2 июля, в день рождения великого театрального художника Давида Боровского, умершего три месяца назад, в Малом драматическом театре — Театре Европы состоялось открытие выставки Боровского. Жена Боровского Марина и сын Александр собрали друзей в день, когда Давиду Львовичу могло исполниться 72 года. Это первая в России его выставка…

Когда 6 апреля пришла весть о том, что в Колумбии, в Боготе от инфаркта скончался Давид Боровский, в голове все время вертелось: «Комиссаржевская умерла в Ташкенте от оспы». Есть судьба в этом нелепо-случайном: «В Ташкенте от оспы». Есть судьба в этом странно-закономерном: «В Колумбии от инфаркта». Он полетел туда на открытие своей первой в жизни персональной выставки, а закончилась она смертью. В России же у него, «царя Давида», «Давида-строителя», давно признанного театральными художниками первым среди них, — персональной выставки никогда не было.

Последним спектаклем Боровского стал «Король Лир» в МДТ. В прошлом номере я писала, что в «Короле Лире» он простроил пустующий черно-белый Храм классической трагедии, который современность наполняет лачужками. Каждой индивидуальной трагедии — свой закуток, но все — «бомжи» на этой земле, без определенного места проживания: и Лир, и Глостер, и их дети. Отдавший тридцать лет Театру на Таганке, строитель его славы, сам Боровский был в последние годы изгнан из своего «королевства» и не имел определенного «места проживания», хотя много работал в России и в мире (в МДТ впервые выставлены его оперные эскизы для крупнейших театров Милана, Амстердама, Парижа). И вот теперь не Таганка, о чем с горечью говорил на открытии выставки Эдуард Кочергин, а МДТ собрал друзей на небольшую выставку.

Макеты, костюмы, на мониторе — живой Боровский на выпуске «Короля Лира» этой весной, крупнейшие российские театральные художники в фойе театра. Кочергин сказал потрясающую вещь: оказывается, ни одна работа Боровского не подписана. Он, великий, не считал себя рисовальщиком, отдавал себя театру как мыслитель (и в этом знал себе цену), но, прекрасный художник, не считал себя таковым. «У него были проблемы со стеной, он комплексовал», — сказал Кочергин. То есть — проблема с экспозициями, выставками. Может быть, потому и не собирал их? «С уходом Боровского наш театр потерял свою совесть». Звучит объемно…

Лев Додин говорил, что лучше любого режиссера Боровский чувствовал актерскую фальшь — он ловил ее через движение, через форму. А Сергей Бархин — о том, как, в сущности, похож был Боровский на Марлона Брандо. Когда-то молодой Высоцкий придумал на Таганке два определения — «экзюперизм» (это нечто сладкоромантическое) и «марлонство» (настоящее мужественное искусство). Боровский был представителем настоящего «марлонства»: стоит вспомнить его «Гамлета», «А зори здесь тихие», «Высоцкого», доски, становящиеся жизнью, пустоту — пустоту космоса. Теперь со стен МДТ глядят замечательные эскизы, и никаких «проблем со стеной». Давид Львович Боровский наверняка был спокоен, наблюдая из мира иного свою первую выставку на Родине. Его большой портрет, повешенный высоко-высоко, фиксировал строгое присутствие Мастера среди нас. Богота ведь тоже высокогорье, там другое давление. Это и сыграло свою роковую роль…