра «Menage a Trois». Оказалось, что режиссер и актриса этого спектакля в мире современного танца человек известный. Клэр Каннингем, профессиональная певица, ставшая танцором, хореографом, придумавшая свой неповторимый танец с костылями. Все это она сделала в попытке исследовать свой физический изъян, свое телесное несовершенство. Костыли в спектакле Каннингем многофункциональны как средство танца, многозначны как средство ее собственного языка и способны рождать множество образов. В «Menage a Trois» главная героиня, девушка на костылях, размышляет о том, каким должен быть ее идеальный возлюбленный, а вернее, каким не должен быть. Размышления ее звучат в записи или оказываются с помощью проекции написанными в разных частях сценического пространства, этакие мысли повисшие в воздухе, открывающие нам много- много разных «не» из головы героини. Не должен носить бороду, не должен надевать сандалии с носками, не должен много говорить, не, не, не. На сцене же Клэр сооружает себе из костылей подобие возлюбленного, находит ему пиджак, шляпу, а затем из старого шкафа вместе с ворохом костылей вываливается живой мужчина, ее придуманный герой, но из-за «неопределенности» в желаниях материализовавшийся из мечтаний возлюбленный такой же блеклый и неинтересный, как сделанный из костылей человек. Главное «не», которое произносит одинокая женщина с костылями, заключается в том, что ее мужчина не должен быть инвалидом.

Что такое любовь втроем здесь? Он, она и ее представления о нем? Нет, скорее так: она и ее костыли. Те, на которых она может летать (а движется Клэр Каннингем именно так, как будто летает), и те, которые есть у ее героини и у всех у нас в сознании, те костыли, которые и ограничивают на самом деле наши возможности.

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Коротко. Глазго. «Citizen theatre». Все, что делает этот театр в плане социальных проектов, так или иначе можно найти в некоторых российских театрах, даже на их спектакль Платформа 2.10, который актеры «Citizen theatre» делали с заключенными местной колонии, можно ответить ростовским «Тюремным театром» и считать, что все у нас не так уж и плохо. Вот только есть один факт, дающий понять масштаб социальной работы, которую проводят театры в Британии. Для спектаклей тюрем в Британии существует ежегодная театральная премия со всеми профессиональными номинациями, а «Citizen theatre» выпустил отличный буклет, в котором расписаны все возможные способы, какими ты можешь непосредственно поучаствовать в жизни театра, вместо того чтобы просто сидеть в мягком кресле в партере.

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

Как раз подходит для того, чтобы закончить дневник на мажорной ноте.

Самый пограничный, самый смелый и самый честный спектакль на табуированные темы от голландского хореографа итальянского происхождения Джулио Д’Анно. Спектакль «Parkin’son».

Д. Д’Анно, С. Д’Анно в спектакле «Parkin’son».
Фото С. Camela

Джулио тридцать три года, и он хореограф, а Стефано — шестьдесят четыре, и у него болезнь Паркинсона. Джулио и Стефано — сын и отец. И это не сюжет спектакля, это та реальность, в которой они живут. А спектакль — это взаимоотношения двух тел в пространстве, старого и молодого, здорового и больного. Набор неясных сначала действий, телодвижений, взаимных манипуляций: ударов, уколов, тычков — постепенно складывается в историю взаимоотношений отца и сына, которые разыгрывают ее, кажется, для того, чтобы отодвинуть неминуемую разлуку. Двое мужчин в черных трусах и серых майках, двое таких похожих мужчин, изучают тела друг друга, сравнивают правые руки — одна, конечно, трясется. Вот щуплый и легкий Джулио карабкается по отцу, как по стволу мощного дерева, а вот он лежит на отце так, что ноги того кажутся продолжением тела Джулио. Вот отец поет песню своего любимого исполнителя Джимми Фонтана, а вот Джулио держит на руках отца, как ребенка, и рисует идиллическую картину будущего. В этой версии будущего они будут еще долго-долго играть свой спектакль, потом папа устанет и его заменит дублер, потом Джулио выйдет замуж за своего возлюбленного, возьмет приемного ребенка и папа, наконец, станет дедушкой, как и хотел, а потом Джулио совсем состарится и умрет на руках своего отца. Так, держа Стефано на руках, заканчивает свой рассказ об их общем будущем хореограф Джулио, сын Стефано, Parkin’son. Затем на экране мелькают детские фотографии сына с отцом, и тогда задним числом ты вдруг понимаешь, что весь спектакль Джулио и Стефано пытались вернуться в те мгновения, когда эти фотографии были сделаны, в эти позы, эмоции, в это бесконечное счастье.

Спектакль они, конечно, делают друг для друга, но так же, как Клэр Каннингем и Роберт Софтли, показывают и зрителю тоже, что театр — такая чудодейственная вещь, которая пусть на время, но избавляет от болезней, дает почти неограниченные возможности. Здесь, в Эдинбурге, после всех этих спектаклей и встреч, чувствуешь: театр — единственное действенное средство коммуникации между людьми, а следовательно, самое социальное из всех искусств. И потому, что это так очевидно, здесь не надо настаивать на том, что проект — социальный, не нужно делать акцент на каких бы то ни было ограниченных возможностях (ни на одной афише вы такой информации не найдете). Просто эти люди делают потрясающий театр, отличный театр без всяких скидок и ограничений.

Август 2013 г.