Нет, дело тут не в эффектной игре фамилиями.
И не в одинаковом количестве букв коротких имен (Олег Даль — Илья Дель…).
И даже не в похожих отметинах (у Даля — маленький шрам на подбородке, у Деля — на верхней губе), что вообще-то эффектно.
Любое сопоставление опасно неточностью, но это как-то однажды пришло само собой. Илья Дель лихо отплясывал чечетку в «Леньке Пантелееве», а я, что называется, затормозила: где-то уже был такой депрессивно-неконкретный, печально плывущий взгляд при неотчетливой полуулыбке на анемично-бледном лице. Такая же «невключенность», созерцательность, мышечное равнодушие — в контрасте с общей худощавой живостью и пластической (то есть тоже мышечной, вот странность-то) виртуозностью…
Очередной герой нашего времени?
Инфантильный неврастеник, на бледном, «альбиносистом» лице которого можно рисовать сколько угодно и что угодно — урбанистическая сероватость возьмет свое, и даже подведенные глаза не изменят взгляда: глаза равнодушно и безнадежно озирают расплывчатую реальность жизни еще одного потерянного поколения и не знают, на чем остановиться.
Потерянности, впрочем, ничто не предвещало, напротив, Илья Дель был найден именно в театральной капусте. Театральный вундеркинд, Моцарт из Скопина. Его детская сценическая судьба описана-переписана, но, баловень ее, послушный режиссерской воле Деля-отца, Дель-сын то ли рано устал, то ли — звездный мальчик — в какой-то момент вырвался на свободу из семейно-упорядоченного театра «Предел». Но, так или иначе, поменяв два вуза (начинал в ГИТИСе у Олега Кудряшова, заканчивал в СПбГАТИ у Григория Дитятковского), по окончании института потерялся, как-то «рассеялся», и судьба его была неясна: может, это только судьба актера-вундеркинда и взрослый Илья Дель — обычный выпускник не самого счастливого курса?..
Он быстро ушел из академических БДТ и МДТ, шоферил в Москве (рассказал об этом недавно в вербатимной части «Кукольного дома», где играет доктора Ранка), а потом подался в сторону театрального авангарда, полагаю — «за адреналином», за драйвом — преодолеть астенический синдром. Точно не знаю, как судьба свела его с Максимом Диденко, но курс Григория Козлова, на котором учился Диденко, дружил с курсом Кудряшова. Диденко ушел от семейного тепла психологической козловской Мастерской прямиком в «Дерево», позже соединился с АХЕ, занялся гротескным пластическим театром, стал жилистым, жестким «подранком», тренированным клоуном-акробатом с глазами гота. Однажды они с Делем даже уезжали в Карпаты за каким-то экстримом, жили в горах безо всякой связи с цивилизацией, в заснеженном доме (заболей — врач не приедет) и репетировали.
И дальше Илья Дель соединил судьбу с молодой режиссурой своего поколения, выбирая, кто ему ближе — Жданова или Квятковский, Волкострелов или Дрейден-Диденко, Ширко или Бархатов.
Ну, это я так, пунктирно — почти всем известную биографию*.
* Об Илье Деле мы писали в № № 21, № 35, № 46, № 52, № 64, № 70.
Вероятно, связь со своими подразумевает свободу и неподчинение мертвому театру. Но это не имеет отношения к тому, с чего я начала, — к герою очередного потерянного поколения. А вот то, что каждый из молрежей видит в Илье Деле своего героя, — симптоматично. Потому что он — герой их времени. Нашего времени.
«Так природа захотела…»

И. Дель (Фердинанд), П. Толстун (Луиза). «Коварство и любовь».
Театр «Приют Комедианта». Фото Д. Пичугиной

И. Дель (Ромео), А. Арефьева (Джульетта). «Ромео и Джульетта».
Театр «На Литейном». Фото Д. Пичугиной
В спектакле Дмитрия Волкострелова «Любовная история» актеры в начале выходят на сцену по очереди и молчат. Задача такая — молчать, ничего не играть. Задача сама по себе ложная: на глазах у зрителя вышедший на сцену актер не может не играть по определению. И кто-то все равно играет, на кого-то («не играет») смотреть неинтересно. И вот — Дель. Стоит, не играет. Но помимо режиссерской задачи (а Илья с детства послушен режиссеру), помимо собственных намерений он транслирует некое драматическое, человеческое содержание. Какое? Не знаю. На него интересно смотреть, и за те три минуты, что он стоит и молчит, можно успеть много передумать и про поколение, и про судьбу самого Ильи и вообразить себе его персонажа-студента.
Мне давно кажется, что настоящая актерская природа тем и отличается от всякой другой, что транслирует что-то вне зависимости от личностных качеств, объективного внутреннего развития, осознанного содержания. Смысл транслирует сам умный актерский организм (дурак, конечно, не транслирует). Так, скажем, что бы ни делал Олег Ягодин — энергия внутренней маеты, испорченности, обреченности выходит с ним на сцену в первую же секунду. Вот и Илья Дель пока не так сильно и отчетливо, но транслирует внутреннее неблагополучие. И тогда не нужно аргументировать суицидальную израненность его психически загнанного щенка-Ромео с перевязанными запястьями и солдатским медальоном на хилой шее (режиссер Галина Жданова).
И истерические метания Фердинанда (режиссер Василий Бархатов).
И — тем более — клоунскую «трансформерную» инвалидность скрипучего доктора Ранка, состоящего сплошь из протезов и имплантатов (режиссер Юрий Квятковский).
И бледную агрессию статичного солдата-освободителя, допрашивающего за столом женщину-вдову в «Shoot/Get treasure/Repeat» (режиссер Дмитрий Волкострелов). И убивающего ее — ту, которую избавили от диктатуры их войска и которая не захотела ему отдаться.
Мотивы можно искать. А можно опустить.
«Так природа захотела…»
Между Делем и Далем, стоящим на берегу речонки Стикс в четверг (и больше никогда), конечно, были пятница, суббота и воскресенье. Был Олег Янковский с его полетами во сне и наяву, но у стога сена в фильме Балаяна потерянно сидел герой, не актер, и тот же Янковский в те же годы у другого режиссера был тем самым Мюнхгаузеном.
А вот Олег Даль, милый солдат, ать-два, и сказочным костюмом не мог прикрыть свербящей грусть-тоски… Правду сказать, возле него — Печорина (телеспектакль Анатолия Эфроса) и у Грушницкого — Андрея Миронова глаза были невеселы и нездоровы, но тот потерянным героем времени не стал, пересилил себя, забалагурил, затанцевал, запел.
Кто же между? А, в общем, никого. В предыдущем, «сорокалетнем» поколении, объявившемся во второй половине 90-х, «поколении войцеков и сторожей», таких глаз и таких героев не было, потому что другой была потерянность времени. Оно, время, терялось в успехах разбитых фонарей.
И угасла, не сказала себя возможная рефлексия Трухина.
И обещанный молодостью жесткий нерв Хабенского жизнь завязала бантиком, сделав актера гуттаперчевым мальчиком и вылепив из его живого лица маску то ли вампира, то ли Колчака, которую можно надевать к любому случаю.
А уж податливая пластилиновость Безрукова — это явление вовсе другого ряда, сюжет для другого рассуждения. О непотерянных.
И тут переламывается время.
Тут оно останавливается и напоминает 1980-е.
Как там у Амфитеатрова (хотя и про другие 80-е)? «Стояли сумерки, полз туман, и в тумане копошились угрюмые призраки… миазматические микробы начавшегося общественного разложения… Все благодушное и слабое вяло бесплодно… Все сильное и злое росло и забирало власть над обесцвеченною жизнью». Вот-вот, в наступивших сумерках последних лет стали просвечивать драматические лица новых неврастеников с неотчетливыми зрачками.
Среди них я вижу лицо Ильи Деля.
И понимаю, почему его выбрали Ленькой Пантелеевым Николай Дрейден и Максим Диденко. Выбрали, конечно, не петроградским бандитом эпохи Окон РОСТа и мейерхольдовского конструктивизма, а сегодняшним асоциальным героем в белой тройке, мечтающим вывезти на большом пароходе всех хороших людей на свободу из опостылевшего нынешнего государства коррупции и проституции как последствий революции. Только бы не быть тут! Молодые художники, честно сказать, изрядно запутывают картину рифмами с «Трехгрошовой», в которой Мекки всегда был бандит и только, а в спектакле ТЮЗа наш герой-Дель — без страха и упрека. Какой там Мекки! Это депрессивный Пьеро, истекающий клюквенным соком. Он стоит на берегу новой речки Стикс, не жилец и не боец. И хорошо пошитый костюм не нашей эпохи не может прикрыть его сегодняшней грусть-тоски.
Занимаясь со студентами актерским портретом, из года в год я прошу их определить, какой художник и в какой технике мог бы запортретировать того или иного артиста. Илью Деля я представляю юношей у дороги с какого-нибудь этюда художника Иванова к «Явлению Христа». Как история доработает эскиз и какое место займет фигура у дороги в общей театральной композиции поколения — посмотрим. А пока дорога Деля уходит в даль…
Май 2013 г.
Илья. Верность. Театр.
потрясающе любопытно интересно!прекрасные родители.одаренный сын!
Блеск — статья. Поэзо-театроведенье, лирика в каламбуристике — как раз кстати в разговоре о Дале и Деле. Мы в восхищении. Спасибо!