В ТРЕТЬЕМ ИЗМЕРЕНИИ

Оксана Кушляева Ольга, скажите, как так случилось, что вы, актриса Молодежного театра Ростова-на-Дону, основатель альтернативной театральной площадки «18+», вдруг стали еще и руководителем «Тюремного театра» в колонии № 15 города Батайска?

Ольга Калашникова Меня социальная работа засосала постепенно. Сначала мы вместе с организацией Миникульт сделали социальную акцию в детском доме — можно сказать, что после этого я подсела. И, кажется, это Маша Зелинская сказала: «Давай сделаем какой-нибудь проект в тюрьме». К проектам в тюрьме я относилась тогда отрицательно, потом уже поняла, что помогать больным и помогать заключенным — это почти одно и то же. Потому что в большинстве своем последние — это просто люди, которым сложно себя контролировать, идейных преступников, как мне кажется, очень мало.

И вот когда идея тюремного проекта в меня попала, я быстро вышла на Общественную наблюдательную комиссию, которая пошла мне навстречу, и мы стали делать проект «Арт-амнистия». В нем, конечно, участвовала Маша Зелинская, и, не задавая много вопросов, к нам присоединился Слава Дурненков. Приехал, сказал: «Ну что, какие у нас дети?» Я ему говорю: «Слава, у нас не дети», — первый проект был в колонии общего режима. Он удивился, но не испугался. Потом на горизонте появился режиссер Юра Муравицкий. Вот такой компанией сделали первую «Арт-амнистию». Мы шли по пути, который предложили парни: сначала написать вместе с участниками пьесы, потом эти пьесы вместе с ними поставить. После мы посовещались и решили повторить проект еще где-нибудь. Общественная наблюдательная комиссия предложила «пятнашку», колонию строгого режима.

Маша, как выяснилось, в последний момент хотела отказаться, у нее все время была внутренняя борьба: стоит ли помогать людям с такой тяжелой виной. Я немного другой человек: если берусь за что-то, втягиваюсь, отключается всякая рефлексия — иду и делаю. Иногда это спасает. Вторую «Амнистию» мы сделали там. И Слава бросил вопрос: «Что эти кратковременные проекты могут дать, какую пользу принесут?» Тогда мы сказали, что будем делать «Тюремный театр», и пришлось «за базар отвечать». С ноября прошлого года стали приходить в колонию и регулярно заниматься. Чем дальше, тем больше мы вникали в проблемы, судьбы наших тюремных актеров. Один парень, например, освободился, мы с ним поддерживаем отношения, он приходит к нам в театр.

Кушляева Расскажите подробнее о занятиях.

Калашникова Это серия мастер-классов: актерское мастерство, упражнения на внимание, на координацию, сценическая речь, сценическое движение, растяжки. Движение у нас вела балетмейстер из Молодежного театра Ростова-на-Дону Оксана Зиброва. Она — еще один постоянный участник проекта. Очень многое из того, что делалось на занятиях, в итоге вошло в спектакль. Нам было проще на основе уже известных упражнений объяснить сценические задачи. Были у нас упражнения с ритмом, когда мы пробовали «простучать» тексты, которые нашим актерам тяжело было произносить. И для того, чтобы им просто было общаться с материалом, из этих понятных и знакомых упражнений мы сочиняли спектакль. Кажется, ребята получали от этого удовольствие. И уже в процессе мастер-классов и работы над спектаклем я начала замечать изменения, которые с ними происходили, менялись даже лица.

Они быстро поняли, что здесь, на этих занятиях какая-то совсем другая жизнь: не та, которая на воле, и не та, которая у них. Какая-то третья. И законы здесь другие.

Вот я сейчас сижу об этом рассуждаю и думаю: мне бы кто-нибудь сказал, что вот так весело буду проводить время в компании заключенных, не поверила бы. Там и для нас тоже прямо какой-то потусторонний мир, третье измерение.

Кушляева То есть для вас, а в первую очередь для них важны не столько театральные упражнения, сколько человеческое общение?

Калашникова Да, человеческий контакт, совсем какой-то другое, непривычное для колонии общение. Это, наверное, важнее, чем упражнения, чем театр.

Ведь там на две тысячи человек один психолог. Один! И он всех этих людей не может понять. А у них у каждого проблемы, половина — просто больные люди, которым требуется медикаментозное лечение, но и врачей тоже нет.

Кушляева Расскажите про Рубенса Моро, вашего Лира.

Калашникова Рубенс не участвовал в проекте «Арт-амнистия», он пришел к нам, когда мы уже затеяли «Тюремный театр». Мы стали заниматься сценической речью: двигались, мычали, упражнения для мимики, голосовые упражнения. И мне говорят: вот Рубенс — он немой, но можно он тоже будет ходить? Я удивилась: какой смысл немому ходить на занятия по сценической речи? Потом уже поняла, что не совсем он немой, потому что мычит хорошо, все слышит, все выполняет, но только звук не пускает, рот не открывает. И так продолжалось два месяца, а потом на одном из занятий по актерскому мастерству мы делали этюд: мужчины за вечерним столом разговаривают о своем отношении к женщинам. А отношение у большинства заключенных, как бы это сказать, не совсем адекватное, что ли. И вдруг он заговорил. Дрогнули даже охранники, ведь молчал же два года. Потом уже оказалось, что он не только говорит, но и знает два иностранных языка: немецкий и французский.

Кушляева Сколько в этом человеке энергии, аж голова болит.

Калашникова Сначала он был очень тихий, а потом набирал, набирал. И это получилась реальная бомба, внутри у человека как будто атомный гриб сидит.

Кушляева Да-да, и пока он играет в спектакле — это мирный атом, но в реальной жизни такую энергию, наверное, просто невозможно контролировать.

Калашникова Да, понимаешь, как важен такой театр, это и есть психотерапия.

Кушляева И сколько вы планируете продолжать делать этот театр?

Калашникова Пока есть план на год. Мы хотим поставить еще «Горе от ума», у Маши есть концепция интересная, потом «Облако в штанах», моноспектакль на Рубенса, и еще общий спектакль из монологов ребят.

Кушляева Как же вы закончите этот проект?

Калашникова Не знаю. Невозможно его закончить теперь. Когда ты делаешь одноразовую историю, а потом говоришь «адье», что это дает? Ничего. Это так же, как в детский дом прийти, один раз поиграть с детьми и больше не возвращаться. Нужно, чтобы была системная работа, нужно придумывать эту систему. Потому что не везде даже работают профессиональные психологи, чаще это случайные люди. А в тюрьмах нужны психологи. Это же две тысячи обозленных мужчин, которые варятся в своей мужской энергии, потому что женская энергия там очень слабо просматривается. Потом они вываливаются в наш мир «свободный» с двадцатью семью рублями в кармане.

А «Лира» я хочу возить по колониям и в конце концов показать «на воле», в театре «18+».

«ПОЙДЕМ В ТЮРЬМУ»

Оксана Кушляева Мария, как вы оказались в тюрьме?

Мария Зелинская У меня был опыт работы с детьми-инвалидами на проекте в Сочи по методике Class Act, и по этой же методике мы вместе с Ольгой Калашниковой, Вячеславом Дурненковым, Юрием Муравицким делали проект «Арт-амнистия» в Ростовской в колонии общего режима. А потом Оля сказала: «Ну, давайте теперь сходим в „строгий режим“». В обычном режиме было просто, а в «строгом» они сначала отказались играть в драматургические игры, на которых все и строится, стали говорить: «Маша, ну ты скажи, что надо, мы напишем». Я им говорю: «Нет, ребята, не напишем, а встаем и играем в хомячка…». Они мне: «Маша, ну как, мне тридцать лет дали, я сижу за убийство, какие хомячки?» Но как-то мы их пересилили.

Кушляева Чем отличается строгий режим от общего?

Зелинская Почти все сидят за убийство. В группе, с которой мы работаем, только одно «неубийство», все остальные — убийство.

Кушляева Почему вы захотели пойти именно в эту колонию, здесь остаться на долгий срок? Какая мотивация?

Зелинская Никакой мотивации. Оля сказала: «Приноси методику, пойдем в тюрьму». Может, у меня какая-то проблема с головой, но, когда я прихожу туда, у меня нет ощущения, что я в тюрьме, что общаюсь с заключенными. Ведь я прихожу в светлый зал, где ребята занимаются театром. Поэтому нет необходимости в какой-то особенной мотивации. Мы все приходим туда и делаем то, что нам нравится.

Кушляева А им для чего это нужно? Есть какой-то корыстный интерес?

Зелинская Считается, что за участие у ребят будут какие-то бонусы от администрации, но на самом деле ничего такого нет. Разве что барак у них на 130 человек, а здесь свежий воздух, чистый светлый зал, можно поговорить с людьми безо всяких «понятий».

Кушляева Кстати, как вы находили с заключенными общий язык? Какие устанавливали законы?

Зелинская Не знаю, может, это неправильно, но я, когда пришла на проект, сказала: «Ребята, несколько правил: нет „фени“, нет мата, нет оскорблений. Мы говорим на нормальном языке, а если кому-то что-то не нравится, вот дверь. Либо мы общаемся как вольные люди, либо вы встаете и уходите». Но никакой дистанции я не выстраивала, мы же делаем одно дело. Был случай, когда на проект пришла актриса и сказала: «Можно сделать так, чтобы они ко мне не подходили, не трогали и вообще дистанция метр…». И мы попросили ее уйти, потому что общаемся с нашей группой на равных, не как педагоги и ученики, а как студийцы. Все мы — студийцы, в том числе я и Оля. Все предлагают идеи и вместе их пробуют. У нас было единственное желание — «выбить» непонятно откуда взявшееся представление о театре как об утрированном интонировании, картинном умирании на сцене. Мы рассказали им про современный театр, про Театр. doc. А они: «И это театр у вас такой? С листиками, где ремарки читают?» Или Миша, который играет Глостера, как-то подходит и говорит: «Маша, а вот у Лира есть сцена, где театр театральный, можно мне тоже такую сцену?»

Кушляева Откуда у них такое представление о театре? Кто-то из ваших ребят был в театре?

Зелинская Один человек был. Остальные — нет. Не знаю откуда, сама удивляюсь.

Кушляева Как вообще выбирались участники из всей колонии? Как распределялись роли?

Зелинская Изначально нам дали тридцать человек. Мы исключили особенно агрессивных, а кто-то ушел сам. Сейчас у нас осталось двенадцать человек.

Лиром изначально должен был быть Валера, он киногеничный, театральный, у него есть фактура, хороший голос. Под него, собственно, и делали «Лира». А в какой-то момент он стал мешать процессу репетиций, спорил, отказывался выходить на сцену. И мы быстро его заменили. У нас теперь Лир — Рубенс.

Кушляева Читал ли кто-то раньше Шекспира?

Зелинская Нет. Они ничего не читали. А когда у нас была читка пьесы, они разбирали текст по слогам, не понимали многие слова, нужно было постоянно объяснять. Сейчас «Король Лир» от зубов отскакивает, на зоне распространились всякие шекспировские словечки.

Кушляева А почему решили ставить именно «Лира»?

Зелинская Ну, это такая мужская пьеса, много мужских ролей и тема изгнания. Они же в каком-то смысле изгнанники, семьи отказываются от таких отцов, жены — от мужей. В «Лире» почти каждый персонаж кого-нибудь убил. И это совсем другой уровень искренности, когда человек, который убил, играет персонажа, который тоже это сделал.

Кушляева Как шел процесс репетиций?

Зелинская Сначала мы очень долго разговаривали. Шли такие серьезные дебаты, кто-то кричал, что Лир — это подкаблучник, другие протестовали. Все по несколько раз читали пьесу, ночью передавая друг другу. Обсуждения были жаркие, Миша, например, никак не хотел верить в честность Корделии и в итоге сказал, что «Корделия не бедная овечка, а темная лошадка».

Кушляева А кто, кстати, играет сестер?

Зелинская Профессиональные актрисы из Молодежного театра Ростова-на-Дону Светлана Лысенкова, Оксана Зиброва, Марина Карлышева. Они присоединились уже в последний момент на репетициях. Все эти актрисы уже не первый раз участвуют в таких проектах, они прошли две «Арт-амнистии», и барьера в работе с заключенными у них нет. А Оксана Зиброва еще и хореограф: ставила все бои в спектакле. Ребята специально изучили профессиональный сценический бой. Занятия проходили по субботам и воскресеньям. В субботу — сцендвижение а в воскресенье — речь и репетиции спектакля.

Кушляева Как ты думаешь, что этот опыт им дает? Как-то он их готовит к выходу с «зоны», социализирует?

Зелинская Думаю, что никак не готовит. Им всем сидеть семь-восемь и больше лет, а мы будем ходить к ним год, ну чуть дольше. И этот опыт быстро забудется. Просто они пообщались с вольными людьми, и им это очень важно сейчас. Когда приходит человек «с воли», на зоне это целое событие. Они живут в замкнутом пространстве: одни и те же люди, одни и те же потолки и стены. И нет деревьев. Как-то пришли две актрисы с короткими прическами. Ребята стали спрашивать: а это сейчас мода такая? Или кто-то в бежевом пришел — решают, что бежевый цвет в моде. Они все-все жадно впитывают при общении с вольными.

Кушляева А в «Арт-амнистии» ведь эти же ребята писали пьесы, да? О чем они были?

Зелинская Мы как-то выбили из них всю дурь, и пьесы были про жизнь. То есть не было никаких «зайчиков», иностранных имен, сказок и так далее, как это часто бывает в таких проектах. Были их реальные истории.

Кушляева Интересные тексты были?

Зелинская Да. Был текст Анатолия Артюшенко, местного библиотекаря. Это очень талантливый человек. Пьеса «Поезд, говоришь…». Сюжет такой. К женщине приезжает подруга, а у них с мужем только одна кровать, и они ложатся спать втроем. Ночью женщина замечает, что происходит между ее подругой и мужем, но не устраивает скандал, а потихоньку уходит и садится на скамейку во дворе. Там же оказывается то ли ее друг, то ли какой-то бродяга. И вся пьеса — это их разговор. Анна жалуется на свою жизнь, а он утешает.

Май 2013 г.