Я. Реза. «ART». Театр «Волхонка» (Екатеринбург).
Режиссер Максим Кальсин, художник Ирина Фадеева

«Волхонка» — самый маленький театр Екатеринбурга. Сорок или даже чуть меньше мест в зале. Но с вешалкой, фойе и буфетом — все по-настоящему. А главное — возраст. Этой осенью — двадцать лет! И, конечно, за эти годы было все: и успех, и провалы, и даже трагедии.

Мне все казалось, что театр никак не может оправиться после трагической гибели несколько лет назад идейного, административного, а главное, харизматического лидера, каким был Владимир Ваал, его бессменный директор и один из основных артистов. При этом, конечно, всегда хотелось снять шляпу перед их стоическим отношением к жизни (недавно в городской театральной газете промелькнуло, что на Волхонке актеры опять не могут получить даже мизерных отпускных, т. к. все деньги ушли на аренду, которая вот уже почти 50 000 в месяц), за то, что «держат» репертуар, за то, что остаются театром. Но вот, выходя из маленького фойе после одной из последних премьер, я опять, как в лучшие времена, ощутила радость, и ностальгические чувства нахлынули: «Да, да, это уже было! На этой же самой сцене лет, может быть, пятнадцать назад».

Вернее, на ней, на сцене, в тот давний вечер, собственно, как раз ничего и не было, кроме двух бесконечно разговаривающих мужчин. И говорили они хоть и нервно, но о чем-то совсем не «горяченьком», эти «эмигранты» Славомира Мрожека. Лежали себе — артист Александр Волхонский у левой кулисы, а артист Сергей Ушаков у правой — на железных кроватях и беседовали на экзистенциально-философские темы, и оторваться ни на секунду от прихотливого хода мыслей, от их лиц, мимики, интонаций было невозможно. Весь спектакль как мгновенье. С тех пор мир сошел с ума. Люди разговаривать в большинстве своем совсем разучились, по крайней мере, на сцене. Чтобы их услышали, они либо что-то произносят, либо кричат, либо поют и танцуют, но только не разговаривают.

На этот раз мужчин было трое. Они опять просто разговаривали. Весь спектакль. И даже не на экзистенциально-философские темы. Говорили вообще о какой-то ерунде. Просто о ерунде. Но оторваться опять было невозможно, ни на секунду. Все было ерундой, и все было главным…

Максима Кальсина театр нашел в прошлом году на семинаре молодой режиссуры у Олега Лоевского. Учитывая, видимо, тяготение театра к западной драматургии, молодой режиссер, вчерашний ученик Камы Гинкаса, выбрал «ART» Ясмины Реза, пьесу чудную, тонкую, я бы сказала, кружевную. И рискнул-таки плести кружева в незнакомом театре, с новыми для себя актерами… И вот сплел. Сошлось.

А. Сергеев, Б. Зырянов, А. Фукалов.
Фото из архива театра

А. Фукалов, Б. Зырянов, А. Сергеев.
Фото из архива театра

Пьеса в российском пространстве известна: ее герои Марк, Серж и Иван — не эмигранты, они стопроцентные парижане. И все у них в порядке. И дружат они давно. И любовно-сексуальная сфера уже не в фокусе, даром что один накануне свадьбы. И с работой нормально. И вообще. Так о чем речь? На первый взгляд — о картине (картина на подрамнике — чуть ли не единственный предмет в пустом пространстве сцены). Серж купил картину модного художника, на которой ничего нет, только белый фон с тремя то ли беловато-серыми, то ли беловато-еще какими-то едва заметными полосками. Купил за огромные деньги. Марк, любитель классики, глубоко возмущен этим фактом, конформизмом друга, его, как он считает, патологическим желаньем казаться современным. Серж, соответственно, возмущен реакцией Марка и на себя, и, особенно, на картину, которая, как он уверяет, безумно хороша и вообще «дает вибрацию». И они рвут простака Ивана каждый в свою сторону для «большинства», а тому вообще все это совсем фиолетово, шедевр она там или дерьмо, ему только чтоб не ссориться. И что тут, спрашивается, смотреть больше часа без антракта?

Еще Аристотель, кажется, в своей «Поэтике» говорил, что наибольшее удовольствие в искусстве доставляет узнавание. В спектакле на самом деле много чего происходит. Проступает история Марка и Сержа: первый был, оказывается, наставником второго в постижении художественного, и потому один воспринимает факт покупки картины как предательство, другой — как освобождение. Остроумно остранены разговоры о природе современного искусства, где их противоположные взгляды будто отражение наших внутренних сомнений по поводу феномена этого безумия, появившегося на полотнах в ХХ веке. Что-то смешное и тоже архетипическое происходит у Ивана с родственниками накануне свадьбы. Но не это главное. Главное, что держит нас в радостном напряжении весь спектакль, — узнавание самой психосоматической ткани жизни, не глубины — скорей поверхности, самой — как бы это выразить — фактуры общения людей друг с другом. Вот это кружевное полотно чувств, эмоций, переживаний, раздражений, смен настроения, которое рождается не только и не столько из слов, сколько из взглядов и невзглядов, междометий, пауз, поз, каких-то микроскопических движений, случайных подергиваний, непреднамеренных полужестов. И в этом процессе, здесь и сейчас, на наших глазах из пустяков как будто, из «мух» мгновенно вывязываются «слоны», тут же готовые опять перетечь в нечто микроскопическое, чтобы через две минуты взорваться новым рисунком непредсказуемой конфигурации. О да! Здесь обмануть и обмануться невозможно. Это мы. Мы — сегодня. Саморазорванные, с непредсказуемым настроением, постоянно одергивающие и одергивающиеся, раздражающиеся и тут же раскаивающиеся в этом, а потом злящиеся, что раскаялись, а потом — что разозлились. И над всем этим висит тоска непонимания — себя? Другого? Да разницы нет, ты для себя — давно другой, неподвластный, неуправляемый. Вот проблема. Можно, конечно, расстаться, как собираются всю вторую часть действия наши герои, потому что «перестали понимать», но главная-то заноза не в том, что другой тебя не понимает. Ты сам — давно эмигрант внутри себя, а в эмиграции — как ни раздражают, ни злят такие же «эмигранты» — лучше ужинать вместе.

К сожаленью, не могу сказать, что сегодняшний актерский состав театра — лучший за все предшествующие годы. И хорошо понимаю режиссерское распределение ролей. Кальсин собрал сливки. Двух Александров — Сергеева и Фукалова — знаю и люблю давно, третьего, Бориса Зырянова, узнала сравнительно недавно, полюбила на этом спектакле. Все работы Сергеева, как счастливые семьи, немного похожи друг на друга: слишком индивидуален — и потому проступает везде сам тип актера. Крупный, с крупными чертами красивого выразительного лица, но всегда будто готовый к какому-то нападению, всегда в стойке, внутренне напряженный и как бы изначально обиженный или, может быть, точнее, готовый к обиде. Фукалов, наоборот, может быть очень разным. Кто видел его в «Месяце в деревне» Сергея Стеблюка, хоть и было это тоже Бог знает сколько лет уже назад, не забудет легкость, остроту, мужское обаяние его Шабельского. Марк совсем иной, слегка оплывший, нервный, ранимый, то рассудительный, то бессмысленно упрямый, то усталый, то вдруг здесь же взрывной, как рябь при неустойчивом ветре. Иван, в отличие от этих двух интеллектуалов, вообще из другого теста. Борис Зырянов играет его отчаянно — он как загнанный зверек, который все время на краю, на границе: между двумя противоположными точками зрения друзей на картину, между их нервными разрядами, между хохотом и рыданиями, между чуть ли не детской смертельной обидой и детским же желаньем все поскорей забыть и вместе «пойти ужинать». Они все здесь друг друга стоят, работают филигранно, и главное, друг друга чувствуют и вяжут спектакль легко, тонко и точно, просто петелька-крючочек, петелька-крючочек…

Сентябрь 2006 г.