М. Горький. «На дне». Татарский государственный театр драмы и комедии им. К. Тинчурина.
Режиссер Рашид Загидуллин, художник Роман Моров

«Люди для лучшего живут, милачок! Потому-то всякого человека и уважать надо… неизвестно ведь нам, кто он такой, зачем родился и чего сделать может… может, он родился-то на счастье нам… для большой пользы?..» — именно эти слова Луки стали эпиграфом к спектаклю Государственного театра драмы и комедии имени Карима Тинчурина «На дне» по одноименной драме Максима Горького в постановке Рашида Загидуллина.

Сцена из спектакля. Фото из архива театра

Название необходимо уточнить, несмотря на то, что «спектакль поставлен по одноименной драме»… Уточнение это вполне уместно, если иметь в виду: вариантов перевода словосочетания «на дне» с одного языка на другой может быть много. Название спектакля на татарском звучит так: «Там, куда не попадает солнце». Согласитесь, это название поэтично и содержит некую недосказанность, если не сказать тайну. Хочется узнать, чем может закончиться фраза, начавшаяся с таких слов? И каждый пришедший на спектакль зритель завершает эту фразу сам.

В спектакле можно увидеть историю падения какого-то абстрактного человека, а можно… Режиссер отнюдь не подводит черту и не делает категоричных заявлений. Он просто рассказывает историю из прошлого, очень напоминающего современность.

Представляя известный драматургический текст, работая над его театральным воплощением, режиссер решается на эксперимент. Зрительские места расположены прямо на сцене, а актеры играют на расстоянии «рукой подать». Это не малая сцена, а камерная. Казалось бы, кого этим сегодня удивишь, но если учесть, что за сто лет существования татарского театра такое в национальном театре происходит впервые, то стоит к этому отнестись с подобающим случаю вниманием.

Зрителю предлагают не только наблюдать и сопереживать, но составить единое целое с происходящим на расстоянии вытянутой руки. В своеобразной творческой ловушке и артисты, которые не могут позволить себе широкий театральный жест, любимый штамп… Еще более серьезная ответственность лежит на режиссере, который затеял эту историю ради того, чтобы поговорить по душам и открыть нам себя.

Игровое пространство задвинуто в «карман» сцены. В этой нише, заставленной нарами и топчанами, и будет разворачиваться история человека, опустившегося на дно, — божьей твари, очутившейся там, куда не попадает луч солнца. Сатин (Ш. Фархутдинов), одетый в черный неизношенный кожаный плащ, — недавний гость ночлежки. Выбор его явно сознательный, он подустал от жизни, несмотря на то, что еще молод и полон сил. Он разглагольствует, очень напоминая какого-нибудь бомжа-интеллектуала нашего времени, который сбацает на публику пару строк из стихотворения неизвестного простому смертному поэта Серебряного века и удалится, провожаемый изумленными взорами. А знаменитое «Человек — это звучит гордо» прозвучит в устах Сатина то ли как призыв, то ли как вопрос, повторяясь эхом и пролетая над головами тех, кому еще предстоит задуматься, или поиронизировать, или понегодовать — всякому свое.

Т. Нураллин (Барон), Ш. Фархутдинов (Сатин). Фото из архива театра

Васька Пепел (Р. Шамсутдинов) — рубаха-парень (сегодня «свой пацан»), который, не успев различить добро и зло, совершает непоправимое и попадает в западню, из которой не выбраться уже никогда. Ему боязно, но назло себе и здравому смыслу он идет навстречу своей погибели, по-мальчишески бросая вызов судьбе. Проститутка Настя (И. Сафиуллина), ищущая и страждущая защиты и мечтающая о покаянии, читает романы и грезит о прекрасном принце, который простит и поймет, спасет и убережет от новых обид и лишений. И ее немигающий взгляд в пустоту говорит больше, чем слова. Бубнов (З. Харисов), бывший хозяин собственного дела, бывший хозяин собственной жизни, простился с сытостью и благополучием, пытаясь сберечь душу, не переступая черту. Он беспрекословно несет свой крест. Умудрен и «придавлен» жизнью Клещ с умирающей женой на руках. Нервически сентиментальный и смешливый Барон (Т. Нуруллин) с взъерошенным остатком некогда пышной шевелюры изо дня в день привычно для всех играет в величие, то в смехе сквозь слезы, то в плаче, перерастающем в истошный хохот, прячется от самого себя. Актер, поверивший Луке, но не нашедший в себе силы проститься с прошлым, уходит из жизни, признав собственное бессилие перед миром униженных и убогих, оскорбленных и нищих духом людей, которые не знают душевной близости и тепла.

«Да, там, куда не попадает солнце, темно, холодно, сыро, там нет жизни, там и люди совсем другие», — думает зритель. А не похоже ли они все на нас, обыкновенных и хороших, возможно недоумевающих — а почему я вдруг оказался соучастником убийства хозяина ночлежки Костылева, который тянул ко мне руки и звал на помощь? А я не помог, просто смотрел (ведь так случается и в реальности)? А ведь не так он был и суров по отношению к своим «домочадцам», не так сильно их притеснял, в отличие от красавицы-жены, завораживающей одним лишь взглядом и угрожающим змеиным шипением последних предупреждений (Д. Асфадьярова)? Почему?

Знаменательно, что именно в сцене избиения и убийства Костылева открывается театральный занавес и во всей красе является пустой театральный зал, с лепниной и росписью стен, с бархатными креслами, в которых очень удобно упиваться своей непричастностью. Два пространства вдруг соединяются, и зрительный зал на сцене оказывается перед тишиной и пустотой другого. Вот он, другой мир, — большой, красивый, но пути туда нет. И это ощущается физически.

«Я плачу, я стражду, / Душа истомилась в разлуке, / Я плачу, я стражду, / Не выплакать горя в слезах», — вознесется вдруг над зрителем голос великого Шаляпина. И все они: Наташа, девочка-подросток, волею судьбы начавшая взрослую жизнь с потери любимо го человека и преступления, и видавшая виды Квашня, и вечно подшофе городовой Медеведев — все они ждут и надеются, хотя и не верят в лучший исход.

Ш. Фархутдинов (Сатин), Ф. Ситдиков (Актер). Фото из архива театра

Один лишь Лука выбивается из общей картины. Лука в спектакле Загидуллина не лукавит ни перед собой, ни перед другими и ничего не скрывает. Он появляется в ночлежке одетый в ватник, ушанку и кирзовые сапоги — узнаваемый образ, не правда ли? Он много видел в своей жизни, знает почем фунт лиха. Этот человек в исполнении Н. Шайхутдинова знает цену настоящему горю и настоящему, наверное, счастью и видит насквозь. Может быть, поэтому он как магнит тянет к себе и ему открывают душу, ведь играть уже не надо. Лука очень просто говорит про очень сложные вещи. Он отдает себе отчет в том, что и как говорить, когда правда уже бессильна, а порой бессмысленна, потому что жестока. И когда не хватает слов, то Лука и молодого Ваську Пепла через плечо перекинуть может для большего проникновения в суть сказанного. Лука привык защищаться, если этого требует от него сложный и отнюдь не согретый солнцем мир — и наш с вами тоже.

Режиссер, перелистывая перед нами страницы жизни каждого из персонажей, зовет задуматься над тем, что не «согреты» и мы с вами, зрители. И порой забываем о том, что каждый человек «родился-то на счастье нам… для большой пользы», что лишать этого права никого нельзя, что нужно осознать собственное право быть «приносящим счастье» и не бояться этого. Впустить в себя свет и обратить его к другим.

Конечно же, есть в этом спектакле свои сложности, связанные с освоением нового театрального языка, но результат эксперимента, как говорится, налицо… Точнее, на лицах тех, кто унесет с собой осознание того, что свет найдет дорогу, нужно только открыть двери, окна, сердца… Ведь все мы, по большому счету, скитальцы на этой земле и страждем и жаждем…

Декабрь 2006 г.