Легкость, прозрачность смысла и простота формы спектаклей «Синематографа» — обманчивы. Каждая работа по-настоящему выстрадана не только артистами, но и директором и художественным руководителем Ириной Кучеренко. Вот уже шесть лет она борется за выживание театра, обеспечивая его творческую и финансовую независимость.

Яна Постовалова Ирина, расскажите, как появился театр «Синематографъ». Была ли конкретная задача — создать театр для слабослышащих или это экспромт?

Ирина Кучеренко Никакой особой задачи не было. Просто в 2002 году я, подбирая номера для церемонии закрытия фестиваля фильмов о жизни людей с инвалидностью «Кино без барьеров», пришла в Специализированный институт искусств. В коридоре меня поймал профессор Михаил Петрович Семаков, художественный руководитель второго курса театрального факультета, и пригласил посмотреть ребят. У глухих есть такой жанр — жестовая песня, когда они поют руками под фонограмму (чаще всего берутся популярные песни). Здесь я увидела то же самое, но ребята чем-то зацепили. Когда появилась возможность принять участие в конкурсе бизнес-проектов, я подумала: почему не написать проект театра глухих. Тем более я уже знала, что устроиться в театр ребятам будет очень сложно. Единственный в России официальный театр, где играют глухие актеры, театр Мимики и Жеста, находится в плачевном состоянии: три-четыре детских спектакля в месяц, маленькая труппа и крохотные зарплаты. В общем, мы попробовали — и выиграли московский конкурс бизнес-проектов, потом российский уже в Анапе. Кстати, одним из условий конкурса было то, что участники должны реализовать на практике свои бизнес-планы и заработать какие-то деньги. Мы организовывали концерты, спектакли, продавали листочки с жестовой азбукой. Это был опыт, который научил нас выживать. Но так сложилось, что денег на театр нам тогда не дали.

Потом еще были театральные фестивали в Америке, гастроли. А в 2006 году, когда ребята окончили институт, встал вопрос: что делать? Идти в гипермаркет раскладывать товар по полочкам не хотелось; мы вернулись к идее создания театра. Первый спектакль-концерт «В переулках Монмартра» актеры делали сами. А потом так удачно сложилось: мы познакомились со студентом режиссерского отделения ВГИКа Ильей Казанковым, поклонником творчества Высоцкого, и решили сделать спектакль по песням Владимира Семеновича. Получили разрешение от Никиты Высоцкого и грант от Департамента культуры Москвы на постановку спектакля «Пошли, мне, Господь, второго…». Премьера спектакля прошла на малой сцене Театра на Таганке в канун 70-летия Владимира Высоцкого.

С этого момента мы ведем летоисчисление нашего театра. За шесть лет было всякое. Постепенно приходили зрители, ставились новые спектакли. Мы много гастролируем по России, участвуем в международных театральных фестивалях. Правда, сейчас сложнее, сказывается усталость, и держит просто осознание: все же классно, мы многого добились, надо продолжать. Хочется результата, хочется, чтобы театр стал государственным, получил свое помещение — постоянные поиски денег на аренду площадок, неуверенность в завтрашнем дне, бесконечное выживание выматывают.

Постовалова А кто вас финансирует?

Кучеренко Постоянно никто. Время от времени мы получаем гранты и субсидии от Департамента культуры Москвы по программе «Открытая сцена» на постановку спектаклей. Раньше нас поддерживал Департамент социальной защиты, давая сначала пятьсот, потом двести пятьдесят тысяч в год на постановки, но на прошлом заседании я выступила, сказав: «Друзья, так нельзя. Это ваше отношение к инвалидам». Мне сказали: «Да, надо поддержать театр», — и сняли даже эти крохи. У нас проще получить пять миллионов на праздник, чем на реальное дело.

А. Несчастнова (Драматург). «Двойник».
Фото из архива театра

Еще мы получаем гранты на гастроли от Министерства культуры и Общественной палаты, которые позволили нам показать свои спектакли в 14 городах от Сочи до Новосибирска. А насколько это важно для глухих зрителей в регионах: это для них шанс прийти в театр и посмотреть спектакли на родном для них языке. Кстати, непонятно, почему национальные театры развиваются, получают поддержку, а государственных театров, где играют на жестовом языке, в России просто нет (ТМЖ находится в ведомстве Всероссийского общества глухих). Но ведь для татарина или бурята не проблема посмотреть спектакль на русском языке. А глухой человек — не слышит. Бегущие строки, которые вводятся сейчас в столичных театрах, мало влияют на решение проблемы — трудно наблюдать за действием и читать субтитры. Да и не в этом дело. Государству надо понять и принять людей с нарушением слуха: это мощная автономная субкультура со своим уникальным языком, культурными традициями, театром, в конце концов, которые государство уже просто обязано поддерживать согласно Конвенции о правах инвалидов, ратифицированной Россией в этом году.

Постовалова А спонсорская помощь?

Кучеренко Спонсоры предпочитают театры с именем. А у нас странный театр, фактически театр инвалидов. Такие театры во всем мире поддерживаются государством. Насколько я знаю, в Англии, когда были сильно урезаны субсидии, переориентирована социальная программа, театры глухих продолжали получать ровно столько, сколько получали. Мы же никому не нужны. Я вам больше скажу: я профессиональный фандрайзер, и театр — мое второе направление. Основное — детская онкология.

Я занимаюсь арт-терапией в НИИ детской онкологии и гематологии на Каширке. Вот на это дают деньги, а на театр… Но деньги нужны… Аренда зала — пятнадцать тысяч в сутки, не считая оплаты склада для хранения декораций, отчисления в РАО; зарплата осветителю, звукорежиссеру, артистам. Выручка от спектаклей не покрывает расходов.

Е. Сачков (Режиссер), А. Несчастнова (Драматург). «Двойник».
Фото из архива театра

Постовалова А почему вы вообще взялись за театральное искусство, да еще такого специфического направления? Вы же, занимаясь онкологией, наверняка понимали, что благотворительность в нашей стране — адский труд…

Кучеренко Нет, не понимала и не представляла. Если бы я знала, чем это кончится… Онкология, особенно детская, — совершенно другая вещь. Там все, наверное, страшнее внутри, но гораздо проще снаружи. К болезни отношение другое: общество, узнав о проблеме, сочувствует, помогает. К тому же работа в сфере онкологии — дело благодарное: тебя все любят и ждут — и дети, и родители, и воспитатели, и врачи. Там — другие люди, у них иное внутреннее состояние, система ценностей, они гораздо человечнее. А театр всегда сложный. К чему я тоже была не готова. Еще я была не готова к тому, что театр глухих в России никому не нужен. Мне казалось: мы сейчас покажем, какие мы, и государство тут же нас поддержит. Тем более что нам огромные миллионы-то не нужны — нас шесть человек. Но — ничего: все «за», но конкретной помощи нет. Второй момент: я — математик по образованию, для меня логика на первом месте. А здесь — эмоции. Поведение актера непредсказуемо, ничем не объяснимо. Глухие — люди вообще специфические, закрытые, автономные. Очень сложно порой достучаться. Сложно выстроить команду. Не знаю, насколько меня хватит. Но бросать нельзя. Если ввязался — тащи.

Мы были на фестивале в Кишиневе, и после оглушительного, не побоюсь этого слова, успеха к нам подошел критик из Австрии, занимающийся освещением европейских театральных фестивалей. Сам подошел и сказал, что он такого не видел. И если бы мы попали в Европу, вызвали бы там шок. Потому что там — другое отношение к инвалидам, а у нас оно скорее декларативное, формальное, бездушное.

Постовалова Вы утверждаете, что избегаете специализированных программ и фестивалей для инвалидов. Тогда кто ваш зритель? На какую публику вы ориентируетесь?

М. Тиунов (Педро), А. Знаменский (Диего). «Двойник».
Фото из архива театра

Кучеренко Слышащие и прежде всего театралы — это принципиально. Я говорю: «Успех решает все!» Глухие зачастую не очень образованные люди, к сожалению. Запросы в основном на уровне дискотеки, шоу. Сложные спектакли — постановки по Н. Гоголю, Ф. Дюрренматту — публика слабослышащая не воспринимает. А другой материал нам уже неинтересен. Мы работаем ведь и для роста артистов: они меняются, раскрываются на проблемном, неоднозначном материале. В то же время ситуация успеха, когда о тебе пишут, говорят известные в обществе люди, критики, привлекает любую аудиторию. Но все же на наши спектакли приходит только примерно пятнадцать процентов слабослышащей публики. Большая часть — просто зрители, интересующиеся театром как искусством. Хотя, конечно, есть цель привить зрителю с нарушением слуха интерес к серьезным театральным постановкам.

Постовалова Скажите, а есть какие-то ограничения в выборе репертуара? Каждый ли текст можно разложить на жесты?

Кучеренко Ограничений нет. Мы находим режиссера, режиссер предлагает материал, и процесс идет. Единственное — актеры репетируют долго, сложно. Пытаются понять роль, осознать, примерить, прожить. Сейчас с нами работает режиссер Аида Хорошева (режиссер спектакля «Двойник». — Я. П.), для которой важно выстроить психологию характеров. Ведь мы не можем спрятаться за текст, надо держать зрителя молчанием, взглядом, а это самое трудное в актерской профессии. Большего я сказать не могу — не лезу в творческий процесс. Единственная моя задача — одобрить спектакль на выходе, и с этим очень строго. Если плохо, говорю «нет» — и все. Вы поймите, есть некая эстетическая планка: мы носим название «Синематографъ», который когда-то называли «Великим немым». Великий — ключевое слово. И надо стремиться к качеству, быть честными перед собой. Сложно, но это главное.

Июнь 2013 г.