Светлана Кочерина окончила Литературный институт, семинар драматургии у В. С. Розова и И. Л. Вишневской. Автор драматургического проекта «Страхмыльного пузыря». Координатор, а затем — арт-директор драматургической программы «Премьера». Ведет детскую литературную студию «Кипарисовый ларец», сотрудничает с детским музыкальным театром «А-Я». Драматург.

Елена Строгалева Света, как ты пришла к детскому театру?

Светлана Кочерина С 2000 года существует конкурс для начинающих драматургов «Премьера», который я организовывала, постепенно он расширялся, появлялись новые номинации. Потом выяснилось, что отдельного, самостоятельного конкурса драматургии для детей — нет. То, что я читала на «Евразии», то, что приходило на «Премьеру», — в большинстве своем это очень странные, старомодные пьесы, которые трудно назвать новой детской драматургией. И в 2007 году я объявила номинацию «Пьеса для детей и подростков». Мы стали делать не только драматургическую номинацию, но и небольшие проекты. К примеру, драматурги встречались с подростками, которые играли в Театре Юных Москвичей, и брали у них интервью. Расспрашивали, что они сейчас собой представляют, чего боятся, как относятся к тем или иным событиям. И вылезли современные детские проблемы, и дети не знали, как работать, справляться с ними. Кто-то столкнулся с непониманием в школе, у кого-то разводились родители, у кого-то появился младший брат или сестра и родительское внимание переключилось на них. У кого-то первая любовь — а что делать в десять лет с первой любовью? Все же думают, что это несерьезно. На основе этих интервью драматурги создали пьесы, в которых играли эти же ребята.

Потом мы попробовали вариант детского жюри и детских режиссеров: подростки сами отбирали пьесы, которые приходят на конкурс, причем не по принципу «нравится — не нравится», а чтобы была написана рецензия. Их выбор во многом опроверг мнение критиков и педагогов, которые говорили: нет, эта пьеса им точно не понравится. Или наоборот. Выяснилось, что детям, с одной стороны, нравятся пьесы о жизни, резкие, часто неприятные. Но с другой стороны, совсем чернушные пьесы им тоже не нужны. Нужно, чтобы в итоге был свет в окошке. Они оценивали, читали, сами делали читки. Понятно, что это был эксперимент. Но нам важен был другой взгляд. Мне понравилась формулировка, которая возникла в этом проекте: детский взгляд на детский театр. Мы всегда смотрим со стороны взрослого. В лучшем случае, мы можем посмотреть глазами своего собственного ребенка, если ребенок будет это рассказывать. А здесь возникали другие аспекты, какие-то темы, которые для взрослого оказывались проходными, а для ребенка становились основными. Постепенно эта номинация разрасталась, появлялось все больше пьес. И я могу сейчас по итогам конкурса назвать пять-семь пьес, которые считаю настоящей современной драматургией для детей. Сегодня все детские проекты объединены в драматургическую программу для детей «Маленькая премьера». Но количество ширпотреба огромно, и оно меня угнетает.

Строгалева Что ты называешь ширпотребом?

Кочерина Старая сказочка, которая чуть переиначивается, Бабе-яге, например, дается мобильный телефон — распространенный прием. Дидактика: сейчас мы научим, что правильно, а что неправильно. С трехлетками это хоть как-то работает, но когда мы с такой пьесой выходим к семилетнему ребенку, а тем более к десятилетнему — ничего хорошего не получается. Еще есть такая вполне понятная тенденция: драматург пишет о своем детстве. Но между ребенком 70-х годов и его родителями, их детством пропасть не была такой глобальной. Сейчас часть пьес нуждается в серьезных комментариях на уровне слов и событий, поскольку ушли реалии советского времени. А пьесы эти ставятся, пишутся. Современный ребенок многого не знает. У него слово «октябренок» вызывает недоумение. А уж фамилия Брежнев.

И самая большая беда — неумение разговаривать с ребенком серьезно. В основном — сюсюканье. Кто-то умиляется, кто-то объясняет. А в результате разговора не получается. Мы пробовали, делали такие читки, приглашали детей — их не задевает подобный материал. И для меня очень важно, что появляются авторы, которые с ребенком говорят современным языком.

В какой-то момент я поняла, что нет пьес для малышей. Стали появляться подростковые пьесы, а пьес для совсем маленьких детей не существует. Несколько раз разговаривала с крупными, уважаемыми режиссерами, которые говорят: мы не будем что-то новое ставить для малышей. Им хватит «Красной Шапочки». Зачем им еще что-то? Они все равно ничего не поймут. И я с завистью смотрю европейские спектакли, которые привозит фестиваль «Гаврош», — для годовалых, полугодовалых детей. Малышей приносят на спектакль, действие которого проецируется на потолок. И ребенок лежит вместе с мамой и смотрит на происходящее. Это может нравиться или не нравиться, но там идет этот поиск.

Строгалева Может, я ошибаюсь, но, насколько могу судить, европейский театр для детей работает не на эстетическое совершенство спектакля как результат, это скорее интерактивное зрелище, которое вовлекает ребенка в процесс сотворчества. Для тебя эстетический аспект в пьесах для малышей важен?

Кочерина Все-таки важен. Хорошо, когда есть и то, и другое. Иначе можно просто уйти в интерактив. Я видела, что трехлетние дети совершенно спокойно, с удовольствием воспринимают и интерактивную игру, и законы театра: сцену, актеров, зрительный зал. Если все, что происходит на сцене, доступно и убедительно для них — они смотрят как завороженные. И им не нужно дополнительных развлечений.

Поэтому мне захотелось поработать с совсем маленьким зрителем, у которого еще нет стереотипов восприятия. Мы пробовали сочинять пьесы с детьми шести-семи лет. Им гораздо проще и удобнее существовать внутри знакомой схемы, брать что-то уже существующее — из фильмов, мультфильмов, компьютерных игр. Когда их пытаешься выпихивать из этой схемы — сопротивляются. А у малышей эти схемы еще не сложились. Мы сделали что-то вроде опросника, который драматург мог дополнять, спрашивали про любовь, про Бога, про Деда Мороза, про взаимоотношения родителей, про то, как ребенок оценивает мир взрослых. И эти малыши говорили удивительные вещи. Главная сложность была — убрать родителей во время этого разговора. Некоторые родители потом не дали разрешения на публикацию, потому что дети видели взрослых в не очень приглядном свете. И драматурги писали небольшие, 3-4 страницы, пьесы, проверяли их на детях, делали регулярные показы, маленькие соавторы исправляли. У меня задача — несколько из этих пьес довести до постановки. Сейчас в театре «А-Я» будет премьера такого спектакля — многосерийный театральный комикс «Однажды в детстве». Там брат и сестра сочиняли сказку про себя самих. Естественно, в обработке профессионального автора. Еще из этого проекта сложился спектакль режиссера Марфы Горвиц «Сказки из маминой сумки». Марфа Горвиц — мама и режиссер, вместе с сыном они придумали такую историю, которую можно рассказывать, используя вещи из маминой сумки. Положила яблоко на расческу — получился ежик, к детскому ботинку привязали веревку — возник мышонок. Так создается спектакль, где сюжет развивается прямо на столе. В театре «А-Я» — более классический вариант, где в роли детей — взрослые актеры. Было интересно смотреть, как дети реагируют: в самой истории они боялись игрушечного хохочущего дракона. Во время показа вышел кукловод с этим драконом, и дети кукловода испугались еще больше. Они сказали: самое страшное — этот человек в черном.

Строгалева Все-таки это было важно для тебя — исследовать мир ребенка? Насколько маленькие дети способны воспринять другого ребенка? Евреинов об этом писал и всем известно, что в детях заложены природой стихийная театральность, стремление к сочинительству. Имеет ли смысл это сочинительство переносить на сцену? Насколько это интересно другим детям?

Кочерина Оказалось, интересно. Естественно, в обработанной форме. В необработанной — это скорее для психологов, для родителей. Потому что малыши еще не выстраивают сюжет целиком. Для зрителей нужно чуть больше простроенности, и поэтому необходим драматург, который поможет этой фантазии обрести театральную форму. Детям это интересно. Выяснилось, что из этих спектаклей рождаются игры. То есть большинство детей после спектакля продолжают играть в эту историю. Другие хотят поговорить с родителями о спектакле и узнать, что и почему.

Так получилось, что в этих детских пьесах нет родителей — только голоса взрослых. И дети сами разбираются со своими страхами, которые живут под кроватью. В истории о драконе, которого боялись дети, родители все это время были в другой комнате. У родителей — гости. Мальчик боится к ним выйти, потому что поругался с папой, девочка — маленькая. Им сказали идти спать и выключили свет. И у многих маленьких зрителей возникает вопрос — почему папа с мамой не пришли на помощь. Где же родители? Вообще, это страшная история — связанная с родителями. В большинстве историй, которые дети придумывали, — родителей нет. Они заняты, работают. В лучшем случае мама еще присутствует, и то за компьютером. А так — их нет в жизни ребенка.

Строгалева Мне кажется, в раннем возрасте, лет до одиннадцати-двенадцати, театр необходим ребенку как терапия. Момент проигрывания, осознания своих страхов, преодоления героями на сцене препятствий — это помогает ребенку.

Кочерина Да, им становится нестрашно. Они проиграли, посмотрели, как другие с этим справились. И не какие-то вымышленные герои, а те персонажи, которые говорят на их языке, используют их ассоциации.

Строгалева А нужен ли театр подростку в 12-13 лет? Для меня провал в театре был именно в этом возрасте, и он был следствием его необязательности. Ты общалась с подростками. Чем для них являлся театр?

Кочерина Изначально ничем. Более того, это было для многих нечто враждебное, театр школьной программы, куда идут всем классом. Часто это были походы на спектакли, из которых они уже выросли. Но многим в этом возрасте интересны обычные, взрослые спектакли. Им хочется видеть пьесы про подростков, про самих себя, только не разукрашенных, а таких, какие они есть. И наоборот, у ребенка из среднестатистической, благополучной семьи спектакль, посвященный исключительно бродягам или детям из детского дома, вызывает отторжение. Нужно узнавание, нужно посмотреть на самих себя. На конкурс «Маленькая премьера» пришло несколько пьес для подростковой аудитории с точным попаданием. В этом году — «Собачья жизнь пса Разгона» Роберта Орешника, о стае собак и об одном из этой стаи. Сложный и тяжелый разговор. Про пьесу Анны Березы «Виолетта пишет роман» одна девочка мне сказала: «Это про меня, про сию секунду меня».

Строгалева Если подросток приходит в театр не смотреть, а каким-то образом участвовать — это является для него терапией?

Кочерина И терапией, и развитием, и мощным стимулом.

Строгалева В этом возрасте возможно с ними работать как с авторами? Как ты это осуществляла, можешь рассказать о методике работы?

Кочерина Я сейчас это делаю. У меня проект со студией «Кипарисовый ларец» в Литературном институте. Подросткам было предложено принять участие в этом проекте на конкурсной основе — то есть те, кто хочет, должны были прислать заявки, где нужно было указать какое-либо место Москвы, которое бы для них ассоциировалось с XX веком. И дальше мы медленно-медленно движемся к написанию пьесы. Это программа на год.

Строгалева Не мастер-класс на десять дней, какие сейчас достаточно популярны в различных социальных программах?

Кочерина Нет. Может быть, я не права, может быть, пристрастна, но пьесы, созданные за такое короткое время, остаются только для этого конкретного автора и конкретного проекта. Мне же хотелось сделать большую образовательную программу. Я вижу, как ребятам сейчас сложно. Тем более что мы взяли историческую тему. Сейчас мы прошли историческую справку — как собирать исторический материал. Это огромное количество открытий, потому что для них история XX века выглядит так: что-то когда-то было, была революция, потом сразу началась война. Почему Гитлер на нас напал? Потому что мы были революционные, советские…

Строгалева Какого возраста ребята?

Кочерина 11-16 лет. Первое, что бросилось в глаза, — странные представления о жизни их родителей, а также бабушек и дедушек, полное непонимание этой жизни. Для них это инопланетяне, зеленые человечки. Поэтому мы сначала занимались сбором информации. На первых порах она была односторонней, потому что им хочется, чтобы все было черным или белым. Потом — очерк. Очерк как наблюдение. Каждый ехал в то место, которое выбрал, и в течение дня слушал, смотрел. Записывал те истории, которые происходили у него на глазах. Подслушивал какие-то реплики, пытался передать запахи, цвета, ощущения. Составляли картинку этого места здесь и сейчас. По сути, мы создавали декорацию для дальнейшего действия. Сейчас ребята готовятся к встрече с персонажем, у которого они будут брать интервью. Потом будем смотреть, как работать с этой живой речью. Как ее можно включать в свое повествование.

Строгалева Какие цели и задачи у этой программы?

Кочерина Я хочу, чтобы в итоге получился спектакль из таких миниатюр.

Строгалева А относительно самих детей?

Кочерина Чтобы они научились писать пьесу. Пьеса — это же не просто жанр, а еще и некоторое мировоззрение, более сложное. И они уже это понимают. Это диалог, это конфликт, отстаивание разных точек зрения, внимательность к разным людям, внимательность к тому, что их окружает. В какой-то мере — это выведение детей из мира фэнтези. Я ничего против не имею, но когда читаешь то, что они сами пишут, — это не наш мир, не наша жизнь. Настоящей жизни они не знают и не хотят знать, потом они взрослеют и очень болезненно с ней сталкиваются.

Строгалева При этом оставаясь инфантилами.

Кочерина Да. И поэтому важно, чтобы они не просто научились писать, а поменяли свою точку зрения, посмотрели на мир с другой стороны. Вот, например, у одной девочки репетитор — и они с ней разговорились. И девочка рассказывает: оказывается, у нее, у репетитора, такая жизнь! Она не такая скучная тетенька, как я думала…

Строгалева Каким образом сейчас в текстах подростков обнаруживается конфликт отцов и детей? У них вообще всплывает тема семьи?

Кочерина Нет. Не всплывает. Конфликта у многих и нет, потому что со своими родителями они живут в параллельных мирах. Иногда оттуда, с того света поступают команды: делай уроки. Сейчас, по крайней мере, эти конкретные дети общаются с родителями, многие родители начинают ходить на занятия, возникают общие разговоры.

Строгалева А меняются ли дети от года к году? В текстах, способах выражения себя?

Кочерина Я веду детскую литературную студию с 2006 года. Я вижу, как меняются поколения. Даже за такой короткий период. Они перестают учиться писать, не придают этому значения. Они становятся менее свободными. Они менее свободно пишут — вот это меня убивает.

Строгалева Мне казалось, что уход в Интернет — это языковая свобода. Идейная, свобода самовыражения.

Кочерина Да. Там можно быть свободным. А здесь — они как в школе. Их установка следующая: когда мы общаемся с взрослыми — мы ведем себя как в школе и мы пишем: наша Родина является. Я им: люди, вы правда так считаете? Что вы написали? Это тексты из каких-то учебников. Для них есть барьер: это можно с ровесниками и в Интернете, с родителями, со старшими — нельзя. Почти десять лет назад дети дорывались до этой свободы — хотели попробовать все, в любых видах и жанрах, поэзию в любых ее проявлениях, авангардные штуки, нарушали ритм, убирали точки, что-то происходило. А сейчас страшно — это такие гладкие произведения, в которых их самих — нет. Когда они принесли свои наброски, я у них спросила: а вы-то где здесь? Пишите через себя — напишете гораздо лучше. Следует ответ: мне как-то неудобно. Идет закрытие, в том числе и творческое.

Строгалева То есть у тебя уже есть некий метод работы с ребенком, подростком?

Кочерина Технология, методика — это уже готовый рецепт. Как печь пирожки. Так не бывает.

Строгалева Но есть же методика, которую используют в проектах «класс-акт», например.

Кочерина Я ничего против не имею. Но мне все-таки кажется, что подобная учеба — очень медленная работа. У ребенка ломаются стереотипы, ему надо к этому привыкнуть, принять это. И все-таки я не работаю только на результат — чтобы ребенок непременно научился писать пьесы. Мне важно, чтобы у него расширился кругозор, что-то изменилось в нем, чтобы он освободился. Это не должно быть какое-то короткое действие, в результате которого у ребенка осталось бы ощущение, что он — гениальный автор. Он должен принять себя, должен что-то узнать о себе и том мире, в котором он живет. Вот — главная задача.

Июль 2013 г.