Нет, дело тут не в эффектной игре фамилиями.

И не в одинаковом количестве букв коротких имен (Олег Даль — Илья Дель…).

И даже не в похожих отметинах (у Даля — маленький шрам на подбородке, у Деля — на верхней губе), что вообще-то эффектно.

И. Дель.
Фото М. Круговой

О. Даль.
Фото из архива редакции

Любое сопоставление опасно неточностью, но это как-то однажды пришло само собой. Илья Дель лихо отплясывал чечетку в «Леньке Пантелееве», а я, что называется, затормозила: где-то уже был такой депрессивно-неконкретный, печально плывущий взгляд при неотчетливой полуулыбке на анемично-бледном лице. Такая же «невключенность», созерцательность, мышечное равнодушие — в контрасте с общей худощавой живостью и пластической (то есть тоже мышечной, вот странность-то) виртуозностью…

Очередной герой нашего времени?

Инфантильный неврастеник, на бледном, «альбиносистом» лице которого можно рисовать сколько угодно и что угодно — урбанистическая сероватость возьмет свое, и даже подведенные глаза не изменят взгляда: глаза равнодушно и безнадежно озирают расплывчатую реальность жизни еще одного потерянного поколения и не знают, на чем остановиться.

Потерянности, впрочем, ничто не предвещало, напротив, Илья Дель был найден именно в театральной капусте. Театральный вундеркинд, Моцарт из Скопина. Его детская сценическая судьба описана-переписана, но, баловень ее, послушный режиссерской воле Деля-отца, Дель-сын то ли рано устал, то ли — звездный мальчик — в какой-то момент вырвался на свободу из семейно-упорядоченного театра «Предел». Но, так или иначе, поменяв два вуза (начинал в ГИТИСе у Олега Кудряшова, заканчивал в СПбГАТИ у Григория Дитятковского), по окончании института потерялся, как-то «рассеялся», и судьба его была неясна: может, это только судьба актера-вундеркинда и взрослый Илья Дель — обычный выпускник не самого счастливого курса?..

Он быстро ушел из академических БДТ и МДТ, шоферил в Москве (рассказал об этом недавно в вербатимной части «Кукольного дома», где играет доктора Ранка), а потом подался в сторону театрального авангарда, полагаю — «за адреналином», за драйвом — преодолеть астенический синдром. Точно не знаю, как судьба свела его с Максимом Диденко, но курс Григория Козлова, на котором учился Диденко, дружил с курсом Кудряшова. Диденко ушел от семейного тепла психологической козловской Мастерской прямиком в «Дерево», позже соединился с АХЕ, занялся гротескным пластическим театром, стал жилистым, жестким «подранком», тренированным клоуном-акробатом с глазами гота. Однажды они с Делем даже уезжали в Карпаты за каким-то экстримом, жили в горах безо всякой связи с цивилизацией, в заснеженном доме (заболей — врач не приедет) и репетировали.

И дальше Илья Дель соединил судьбу с молодой режиссурой своего поколения, выбирая, кто ему ближе — Жданова или Квятковский, Волкострелов или Дрейден-Диденко, Ширко или Бархатов.

Ну, это я так, пунктирно — почти всем известную биографию*.

* Об Илье Деле мы писали в № № 21, № 35, № 46, № 52, № 64, № 70.

Вероятно, связь со своими подразумевает свободу и неподчинение мертвому театру. Но это не имеет отношения к тому, с чего я начала, — к герою очередного потерянного поколения. А вот то, что каждый из молрежей видит в Илье Деле своего героя, — симптоматично. Потому что он — герой их времени. Нашего времени.

«Так природа захотела…»

И. Дель (Фердинанд), П. Толстун (Луиза). «Коварство и любовь».
Театр «Приют Комедианта». Фото Д. Пичугиной

И. Дель (Ромео), А. Арефьева (Джульетта). «Ромео и Джульетта».
Театр «На Литейном». Фото Д. Пичугиной

И. Дель (Пантелеев). «Ленька Пантелеев». ТЮЗ им. А. А. Брянцева.
Фото С. Левшина

И. Дель (Доктор Ранк). «Кукольный дом». Театр «Приют Комедианта».
Фото В. Васильева

В спектакле Дмитрия Волкострелова «Любовная история» актеры в начале выходят на сцену по очереди и молчат. Задача такая — молчать, ничего не играть. Задача сама по себе ложная: на глазах у зрителя вышедший на сцену актер не может не играть по определению. И кто-то все равно играет, на кого-то («не играет») смотреть неинтересно. И вот — Дель. Стоит, не играет. Но помимо режиссерской задачи (а Илья с детства послушен режиссеру), помимо собственных намерений он транслирует некое драматическое, человеческое содержание. Какое? Не знаю. На него интересно смотреть, и за те три минуты, что он стоит и молчит, можно успеть много передумать и про поколение, и про судьбу самого Ильи и вообразить себе его персонажа-студента.

Мне давно кажется, что настоящая актерская природа тем и отличается от всякой другой, что транслирует что-то вне зависимости от личностных качеств, объективного внутреннего развития, осознанного содержания. Смысл транслирует сам умный актерский организм (дурак, конечно, не транслирует). Так, скажем, что бы ни делал Олег Ягодин — энергия внутренней маеты, испорченности, обреченности выходит с ним на сцену в первую же секунду. Вот и Илья Дель пока не так сильно и отчетливо, но транслирует внутреннее неблагополучие. И тогда не нужно аргументировать суицидальную израненность его психически загнанного щенка-Ромео с перевязанными запястьями и солдатским медальоном на хилой шее (режиссер Галина Жданова).

И истерические метания Фердинанда (режиссер Василий Бархатов).

И — тем более — клоунскую «трансформерную» инвалидность скрипучего доктора Ранка, состоящего сплошь из протезов и имплантатов (режиссер Юрий Квятковский).

И бледную агрессию статичного солдата-освободителя, допрашивающего за столом женщину-вдову в «Shoot/Get treasure/Repeat» (режиссер Дмитрий Волкострелов). И убивающего ее — ту, которую избавили от диктатуры их войска и которая не захотела ему отдаться.

Мотивы можно искать. А можно опустить.

«Так природа захотела…»

Между Делем и Далем, стоящим на берегу речонки Стикс в четверг (и больше никогда), конечно, были пятница, суббота и воскресенье. Был Олег Янковский с его полетами во сне и наяву, но у стога сена в фильме Балаяна потерянно сидел герой, не актер, и тот же Янковский в те же годы у другого режиссера был тем самым Мюнхгаузеном.

А вот Олег Даль, милый солдат, ать-два, и сказочным костюмом не мог прикрыть свербящей грусть-тоски… Правду сказать, возле него — Печорина (телеспектакль Анатолия Эфроса) и у Грушницкого — Андрея Миронова глаза были невеселы и нездоровы, но тот потерянным героем времени не стал, пересилил себя, забалагурил, затанцевал, запел.

Кто же между? А, в общем, никого. В предыдущем, «сорокалетнем» поколении, объявившемся во второй половине 90-х, «поколении войцеков и сторожей», таких глаз и таких героев не было, потому что другой была потерянность времени. Оно, время, терялось в успехах разбитых фонарей.

И угасла, не сказала себя возможная рефлексия Трухина.

И обещанный молодостью жесткий нерв Хабенского жизнь завязала бантиком, сделав актера гуттаперчевым мальчиком и вылепив из его живого лица маску то ли вампира, то ли Колчака, которую можно надевать к любому случаю.

А уж податливая пластилиновость Безрукова — это явление вовсе другого ряда, сюжет для другого рассуждения. О непотерянных.

И тут переламывается время.

Тут оно останавливается и напоминает 1980-е.

Как там у Амфитеатрова (хотя и про другие 80-е)? «Стояли сумерки, полз туман, и в тумане копошились угрюмые призраки… миазматические микробы начавшегося общественного разложения… Все благодушное и слабое вяло бесплодно… Все сильное и злое росло и забирало власть над обесцвеченною жизнью». Вот-вот, в наступивших сумерках последних лет стали просвечивать драматические лица новых неврастеников с неотчетливыми зрачками.

Среди них я вижу лицо Ильи Деля.

Актерско-режиссерская компания:
М. Диденко, Ю. Квятковский, И. Дель.
Фото П. Зобнина

И понимаю, почему его выбрали Ленькой Пантелеевым Николай Дрейден и Максим Диденко. Выбрали, конечно, не петроградским бандитом эпохи Окон РОСТа и мейерхольдовского конструктивизма, а сегодняшним асоциальным героем в белой тройке, мечтающим вывезти на большом пароходе всех хороших людей на свободу из опостылевшего нынешнего государства коррупции и проституции как последствий революции. Только бы не быть тут! Молодые художники, честно сказать, изрядно запутывают картину рифмами с «Трехгрошовой», в которой Мекки всегда был бандит и только, а в спектакле ТЮЗа наш герой-Дель — без страха и упрека. Какой там Мекки! Это депрессивный Пьеро, истекающий клюквенным соком. Он стоит на берегу новой речки Стикс, не жилец и не боец. И хорошо пошитый костюм не нашей эпохи не может прикрыть его сегодняшней грусть-тоски.

Занимаясь со студентами актерским портретом, из года в год я прошу их определить, какой художник и в какой технике мог бы запортретировать того или иного артиста. Илью Деля я представляю юношей у дороги с какого-нибудь этюда художника Иванова к «Явлению Христа». Как история доработает эскиз и какое место займет фигура у дороги в общей театральной композиции поколения — посмотрим. А пока дорога Деля уходит в даль…

Май 2013 г.