В. Бочкарев.
Фото Д. Бочарова

Представляя актера, интернет-сайт какого-то актерского агентства в числе прочего приводит и его внешние данные. Однако в отношении истинного актерства самая точная информация всегда лжет. Например, там сказано, что рост Василия Бочкарева средний — 177 сантиметров. Ничего подобного: Расплюев в его исполнении был низеньким и плюгавеньким человечком, а Флор Федулыч Прибытков — подобранным и строгим мужчиной выше среднего роста. Еще там сказано, что у Василия Бочкарева цвет глаз — голубой. И опять неправда: от роли к роли их цвет меняется, и зависит это отнюдь не только от освещения. У царевича Алексея глаза светлые, с каким-то металлическим отблеском, в иных сценах почти белые от бешенства, а у отважного отставного вояки Силы Ерофеича Грознова они прозрачные, как осеннее небо, в подпитии мутновато-бесцветные, словно отплывающие куда-то. В глазах чеховского Дорна — спокойная синева, про глаза горьковского Федора Протасова можно точно сказать, что они серые, а у Фомы Фомича Опискина глазки совсем белесые. Постоянно меняется не только цвет глаз, но их величина и выражение, не говоря уж о том тайном, что плещется на их глубине.

Сказанное относится и к установлению национального типа внешности — у Бочкарева он действительно среднеевропейский, но трудноопределимый: то плебейски подвижный, как у постаревшего Фигаро в «Преступной матери», то аристократически светский, как у князя Платона в «Холопах», то русопято-простецкий, как у Хлынова в «Горячем сердце». Нет сомнений: если возникнет необходимость, Бочкарев на сцене легко прикинется и хитрым азиатом, и пылким южанином, и мудрым «негром преклонных годов». Добавим к этому богатейший голос артиста, гибкий, подвижный, способный и уходить в верха до фальцетного визга, и опускаться на бархатистые низы. Одним словом, Василий Бочкарев самой природой создан для игры на сцене, игры прихотливой, изменчивой, влекущей.

В начале шестидесятых, когда молодые артисты в театр входили студенческими компаниями, он не примкнул ни к одной. Мог оказаться на Таганке, в «Современнике» или в театре Маяковского, но дебютировал в театре на Малой Бронной, несколько лет проработал в театре Станиславского, а в итоге остался наедине с собственной актерской судьбой и обрел дом в стенах Малого театра. Он работал с замечательными режиссерами — Борисом Львовым-Анохиным, Леонидом Варпаховским, Анатолием Васильевым, Борисом Морозовым, Иосифом Райхельгаузом, Сергеем Женовачом, Адольфом Шапиро, однако ни для одного из них не стал полностью «своим» актером. Не уверена, что ему знакома эпитафия философа: «Мир ловил меня, но не поймал». Но то, что в век режиссуры он остался «непойманным», это точно. Не впадая в психологическое рабство ни от одного из тех, с кем он работал, он учился у каждого, упорно раздвигая собственный профессиональный горизонт. Судьба — это продолжение характера, и определяется она закваской личности. Компанейский и открытый для дружеского застолья (особенно в молодости), Бочкарев вовсе не прост: сумел же он сохранить и свою личную «отдельность», и свою актерскую самодостаточность.

В. Бочкарев (Борис). «Царь Борис». 1993 г.
Фото из архива театра

В. Бочкарев (Борис). «Царь Борис».
Фото Н. Антипова

Невозможно даже приблизительно определить его амплуа, ибо за долгую жизнь в театре сыграно много и ни одна из ролей не повторяет другую. Основательный, надежный купец Андрей Белугин и никчемный, озлобленный Павел в первом варианте «Вассы Железновой». Замоскворецкий мечтатель из мещан Миша Бальзаминов и мятежный волжский купец Фома Гордеев. Таинственный Неизвестный в «Пучине» и тоскливо шалый подрядчик Хлынов в «Горячем сердце». Вдохновенно лакействующий Расплюев в «Свадьбе Кречинского» и доблестный представитель русского офицерства Доброхотов-Майков в «Пире победителей». Злосчастный русский принц Алексей Романов («Царь Петр и царевич Алексей») и легкомысленный князь Платон («Холопы»). Это в прошлом. А ныне ряд продолжен другими ролями, столь же разнохарактерными и разножанровыми. Подержанный отставной «ундер» Сила Ерофеич Грознов («Правда — хорошо, а счастье лучше») и интеллигентный ученый-химик Павел Протасов в «Детях солнца», европеизированный предприниматель Флор Федулыч Прибытков в «Последней жертве», капризный представитель третьего сословия Арган в «Мнимом больном» и великий Мольер в «Кабале святош». В конце текущего сезона к внушительному репертуарному списку добавился роскошно сыгранный Фома Фомич Опискин в «Селе Степанчикове». В исполнении артиста каждый из них представал живым человеком, со своим внутренним миром, своими страстями, своей судьбой.

Пожалуй, точнее всего Василий Бочкарев определяется как артист высокой классики. В его репертуаре — Мольер и Бальзак, Шиллер и Бомарше, Островский и Сухово-Кобылин, Достоевский и Толстой, Чехов и Горький, Набоков и Булгаков, Вампилов и Солженицын. Ум, культура, вкус — отличительные черты его исполнительского стиля. В старину таковых называли «первыми сюжетами». На них держался репертуар. На них ходили зрители. Для них писали роли драматурги. И сегодня они — «несущие конструкции» современного театра.

А. Ермаков (Федор), В. Бочкарев (Расплюев). «Свадьба Кречинского».
Фото Н. Антипова

В. Бочкарев (Расплюев). «Свадьба Кречинского».
Фото Н. Антипова

Стремление к раскрытию «человеческого в человеке» — в традиции русского актерства. Василий Бочкарев — достойный представитель этой традиции на современной сцене. Он с одинаковым блеском владеет полюсами актерской палитры: сильным, острым, глубоким драматизмом, доходящим до подлинного трагизма, и возвышенным, серьезным комизмом, взлетающим до фарсовой патетики. Кажется, на сцене ему подвластно все: интеллигентская рефлексия и грубоватый юмор, глубина мысли и озорное дуракавалянье, душевные пропасти и умная ирония, духовные терзания и балаганное шутовство. Он глубоко проникает в душу героя и, в зависимости от авторских и режиссерских заданий, подключает то один, то другой регистр из собственных душевных запасов. Но есть одна роль, где он пустил в ход все свои актерские резервы, украсив ее жанровыми переливами и синкопами. Речь о булгаковском Мольере, которого на наших сценах традиционно играли руководители театров — от Любимова до Ефремова, от Соломина до Ширвиндта и Арцибашева. В роли они выделяли преимущественно драматический аспект содержания. Юрский и Кваша не стали исключениями.

Но ведь Мольер был не только драматургом и руководителем театра, а еще и блистательным комиком: при одном его появлении зал взрывался торжествующим «бру-га-га!». Комический актер как трагический персонаж — это чисто булгаковский разворот образа. Бочкарев, владеющий всеми оттенками комического, — это идеальное попадание. Острый драматизм исполнения мгновениями взлетает до высот трагизма и тут же обрушивается в комизм чистейшей пробы. А лиризм образа возникает от неизбывной любви к театру.

Сколь бы ни была глубока, трагична и даже травматична содержательная сторона исполняемой Бочкаревым роли, она всегда окутана стихией игры. Бочкарев любит играть — с автором, с персонажем, партнером, зрительным залом. Для него будто не существует технических трудностей исполнения. Любую роль подает со сцены элегантно, изящно, легко, артистично и вместе с тем умно, содержательно, сильно. Грима как такового нет. «Гримируется» душа, преображается психика — здесь главный секрет артиста. Он всерьез воспринимает идею перевоплощения душ. Более того, считает, что все написанные гениальными драматургами персонажи живы: они где-то пребывают, их надо осторожно оттуда притянуть поближе, вступить в диалог и наладить с ними близкие отношения (у стариков Малого это называлось «нашептать роль»).

В. Бочкарев (Мольер). «Кабала святош».
Фото Д. Бочарова

В. Бочкарев (Протасов). «Дети солнца».
Фото Д. Бочарова

В. Бочкарев (Арган). «Мнимый больной».
Фото Н. Антипова

Тут-то и начинается самое интересное: создание своеобразного «поля для игры» между собой и персонажем. Сначала артист как бы «ныряет» под образ, подбирается к нему исподволь, погружается глубоко-глубоко, а потом внезапно словно выстреливает вверх, обретает власть над ним и водит, водит на невидимой ниточке то в одну, то в другую сторону, то вверх, то вниз, то вглубь. В эту увлекательную игру он вслед за персонажем вовлекает автора, режиссера, партнера, зрителей и вообще все вокруг — от колосников на верхотуре до подземных люков сцены. На бенефисном представлении «Мнимого больного» внутри спектакля возник особый театральный сюжет, связанный с юбилеем Бочкарева. Домашние хлопотали, лекари важничали, дети влюблялись — всё было как всегда, но в «день рождения Аргана» действие заискрилось, засверкало и стало бликовать особым актерским шиком. Бочкарев центровал ансамбль, задавая тон особого театрального озорства.

Помнится, как однажды летом, в дикую жару, под самый конец сезона давали «Царя Бориса». Народу в зале было непривычно мало — пришли только истинные театралы, пренебрегшие дачным отдыхом ради старого спектакля. В самом начале Годунов, только что избранный на царство, проводит свой первый прием. Бочкарев никогда не играл в этой сцене наслаждения от триумфа — он принимал послов властно, уверенно, как привык еще при царе Феодоре. Он принуждал придворных смириться с его новым статусом, но особенно не давил на них, занятый разговором с иностранными посланцами. А в этот вечер спектакль начался совсем по-другому, что объяснялось категорическим нежеланием артистов играть этих самых иностранных послов и придворных. В самом деле, за стенами театра летняя благодать, сезон в принципе отыгран, в отпуск охота, к тому же и рольки маленькие — один выход в начале, а потом томись за кулисами до самых финальных поклонов.

Бочкарев вышел на сцену и сразу уловил это настроение. Прошел, не глядя ни на кого, сел на трон и оглядел ненавидящим взглядом дисциплинированно, но лениво стоящих партнеров. Надо сказать, никогда прежде не было у него таких льдистых, холодных, жестоких глаз, как у Годунова в этот момент. И вообще роль повел жестко: взял спектакль на себя и потащил его к трагическому финалу. Раньше предложение Шуйского отъехать в действующую армию, чтобы возглавить войну с Самозванцем, отклонял с легкой иронией, небрежно похлопав его по руке: «А вам Москву оставить?» В этот раз — буквально хлестнул этой репликой партнера прямо по глазам. От сестры Ирины с необычной напористостью требовал понимания и прощения, а сына молил о милости с такой силой, пред которой было трудно устоять. К этому градусу высокого напряжения партнеры не могли не подключиться: загорелись, подхватили и заиграли по-настоящему, а в зале после одного из монологов раздалось одобрительное: «Браво!»

Как всякий большой артист, Бочкарев владеет умением «взять зал», причем делает это легко и уверенно: шаг вперед на монологе, круговой обзор кресел, задержка взгляда на ком-то — и зрители дышат так, как это нужно артисту. Надо было видеть и слышать, с каким затаенным вниманием воспринимались слова Доброхотова-Майкова о традициях русского воинства в «Пире победителей». Невозможно забыть реакцию зала на финальное вопрошание Павла Протасова: «За что вы меня?» — и задержку зрительского дыхания, когда артист оборвал текст на полуфразе: «Человек должен…». Артист произносил эти монологи в буквальном смысле «от себя». Для него это органично: роли в русской классике — его прямое актерское дело, ибо он осознает себя неотъемлемой частью отечественной истории, законным наследником русской культуры.

Разумеется, Бочкарев обладает своей «технологией обольщения» публики, но форсаж в нее не входит. Партнер ему важнее. Он твердо знает, что если они сыграют по-честному, зал отзовется без дополнительной актерской атаки. Он любит и умеет работать «от партнера». Охотно повторяет при случае выражение Товстоногова о необходимости «художественного заговора» вокруг спектакля. Высоко ценит в партнерах творческий настрой и умение «завязаться» в диалоге, отозваться на актерский посыл. Он в полном смысле ансамблевый артист; это у него от Анатолия Васильева, у которого он играл в «Вассе» и «Серсо». Но он умеет и мастерски солировать на сцене. Может мазнуть боковым взглядом по рядам, как это делает его обветшавший от времени Сила Ерофеич, при виде наблюдающих за ним людей сразу приосанившийся и выпятивший грудь колесом. А может при уходе со сцены внезапно оглянуться на зал и пройти по лицам запоминающим взглядом, как это делает его царь Борис. Или вдруг заговорит с залом по-свойски, усевшись на авансцене и беззлобно подначивая собравшихся, как это делает Фома Опискин в финале «Села Степанчикова». Умело фокусирует зрительское внимание на жесте: в «Царе Борисе» это протянутая в мольбе рука, в «Пучине» — небрежное и элегантное поигрывание тросточкой, в «Мольере» — прижатые к виску пальцы (жест самоубийцы) и игра с воображаемой монетой.

Он обожает пластическую асимметрию на сцене и смело выходит на парадоксальные пластические акценты, коими изобиловали роли Расплюева и Аргана. Используя прием несовпадения художественных ударений с логическими, подчас возвышается до настоящего гротеска. Свежий пример — решение образа Фомы Опискина. Если стиль — это человек, то мы вправе говорить о специфичном бочкаревском стиле, не имеющем аналогов в современном театре. Разве что они отыщутся в прошлом — легендарные Сергей Шумский, Михаил Чехов, Николай Гриценко.

Репетиция — от латинского слова repetitio — повторение; репетировать — повторять. Здесь и привычность, и загадка театра. Люди театра упорно настаивают, что каждый спектакль неповторим — в том смысле, что сегодня его сценическая жизнь протекает иначе, чем вчера или позавчера. Но это в идеале. А на деле чаще получается не «иначе», а «лучше-хуже», «быстрее-медленнее», «горячее-прохладнее», «нервнее-спокойнее». Бочкарев нацелен на тот самый идеал, который для многих существует лишь в воображении, в декларациях или на бумаге. Конечно, как любой артист, он жаждет новых ролей, но существеннее для него даже не еще одна роль, а обновленная жизнь в старой роли — «играющая жизнь». Если роль «не идет», какая-то сцена не получается «вживую», он ее порой проборматывает, «отпуская» себя от роли, «отдаляясь» от персонажа. Но он не позволяет себе простого повторения затверженного рисунка и потому никогда не «заигрывает» роль до потери интереса к ней. Он стремится на сцене жить художественно, в полном смысле этого слова. И когда достигает искомой художественной правды, то в эти минуты царит — его власть над залом абсолютна. На правду артиста публика откликается всегда — веселым смехом, затаенным вздохом, внимающим молчанием, аплодисментами и возгласами «Браво!».

Есть неведомые зрителю скрытые, сложные связи между образом жизни артиста и природой его одаренности. Для Василия Бочкарева желание жить сливается с желанием играть. Именно непритворная игра заставляет заново ощутить прелесть живой жизни и внутренним слухом услышать, как в тебе, сквозь тебя, рядом с тобой протекает жизнь в ее сиюминутности. В силу не угасшей с годами страсти к актерству, жизнь артиста Бочкарева выстраивается в соответствии с требованиями профессии, а роли играются по законам не лгущей жизни.

Май 2013 г.