Б. Вахтин. «За что ты меня не любишь?». Театр на Литейном.
Постановка Софьи Маламуд, художник Ирина Пронина
За все. В том числе за убытки. Аэрозоль для обуви — раз. Мэйк ап — два. А уж духи… Допустим, не принимаю в расчет амортизацию одежды и затраченные на дорогу средства. Но жаль даже собственный палец, вынужденный включить компьютер. Да и клавиатуру, по которой приходится стучать. И мышку.
Больше всего жалко русский лес! Афиши, программки и прочие бумажные зазывалки. Плюс испорченную фанеру или картон. Они израсходованы бездарно. Типовая советская однокомнатная квартира (диван, кресло, журнальный столик, двери, окошки) изображена столь бесхитростно (не путать с правдой жизни или минимализмом как приемом), будто мы наблюдаем сценографическое усилие сотрудника ДК Пищевиков поселка, неразличимого на карте страны.
Впрочем, скудная фантазия художника Ирины Прониной облегчает участь постановочной части: оформление ставится и убирается в считанные секунды. Между тем обидно и за осветительные приборы, способные безмолвно творить чудеса. Но и свет тут сельскоклубный. Было бы вовсе не жаль драматурга, коли Борис Вахтин принадлежал бы к мощному племени графоманов-драмоделов застойных лет, от творений которых трещали дверцы завлитских шкафов. Но покойным автором пьесы — написан сценарий любимого фильма «На всю оставшуюся жизнь», повесть «Одна абсолютно счастливая деревня», воплощенная Петром Фоменко, наконец, он — сын Веры Пановой.
«За что ты меня не любишь?» — драматургическая поделка 70-х годов прошлого века с названием, заставляющим обратить на себя внимание, ни при жизни автора, ни после светом рампы не освещалась. По единственной, как хочется думать, причине: автору, которого современники величают «выдающимся интеллигентом», скорее всего, неловко было обнародовать комедию, не имеющую никакого отношения к искусству драматургии.
История про двадцатилетних молодоженов, поссорившихся из-за телеграммы, извещающей о приезде непонятного пола Вали (это обстоятельство вызывает приступ ревности супругов), — ничтожна. Герои даже не двумерные. Их беседы друг с другом и с окружающим, трафаретно-изображенным миром — молочницей, почтальоншей, маляром, сантехником — разговоры инфузорий-туфелек со жгутиконосцами.
Ох, не близко российскому человеку учение фэн-шуй! В противном случае многое из содержимого письменных столов людей гуманитарных профессий находило бы свой последний приют на бумагоперерабатывающих заводах. По какой нужде (нищете) театр представил Вахтина голым драматургическим валетом? Не взять в толк. Между тем гармонии между текстом и сценическим воплощением режиссер Софья Маламуд достигла. Скромное умение Маламуд — разводка: артист движется из правой кулисы в кулису левую. Или наоборот. Само собой, хватает бессмысленной суеты и по центру сцены. На этом зрелище даже самые низкосортные плоды былого тюзовского турнепса, взращенного в глубинных регионах, вспоминаются как душистое поле.
Одно дело, когда режиссер на глазах умирает в артистах. Другое — когда присутствуешь при смерти режиссуры как профессии.
Фото Ю. Белинского
Собственное великодушие не дает оснований увлечься и молодыми артистами. Им будто преподан мастер-класс пожилым коллегой из вспомсостава труппы того самого ДК Пищевиков. Юные актерские организмы без явных признаков дарования зашлакованы штампами. Молодежь хлопочет лицами, натужно скалится, выстрелы холостыми эмоциями не могут, как мне кажется, убедить даже мартышек. Тем более что с последними трудно соревноваться по части богатства мимики. Лидер кривляний — Валя (Сергей Ставский). От его безудержной тряски под фонограмму песни «Мы поедем, мы помчимся…» причинным местом и бедрами плечи передергиваются, а глаза устремляются в пол. Гримом, париком актер смахивает на Куравлева из «Иван Васильевич меняет профессию», а интонациями и пластикой напоминает завсегдатая «Катькиного сада». Оснований для профессионального анализа спектакль не дает.
Но он, говорят, изумительно продается нашему народу. Не фокус. Недавний личный эксперимент под названием «Слава профанации» свидетельствует о том, что и невозможное — возможно. Мне, человеку вообще не умеющему рисовать, в разгар осеннего сплина подарили масляные краски и небольшой (слава Богу) кусочек холста. Хаотично накиданные на него не по науке разбавленные краски легли максимально бездарно. «Сумбур вместо живописи» — единственно верный вердикт. Но не давал отчего-то покоя Давид Бурлюк. И облаченную в раму «картину под Бурлюка» чудесным образом сначала приняли, а потом продали в одном из петербургских салонов.
Да-а, если отвлечься от такого мезозойского понятия, как творческая рефлексия, и зажмуриться, то легко представить, как двинем мы с Софьей по России: она со спектаклями, а я с полотнами.
Комментарии (0)