Л. Н. Толстой. «Власть тьмы». АБДТ им. Г. Товстоногова.
Режиссер Темур Чхеидзе, художник Эдуард Кочергин

«Власть тьмы» — естественное продолжение лейттем Темура Чхеидзе.

Грех и покаяние — его постоянный «сверхсюжет», а от «Любви под вязами», поставленной более десяти лет назад, до «Власти тьмы» — кратчайшее расстояние. Это вообще «пьесы-близнецы». И там и там — история из деревенской жизни, история хозяйства, нажитого горбом Кэббота или Петра, в Америке или в России. В обеих драмах/трагедиях — криминальный сюжет, в обеих — старый постылый муж, за которым равно мучаются Анисья или Абби, молодухи, живущие в достатке и не родившие в этом достатке от законного мужа. И там и там — застилающая свет, ввергающая во тьму страсть этих молодых чувственных баб к еще более молодому сильному работнику (будь то пасынок Эбин или батрак Никита); и там и там — убиенный младенец и финальное покаяние: страсть, вводившая в грех, стихает — и открывается небо, Бог («Не-бо…» — произносила в финале «Вязов» Абби, становится на колени перед народом и Богом Никита).

Тьма — это не только темень, темнота, невежество, это еще и, согласно словарям, «бесчисленное количество» кого-то, и войско в десять тысяч человек на Руси IV—ХIII века. То есть тьма — это, по сути, народ, на спектакле приходит мысль, что «власть тьмы» — это народовластие… И здесь кратчайшее расстояние между народом «Бориса Годунова», которого Чхеидзе ставил восемь лет назад, и народом нынешней «Власти тьмы»: судьба человеческая, грех народный… Или наоборот: грех человеческий — судьба народная?

Оформление, сделанное Эдуардом Кочергиным, — тоже естественное продолжение его тем. Он воспринимает русский мир Толстого как мир сколь православный, столь и языческий: слева — иконка, в окошечке — оберег-куколка, не уберегший рожденного Акулиной младенца… В этом мире если не безбожие, то многобожие (а в русской жизни не так? Так). Действие вынесено на подворье, на мирской суд — это явно «пустое пространство» трагедии, не ограниченное стенами избы. Но бревенчатые треугольники кровли (как будто у мира «крышу снесло») лежат на полу. Трехчастное строение русской избы (подпол, клеть и чердак) отводило крыше смысл «свода небесного» (в подполе — нечисть, в клети, людском обиталище, — мы с вами, на чердаке, под крышей, — дух, неспроста там, а не в подполе хранились старые бумаги, книги, отжившие свое вещи…).

Во «Власти тьмы» небо (не-бо…) повалено наземь, опрокинуто, по нему ходят ногами, топчут, а в финале Аким — Валерий Ивченко стоит на коленях не перед образами, а молится сошедшему с небес дощатому солнцу — Яриле. Когда-то в «Тихом Доне» Кочергина всходило черное солнце, здесь лейттема продолжена: спустившееся в царство тьмы светило не освещает жизни, не сулит света, не властвует, оно похоже на поверженное треугольное небо (не-бо…). Только круглое: солн-це.

Смыслы ясны. Пафос понятен. Никакая Новая драма не сравнится с «чернухой» графа Толстого, ее нынешние сквернословные сумерки — ничто перед властью тьмы, описанной столетие назад, и в этом смысле послание Чхеидзе понятно, искренне, нравственно, честно и глубоко современно.

Но деревянный помост, бревна, ворота почему-то специально обработаны, дерево не дышит и выглядит бутафорски, как в декорациях каких-нибудь Шишкова-Бочарова 60-х годов XIX века.

Так же неестествен и «не дышит» говор с мягкими глагольными окончаниями («ить — ать…»). Вот уж действительно — «пошла писать» то ли тульская, то ли рязанская, то ли архангельская губерния… В «Братьях и сестрах», где важна была правда жизни, мы точно знали: это архангельский Север, но не вологодчина. Граф Толстой никакого говора не имитировал, занятый вселенской проповедью. Проповедь и не требует этнографии. Зачем говор в проповедническом спектакле?..

Впрочем, если учесть, что на женских лицах современная косметика, на веках тени, а крестьянка Марина (Ирина Патракова) появляется со свежим маникюром на руках, вопросы о подлинности отпадут сами собой. Люди, населяющие этот мир, — ряженые, пейзане, имеющие малое сходство с народной тьмой…

И косноязычный Аким, юродивый, не владеющий словом, в исполнении Валерия Ивченко начинает «щукарить», пропевать текст, вздымая руки, и злая Анисья (Татьяна Аптикеева) уж так академически-громогласно измождена своей страстью, что куда там…

В самом начале, когда старуха Матрена (Ируте Венгалите) приходит к Анисье и долго молча сидит у стола, прежде чем дать яду, и лицо ее не выражает как будто ничего, — думаешь: вот она, настоящая, потаенная власть, вот он — омут, где вода не шелохнется, гладь спокойна, а попади-ка в него… Но таких зон страшного, подлинного молчания в спектакле немного. Он держит внимание зала другим: как раз открытыми темпераментными перепалками, сшибками, явленными страстями. А узнают ли себя нынешние анисьи, акулины, никиты — Бог ведает. Они — в театре.

Думаю, что не только у меня, но и у многих к спектаклю «Власть тьмы» сложное чувство. Например, я не стала бы смотреть его второй раз как спектакль, который запомнился, запал в душу, но тот первый и единственный раз, когда я его смотрела, у меня не было желания встать и уйти — того желания, которое часто нарастает в современном театре.

Нет, этот спектакль располагал к просмотру.

Ясно было, что в спектакле выдержана намеренная и принципиальная архаичность формы, которая мне нисколько не мешала. Передо мной был театр конца 1970-х годов. Те декорации, которые сделал Эдуард Кочергин, могли бы быть в конце 70-х — начале 80-х… в конце 80-х… они не были маркированы временем. Почти не была маркирована временем игра актеров — то есть передо мной был очень хорошо знакомый театр. Но в конце 70-х, куда я перенеслась, бывали, как мы помним, художественные открытия, в этой архаической сегодня форме было некое содержимое, которое мы, зрители, воспринимали. Как же обстоит дело с этим содержимым в спектакле Чхеидзе?

Думаю, что Чхеидзе взял эту пьесу не случайно и не зря. Там были болевые точки, которые его сильно задевали. Мы можем их опознать: прежде всего, это несогласие с развратом, с моральной деградацией, которое так живо было в страшном графе Толстом. Это несогласие с моральной деградацией очень хорошо воспринимается зрителем, на это он лучше всего реагирует. Он волнуется, когда Аким начинает выяснять дьявольскую природу банковских операций и когда главный герой Никита из бедного работника в посконной рубахе становится неким разудалым ухарем, нацепившим на себя разные приметы цивилизации (считывается это русское желание — урвав себе неправедный клочок, сразу принарядиться, приодеться и показать себя). Это знакомо, тоже очень хорошо опознается и располагает к себе.

Но мир Толстого — мир очень страстный, переполненный разнообразными сильными чувствами. Это аксиома. У русских классиков так бывает не всегда. Не найдем мы такого в Гоголе (я имею в виду страсть чувственную, между М и Ж). Очень редуцировано и запутано это у Чехова. Не во всех пьесах Островского мы найдем страсти, есть пьесы совсем без этого — о житейском порядке, укладе, его инерции. У Толстого, и именно во «Власти тьмы», которая вся построена на преступных чрезмерных страстях, это есть, но именно эта стихия в спектакле себя никак не выявила. И потому, что с трудом найдешь такие страсти и в жизни и на сцене, и потому, что в творчестве режиссера этой чувственности нет, он совсем иной, некий иной. У него другой мир.

Страстей нет. Остаются характеры. Несмотря на то, что «Власть тьмы» — моралите, почти басня, там характеры выписаны жирной масляной краской, они достаточно очевидные, яркие, привлекательные, в них интересно было бы поиграть.

Удались двое — Аким (Валерий Ивченко) и Никита (Дмитрий Быковский). Именно в природе Быковского —  избыточной и такой могучей, что можно назначить его на роль и больше ничего не делать (фактура скажет за себя), — было что-то подходящее к стилю и сути толстовской истории. Он играет очень просто, искренне, всерьез, и то, что в другом спектакле показалось бы топорным, — здесь идет хорошо. Он отлично делает конец того действия, когда уходит Аким, потрясенный падением сына, а он вдруг говорит: «Погасите свет. Скучно». Хорошо говорит — от тоски огромного животного существа, которому напомнили о душе, а с душой плохо… Размашисто, искренне, просто, может быть слишком прямолинейно, но убедительно играет Быковский и последние мгновения сценической жизни своего героя.

Режиссер последовательно, шаг за шагом ведет нас к финалу, где почти неосознанно мелькает мысль об общей судьбе — «их» и «нашей». Может быть, поэтому зритель и благодарен? За заботу. Ибо современная жизнь с ее размытыми понятиями добра и зла требует чего-то такого.

Золотистые кочергинские срубы очень красивы. Во втором действии над ними появляется деревянное солнышко.

Мы как будто отодвинуты в пространстве и смотрим древнюю сагу…

Вот Анисья (Татьяна Аптикеева) милуется с любовником Никитой (Дмитрий Быковский). Они копошатся, будто в яме, а в последнем действии Никита в полном смысле слова будет торчать из ямы, где зарыт убитый ребеночек (фольклорный мотив здесь, несомненно, есть — молодец по грудь в землю ушел). Никита в исполнении Быковского, особенно в начале спектакля, вроде как лубочный персонаж. Огромный, с детски-звериным лицом.

Сделал свою роль и Ивченко, по крайней мере, четко выполнен внешний рисунок — немудреными средствами, но выполнен: и манера говорить, и двигаться, и реагировать. Его герой не кажется дурачком, но вместе с тем нельзя сказать, что это огромный мудрец. Просто человек с душой, чистый звук. При этом особенного свечения, которое возможно в этой роли, в Ивченко нет. Но это свечение — ненаигранный подтекст, оно пылает, только когда крупная актерская личность привносит в роль что-то… Ивченко замечательный артист, но только артист — и он сделал роль.

А больше ни одной роли не сделано. Девушки страшно невнятные, при том, что их много, Толстой выписал вариации женской натуры, расщепил стихию на несколько представительниц. Во «Власти тьмы» существуют женщины угрожающей яркости, и, мне кажется, ни одна не прозвучала в спектакле. То ли дело в индивидуальностях, то ли не найдены ключи, поиграли во внешнюю незаразительную характерность.

Не получились женщины, а значит, рассыпался этот мир… Нет художественного целого, русского морального мира, написанного Толстым, который встает за этой деревенской историей. Получился частный случай. Рассказана история о ком-то. На каком-то острове живут не очень понятно, странно говорящие, люди, вступающие между собой в какие-то отношения, не положенные аборигенскими законами этого острова. Как-то эти отношения вредят ходу жизни — и наступает покаяние, после чего эта косноязычная аборигенская жизнь заканчивается, мы никогда больше с ней не встретимся, и даже не вполне понятно, кто это был. Не возникает ощущения, что это были наши родственники или мы сами. Нет, это — о ком-то…

Увы, во «Власти тьмы» не возникает того мира, который возникал, скажем, в «Марии Стюарт». Хотя и там с чувственностью дело обстояло не лучшим образом, но для Чхеидзе главным было великолепное сооружение шиллеровской мысли о государственности. И это здание было построено. Во «Власти тьмы» мир не сложился и остался в картинках про далекую жизнь.

Темур Чхеидзе поставил «Власть тьмы». Сейчас, когда, как говорил один герой Достоевского, «все все равно», вдруг появляется спектакль в лучших традициях человечности и совершенно библейский в своей простоте.

При этом — стройность и необыкновенная режиссерская оптика.

Пьеса Толстого с изменами, душегубством, убийством ребеночка куда как натуралистична (и символична). Уголовная история, потрясшая Толстого, потрясает и нас. Но весь этот животно-стихийный мир в спектакле — как красивая картина в раме. Будто все «схвачено морозцем». Чисто. Красиво.

Вот страшные Анисья и Матрена убивают ребеночка падчерицы Акулины и не забывают при этом его окрестить. Эта «забота» необыкновенна. Можно крушить детское тельце, но блюсти христианские традиции…

Вот светлая сирота Марина (чудесная Ирина Патракова), обманутая Никитой. Обидно и важно ей не то, что замуж не взял, а то, что разлюбил. Суть, Высшее. Любовь. Она — светлое пятно в этом месиве тел без душ.

Вот муж Анисьи, Петр (замечательный Анатолий Петров), жесткий, истовый человек, но Бога помнящий. Уходя, просит прощения у врагов и коварства не видит.

Вот Матрена, мать Никиты (Ируте Венгалите), один из самых сильных образов в спектакле. Бытовая благообразная тетка. Сколько таких мы встречаем на улицах. Их тьма — самая страшная. Она серого цвета. Такая и яблочко даст, и дверку не откроет, когда будут молить о помощи. Она из тех, для кого реки, рвы, границы, Гималаи между добром и злом — ничто. Раз — перешел, и разницы нет. На том берегу, на этом… Матрена тащит Анисью с ее детским бабьим умом на тот бережок — «порошочек в чаю распустить и дать больному мужу». А той остатки воспоминаний о чем-то хорошем мешают. Вроде как нельзя. Но одержима страстью к Никите и соглашается.

Всему этому у Толстого противостоит Аким, нежный образ божьего человека, который спасет наш мир от скверны. Вот тут, на мой взгляд, самая большая проблема этого спектакля. Аким, загримированный под иконописного святого (не так ли смотрит с икон Николай Мирликийский?), в исполнении замечательного Валерия Ивченко оставляет парадоксальное впечатление. Аким у Толстого — легкая душа, блаженный юродивый. Вот «благости» в этом Акиме и не хватает. Острый интеллект актера и неведомо что еще несколько неорганичны этому Акиму.

Чисто оптически интересует точка зрения режиссера. Где находится он? А где мы? Откуда это ощущение расстояния, дали, отстраненности? Откуда ведется репортаж? Чхеидзе предпочел толстовское «кровное и жаркое» сжать до притчи, до холодноватого мифа. Вся эта история о тьме поведана нам как исландская сага. Но там — о героическом, здесь — об ужасном.

И вдруг в конце, в последней сцене — крупный план, неожиданно, как взрыв. Были сонные тела без душ — и вдруг человеческое детское лицо кающегося Никиты. И горячая волна, и чувство связи всех со всеми. Таких минут в театре ждешь. Вдруг меняется ракурс, и все ранит тебя навылет, и игра масштабами представляется полной смысла. Спектакль возвращает надежду и предлагает покаяться, обещая прощение. Именно в этом нуждается современный человек — в прощении, когда земная ось уже сдвинулась.

Темур Чхеидзе поставил как будто космический репортаж о земной жизни людей.

Февраль 2007 г.