«Я люблю». Моноспектакль Натальи Эсхи по пьесе Клима «Кабаре „Бухенвальд“».
Театр «Особняк». Режиссер Юлия Панина

Женщина возникает из тьмы. Хрупкая, изящная, Героиня Натальи Эсхи кажется мертвенно-бледной в приглушенном свете софита. Она произносит слова, и в голосе ее спокойствие удивительно сочетается с усталостью, всепоглощающей усталостью от бытия:

когда все закончится
я
имею в виду все
все закончится
понимаете все
и я выйду…

Но вот луч прожектора выхватил из темноты еще один кусочек пространства — черный стул посреди сцены. Осталось глотнуть воды из бутылочки, и можно начинать шоу.

Спектакль выстроен, на первый взгляд, очень просто: монолог Героини, певицы из «кабаре последней надежды» «Бухенвальд», то и дело прерывается эстрадными номерами. Зонги на музыку Курта Вайля, манера их исполнения и костюмы отражают… да трудно сказать: то ли характер героини, то ли особенности ее мировосприятия, то ли сиюминутное состояние. А может быть, все вместе, всю ее жизнь, нелепую, иногда жалкую, но в то же время не без страстей, надрыва.

Один за другим появляются на сцене «персонажи кабаре»: клоун, глупо хлопающий глазами, женщина-вамп, стильно курящая через мундштук папиросу, игривая мадам в фуражке, девчушка с двумя длиннющими косами, дама в изящной шляпкекотелке. Поет ли Героиня, танцует ли — все ее выступления, скорее, обозначение эстрадных номеров, какие-то намеки на шоу, а не само шоу. Движений мало, и они нарочито повторяются. Возникает несоответствие: казалось бы, работа с живой, яркой музыкой К. Вайля — просто подарок для эстрадного артиста, однако в спектакле богатейший музыкальный ресурс почти не использован.

Более живой отклик вызывают сцены, в которых Героиня разыгрывает истории из своей жизни (или даже сны). Как обаятелен в ее рассказе возлюбленный, учитель физики по прозвищу «Абсолютная тьма». А до чего забавно изображает она, как пробиралась по коридору московской коммуналки к заветной двери уборной. Ситуация сама по себе курьезна, и героиня обыгрывает ее так хорошо, что все это вместе представляет вполне законченный эстрадный номер. В какой-то момент начинаешь немного путаться: что из того, что говорит и делает героиня, — ее жизнь, а что очередной «номер». Нет лампочки, которая, как в пьесе Клима, давала бы сигнал к началу представления. Пластический этюд с подвенечным платьем — это иллюстрация к истории свадьбы Героини или выступление, предназначающееся зрителям «Бухенвальда»? А сказанные в микрофон слова:

я ненавижу тех кто приходит сюда
чтобы посмотреть на тех кому не повезло…
я еще увижу твои слезы
ты еще узнаешь что такое Бухенвальд
он всегда с нами
он в нас?

Вроде бы эта речь обращена к нам, пришедшим в театр «Особняк», а вовсе не в кабаре «Бухенвальд», но как-то уж больно пафосно сказано, выпадает из контекста, да еще микрофон… В общем, получается, что «все как бы не реально, все это какой-то кукольный театр», и к персонажам, которых изображает Героиня, так и хочется добавить еще одного: женщину в черных спортивных брюках и черной кофточке — ее саму.

Театр «Особняк» любит поиграть со зрителем: через открытый диалог создает иллюзию «нетеатральности», погружая при этом в театральное действо с головой, так что, очнувшись, не сразу понимаешь, где граница между театральной условностью и жизнью как таковой. Спектакль Юлии Паниной, кажется, не чужд такой «игре». Героиня может неожиданно, не прерывая своей мысли, подойти к микрофону и продолжать, как ни в чем не бывало, рассказ. Естественно, речь ее звучит совершенно подругому: отстраненно, как хорошо заученный текст. В иных случаях она на полуслове обрывает песню и, несмотря на то, что музыка продолжает звучать, говорит о чем-то своем.

Границы между эстрадными выступлениями Героини и ее исповедальным монологом размыты. Жизнь в ее рассказе все больше начинает походить на нескончаемый эстрадный номер, и, кажется, она сама переживает это противоречие. По ходу действия в ней все больше чувствуется беспокойство и даже раздражение — достаточно вспомнить, как нервно запихивает она свадебное платье в какую-то невероятную металлическую авоську, подсунутую ей невидимым помощником.

Точно неприкаянная, Героиня почти весь спектакль мечется между стулом, стоящим посреди сцены, и микрофоном. Она будто боится подойти ближе к зрительному залу (к которому обращается на протяжении всего спектакля), но и углубляться в созданное художником (М. Иванова) пространство сцены тоже не хочет. Она его не обживает. Картины-свитки, не замечаемые ею, висят красивым фоном за ее спиной, намекая, вероятно, на те изменения, которые внесла в ее жизнь поездка на Восток (она «случайно» попала в Индию). Цветные очертания скал, воды, женщины на черных полотнах производят радостное впечатление. Даже рыбы весело плещутся в нарисованных волнах, хотя для Героини рыбы стали кошмаром, символом постоянного ожидания смерти.

Героиня Натальи Эсхи говорит о важных вещах: любви и смерти, абсурдности жизни, надеждах и крушении иллюзий. Однако после спектакля остается ощущение, что вся эта история, полуконцерт, полуисповедь, в сущности, не так важна. В ней абсолютно истинна лишь музыка Курта Вайля, а остальное, быть может, и вовсе ложь, очередной «номер» программы. Гораздо важнее те самые первые слова, сказанные устало, но настолько проникновенно, что кажется — так и должна звучать вечность.