За последние годы поставил спектакли «Вера, надежда, любовь» (Театр на Литейном), «Игроки», «Кроткая», «Женитьба Фигаро», «Фредерик, или Бульвар преступлений» (Новосибирский театр «Глобус»), «Фрекен Жюли» («Балтийский дом»), «С любимыми не расставайтесь» (Театр на Литейном), «Ангажемент», «Нора» (Александринский театр) и др.

А. Галибин.
Фото из архива редакции

1. Что такое для вас театр? Для чего он?

На эти вопросы становится труднее и труднее отвечать, не потому, что они какие-то каверзные, просто потому, что появляется опыт. Когда ты 24 часа в сутки живешь театром и мало времени остается на личную жизнь, то вопрос, для чего театр, просто даже не возникает. Театр становится жизнью, и твоя жизнь становится театром, и когда твое время — это время театра, а так у меня уже очень много лет, то вся моя жизнь — внутри этой ситуации, в том числе и личная.

2. Как изменился ваш взгляд на театр за последнее десятилетие?

Мои взгляды на театр не изменились. Я думаю, что вещи, о которых я говорил, остались, и вряд ли я могу сказать что-то новое на этот счет. Человек ведь сам себе задает какую-то планку. Он работает, или эту планку держа, или поднимаясь выше, или опускаясь ниже. Я отвечал на вопросы «Петербургского театрального журнала» в начале своего пути в театре, когда я ушел из актерской профессии в режиссуру. Теперь мне кажется, что я себе не изменил. Я говорил о каких-то ценностях, так я с ними и остался, с ними и живу. Ну и что сказать больше?..

3. Что угрожает театру сегодня?

Как невежество угрожало театру, так оно ему и угрожает, как непрофессионализм, дилетантство угрожали театру, так они ему и угрожают. В этом смысле тоже ничего не изменилось.

4. Что такое для вас «живой театр»?

Поскольку сегодня у театра появилось очень много форм (собственно, у него всегда было много форм, но у нас в России этих форм десятилетиями не было), то надо рассматривать просто каждую форму в отдельности. Нельзя сказать: вот это живой театр, а это мертвый. Публика с удовольствием ходит на антрепризу и с таким же удовольствием ходит на серьезные вещи — в МДТ, в Александринку… Надо рассматривать каждую ситуацию в отдельности. Нельзя сказать, что театр Романа Виктюка, например, ниже, чем театр Льва Абрамовича Додина, — это абсолютно разные формы работы с людьми, с какими-то образованиями, в том числе и театральными (я говорю об образовании не как о получении каких-то знаний, а об образовании как форме). Это нормально, что есть это и есть это. Живой театр может быть разным, жизнь многогранна…

Если бы мне сказали в 19 лет, что я буду делать в 30, то я бы сказал: этого не может быть. Но это происходит. Если бы мне сказали, что со мной в 50 или в 45 произойдет то-то и то-то, то я бы сказал: нет, ребята, это невозможно. Но это происходит, и слава Богу, что есть формы, и их много, и в них работают, и об этом можно писать и говорить.

5. В диалоге с кем вы находитесь последнее пятилетие?

Я как находился в диалоге с миром и с собой, так в нем и нахожусь, у меня ничего не поменялось. Новых собеседников не появилось, потому что это собеседник очень большой и интересный, поэтому мне интересно по-прежнему с ним — то есть с миром — разговаривать…

6. Что было особенно важно для вас в последние годы (т. е. в первые годы ХХI века)?

Хотя что-то поменялось, конечно, во мне, но мне по-прежнему интересно жить, мне по-прежнему интересно заниматься тем, чем я занимаюсь. Просто в силу опыта и обстоятельств, с которыми сталкиваешься, становится каждый раз труднее делать что-то, как ты думаешь, еще не бывшее, потому что, узнавая какие-то вещи, понимаешь, что в театре было практически все. Очень не хочется быть вторичным, хотя этого, конечно, не избежать, но ведь ты повторяешь по-своему. Может быть, кстати, это интересно, потому что когда ты рассматриваешь одну и ту же проблему под разными углами, то понимаешь, что только в этой стороне можно найти что-то, чего ты еще не делал. Именно ты не делал, а не кто-то другой до тебя, потому что, наверное, все-таки в театре было все.

Мне по-прежнему интересен человек, только в последние годы я по-разному входил в общение с внутренним миром человека. Правда внутреннего чувствования на сцене мне всегда была важна, и, собственно, я в этом разбирался всегда. Если раньше я больше увлекался формой, то теперь мне интереснее какой-то психологический ход. Занимаясь театром, я сейчас, наверное, еще больше занимаюсь внутренним миром человеческим, как бы суммируя те знания, которые я приобрел и которые мне помогли приобрести. Я вижу, что этого очень не хватает — человека на сцене. Людям, которые приходят в театр, это интересно не меньше, чем форма, в которой работают очень многие режиссеры (и замечательно работают). Но жизнь духа на сцене никто не отменял, и у каждого к этому свой путь. У меня такой, у кого-то — другой.

А вообще-то иногда лучше помолчать, чем говорить. Сказано так много, что надо как-то и выполнять, поскольку планка задана высокая. Просто делаешь свою работу и относишься к этому как к работе, не обращая внимания на какие-то вещи: ты работаешь, кто-то пишет, это нормально…

7. Ваши сильные театральные впечатления за это время?

Врать не буду, у меня не было сильных театральных впечатлений. Меня пугает слово «сильные»! Мои впечатления связаны с Бруком, со Стрелером, с Додиным, связаны с людьми, которые определяют театральные направления.

8. Что вы приобрели и что потеряли за это время?

Откуда я знаю, что я приобрел и что потерял… Не знаю. Не могу ответить на этот вопрос, потому что довольно серьезный путь пройден, он связан с какими-то поступками… Отъезд в Новосибирск на три года, но я работал не только в Новосибирске, я работал и в Голландии, и в Москве, и в Петербурге. За три года было сделано 10 спектаклей, они остались не просто как опыт, а как сильные впечатления и в моей жизни, и в жизни городов, людей, и поэтому, конечно, я что-то приобрел. Конечно, это связано с людьми. И наверное, самое главное приобретение за эти годы — моя дочь Ксюша, мой дом и мои близкие. Мы, слава Богу, вместе, и, несмотря на все, что происходило, мы продолжаем вместе быть.

А потери — они неизбежны. Ты думаешь, что двигаешься куда-то, а возвращаясь, видишь: что-то осталось на месте, и это, наверное, является потерей. Но в театре неизвестно, кто впереди, кто сзади, было бы смешно говорить, что вот этот, ребята, занимает первое место, а этот второе. Театр — это длинный шаг и умение этот шаг рассчитывать. Профессия режиссера, которая так многогранна (я говорил, что это наука, так вот я так и продолжаю считать), — эта профессия передается из рук в руки. Я убеждаюсь с каждым годом, что это так, и то, что передано мне, я надеюсь, я каким-то образом развиваю и двигаюсь. Это мое приобретение. Остановка — это потеря.

Не хочется говорить умно. Все великое — оно, несмотря на сложности, в простоте. Когда зритель не видит, что за этим стоит огромный труд, жизнь, наверное, не одного человека, когда на сцене не видно сложной механики, а на человека льется то, что Станиславский называл жизнью духа, — это самое главное, к этому и стремишься. Не агрессия, в которой ничего нет, не какие-то эпатажные вещи, к чему сейчас очень большая склонность, а именно этот человеческий покой, в котором борются страсти. Каждый человек — это микрокосмос, и в нем интересно всё.

9. Ваше этическое кредо сегодня?

Я говорил, что театр — занятие нравственное. Это на самом деле так. Этическое кредо не поменялось, но оно и не должно меняться. Я как проповедовал уважение в театре, уважение к человеку, уважение к актеру, уважение к таланту, уважение к труду других людей, так это все и осталось, можно не расшифровывать.

10. Как вы ощущаете сегодняшнюю петербургскую театральную ситуацию? Что изменилось за эти годы?

Сегодняшняя петербургская театральная ситуация — она очень грустная, вот так ты грустишь осенью, когда после бабьего лета начинают очень быстро опадать листья. Вот это все, что я могу сказать.

11. Как влияет на вас социальная ситуация?

Сейчас уже понятно, что делать с той свободой, которая была дана театру. Сейчас обратили внимание на государственные театры. Я не буду здесь разбирать, какое внимание и что там происходит внутри, но то, что на них обращено внимание, — это очень хорошо. Для того чтобы двигаться дальше, людям театра надо поменять отношение к театру, поменять потребительское отношение к театру человека театра, которое идет еще от социалистических времен, когда вроде ты можешь ничего не делать, но при этом тебе будет очень хорошо, потому что ты знаешь, что у тебя есть такая псевдозащищенность. И то, что сейчас эти вещи вскрываются, мне кажется, это хорошо. Другой вопрос, что это влечет за собой? Очень много поломанных судеб, очень много людей, которые не знают, как вести себя в тех ситуациях, которые возникают, и думаю, что этому надо помогать. А то, что идет реформа, так что ж плохого в реформе? В этом надо, конечно, разбираться, а разобраться не так просто. Я не нахожусь в центре этих театральных событий. За последний год я от театра отошел и не знаю, на какой стадии проблема находится. Непростой вопрос.

12. Какой вам видится ваша будущая судьба?

Вопрос на самом деле провокационный. Я говорил, что мною пройден огромный путь, у меня появился опыт, который ничем нельзя измерить и который нельзя получить даром. Я это очень ценю. С высоты табуретки, на которой ты стоишь, или с высоты детского стула многое становится очевидным. Поэтому, когда я нахожусь в покое, мне это нравится. Не в таком покое, когда ты как покойник, а в несуетливом разборе того, что происходит, — без нервов, без истерии, в такой хорошей внутренней гармонии. И тогда ты не думаешь: Боже мой, что же будет в моей судьбе…

При этом я всегда говорю, что надо давать случаться тому, что должно случиться. Я попрежнему занимаюсь режиссурой. На сегодняшний день ситуация складывается таким образом, что кино, в котором я опять оказался, дает мне возможность работать, общаться с людьми, возможность делать большую художественную картину, которой я сейчас занимаюсь как режиссер. Если мне дана возможность говорить и общаться с миром таким образом, я буду общаться таким образом. А придет пора снова войти в театр — и я войду в него. Потому что я к этому готов! Я не говорю, что знаю про театр все (как говорил мой любимый персонаж Незнайка, «все знать нельзя»), но немного про это знать можно, и я немножко про это знаю, пройдя свой путь. И как только судьба мне скажет: «Саня, давай», — я скажу: ребята, я готов.

Один из моих любимых людей этого города, Евгений Соломонович Калмановский, всегда мне говорил: Саша, ты должен быть готов ко всему, и ты должен быть готов не пассивно, ты должен быть активно готов. И я активно готов ко всему.