Оперетта воспринимается обонянием. Героиня еще в кулисах — и оттуда идет волнами запах духов, шуршание тафты…

Когда строилось божественное здание оперы, то, конечно, там, рядышком, должно было стоять что-то легкое, не амбициозное, нежное — из фанеры, бархата, с помпончиками, красивое, понятное, пахнущее мимозами… Я бы сравнил это с бабочками, если бы бабочки были не столь трагичны…

Конец первой мировой войны. Если посмотреть тех героев, не в Женеве, скорее в Версале, то, конечно, по одежде, по улыбкам, серьезности, пластике они кажутся опереточными. Война началась опереточными героями, военными, похожими на пожарных… Кайзер, например. Это такой положительный герой, который появляется в конце сюжета: бакенбарды, шишечка на шлеме. Словом, кончился этот ужасный, бесконечно длинный, грешный, сладкий XIX век. И кончился он в 1914 году.

Но вслед за ними пришли совсем, совсем другие герои! Уинстон Черчилль — это уже полностью ХХ век… Или Сталин. А Рузвельт? Тонкие губы, глаза очень родные, но стальные. Шутить с ним можно, но лучше воздержаться.

Словом, те, которые ушли, все были из Австрии, из Мистельбаха, городочка вроде наших Петушков.

Мне посчастливилось, что в мой маленький очаровательный городок Кутаиси приезжал Тбилисский театр музкомедии — он приносил в мое детство беззаботность, легкость, сладость игры и много мелодий.

Оперетта делилась на две красоты: первую олицетворяли блондинки, вторую — роковые брюнеты. Брюнеты были очень таинственны, и блондинкам было трудно устоять перед их отрицательным обаянием. Что сказать о блондинках? Они были прекрасны — порхали, страдали… Это похоже на страдание ваты, когда ее расчесывают до воздушности и она улетает с пальцев. Это очень не обременяющие вас страдания, хотя все равно трудно удержаться от сочувствия к блондинкам. И в жизни тоже. Им так часто не везет.

Кроме блондинок и брюнетов в оперетте встречались седые, не по возрасту легкомысленные, смущающие своей молодостью персонажи, на сцене они выглядели немного ненормальными, но обаятельными. Сапоги у них были начищены, их блеска хватало навсю вашу жизнь.

У оперетты есть много лиц, как у цирка. Одно дело — цирк стационарный, другое дело — шапито. Современные шапито для меня непонятны, как для моего французского друга, очень интересного режиссера и писателя Пьера Минье. В этом виноваты пожарники: они запретили использовать для шапито горючие материалы… А настоящие шапито, шапито моего детства, обязательно должны были пропускать дождь. Брезентовые, не из латекса, старые шапито быстро натягивались, и рисунки, нарисованные на них маслом, ломались от солнца, ветра, дож- дя, транспортировки и получали фрагментарность и обобщение такого рода, что многие из них можно считать произведениями искусства.

Актеры оперетты прекрасные люди, многогранные, и обычно они актеры от рождения. В отличие от драматических актеров, они сами поют и сами могут читать ноты. В мое детство они вошли как букет дивных, тропических цветов, которые можно собрать только в оранжерее или на других материках. Красиво пахли духами, гримом, театром, кулисами… На нашем базаре они смеялись и украшали друг другу ушки вишенками…

Они хорошо знали грим. Доводили себя до образа кукол, грим был решителен, смел и точен. Их не узнавали мамы и папы, собака, а они не узнавали друг друга. Пели не туда, не тому и не то. Удивительно, но дирижер не отставал от них ни на такт.

Но из-за грима было много волнений. Освещение тогда давало большую температуру, сцена маленькая. Месяц август. Ночью в тени + 35 градусов. А гримом делали профили — лепили благородные австрийские носы. Вы представьте, как немолодой герой, накрашенный под брюнета, растопыренным мизинцем держит с одной стороны горбинку носа, а указательным пальцем другой руки темечко — и что-то еще поет ей, по силуэту тоже уже не совсем подходящей к тексту о неотразимой красоте Сильвы.

В оперетте рождались легкокрылые мелодии для невеселых минут вашей будущей жизни. Мы помним их, они перекочевали в фильмы…

Приходилось ли мне работать в оперетте? Да, както на полтора года я бросил все и отдался оперетте. Названия ее не помню — наверное, от счастья и безответственности.

В грузинской музыке есть много красивейших оперетт. Я полтора года общался с замечательно талантливыми композиторами. Они писали музыку прямо на коленке, на подоконниках, в столовке.

В зале почти на каждом спектакле попадался человек с чемоданами, даже несколько человек. А галерка была похожа на зал ожидания ЖД. По залу мерцали извиняющиеся выражения лиц, за которыми было легко угадать восторг. В моем детстве женщины часто передавали друг другу остаток помады первой жены директора филармонии Давида Сарджвеладзе. Среди любителей оперетт получались очень хорошие супружеские пары.

Лимонад в зрительском буфете был излишне газирован, и зрители во время спектакля выпускали через нос дополнительное дыхание.

Сколько тяжестей подняла оперетта послевоенных лет!

Как только я подошел к опереточному возрасту как зритель, началась перестройка, которая исключила мое зрительское присутствие в оперетте. А я уже был готов для нее и даже сохранил маленький флакончик одеколона «Красная Москва». Я берег его для этого возраста, для оперетты. Вот так, к 50-ти с чем-то годам, я потерял возможность быть зрителем «Цыганского барона».

Почему толстые люди так красиво танцуют? Вы заметили? А толстые и лысые еще лучше, особенно при их улыбке из фарфора (искусственного, конечно…). Красивая, условная улыбка, печальные брови и чечетка — за ними читается прошлое, много разбитых сердец. Такие герои дают неотразимый сценический эффект.

Какие имена!.. Сильва Вареску! Эдвин! Ганна Главари! Марица! Тасилу! Розалинда и Генрих Айзенштайн! Мистер Икс! Теодора Вердье!..

Вы, наверное, не знаете, что Сильва Вареску, прекрасная Сильва (ее так ждали в Америке), ушла со сцены и уехала… Вы знаете куда? В глухое местечко, которое называется «Козлиное болото». Она уходит от света, от гастролей… Уходит и пишет, и плачет о козлином болоте. Эта такая красивая улыбка автора, что не зааплодировать ему просто невозможно…

Куда, куда вы ушли, Сильва?.. Куда вы удалились?

Говорят, цирк ушел из нашей жизни, говорят, оперетта ушла… Но это дыхание жанра. Как любой жанр, оперетта и цирк дышат, это и есть вздох и вдох…

Невозможно, чтобы они ушли, — иначе мы получим большую-большую черную дыру, откуда на нас будет дуть холодный поток скуки…

Советские опереточные актеры будут судиться на Страшном суде за очень понятные грехи — измена-любовь-измена. В отличие от других актеров, которые претендовали на управление государством и зомбирование общества, в том числе родных и близких, эти не претендовали ни на что, оставались такими, какими были лицедеи XVIII века, то есть готовыми для простых котлов со смолой. Если бы они жили в средние века, их после захода солнца выставляли бы за ворота города вместе с зубодерами и кукольниками.

Опереточные актеры хорошо танцевали (там были, кстати, по-настоящему профессиональные танцмейстеры), они подарили нам шедевры танцев в кино. Как жаль, что в кино их приглашают все меньше и меньше, они могут спасти фильм.

Падение оперетты повлекло за собой общее понижение художественности драматических театров и усиление помпезности по отношению к своей профессии.

Может быть, оперетта — та самая санитарша, которая очистила оперу от того, что не есть опера, ни в коем случае не умаляя радости искусства, заключенной в ней самой, в оперетте. Похоже на то, как фотография очистила мир от анатомического реализма. Мысль, как видите, не глубокая, не вечная и легко забываемая.

Снимем шляпу и поблагодарим оперетту. Ею занимались великие люди, фантастические, красивые. Например, Шостакович. «Москва, Черемушки». Одно удовольствие слушать, как гений может быть легкомысленным и изящным.

Оперетта — радость моего детства. Хотя я мало понимал, почему Сильва страдает, но я понимал: случилось что-то плохое, сочувствовал ей. Но почему она предпочла Козлиное болото Бродвею? Этого понять я не могу и сейчас.

Очень помогает к началу первого акта стаканчик красного вина, или пятьдесят грамм водочки, или коньяка. И к началу второго акта еще пятьдесят грамм. Это такое красивое состояние: слушать арию Мистера Икса — вы верите ей, и на ваших глазах могут появиться слезы. Но больше не пейте, чем я сказал. Иначе на лице появится хмурость, вы помрачнеете от непохожести происходящего на сцене на вашу жизнь.

Ах, какое счастье сидеть в оперетте, выпив пятьдесят грамм коньяка, и нюхать обертку от шоколадной конфетки… И вам всего лишь 50 лет!

Ни с чем не сравним поклон в оперетте — рамповый свет только на щеке сверху и тени снизу, блеск глаз! Ух, как здорово они умеют кланяться!

Обычно дирижер в оперетте, в отличие от других дирижеров, чаще показывает свой профиль — левый и правый, которые не всегда совпадают… И ласточкин хвостик фрака! Он летает, как будто он тоже участник спектакля, он управляет музыкой хвостом фрака! Манжетами!

Да, это было… это кончилось…

А какие бакенбарды! Лаковые туфли! А бриолин?! Бриолин — важнейшее составляющее оперетты… А проборы? Они очень сильно действовали на нас в той жизни. Шляпки и турнюры, плечики, капризные взгляды блондинки через плечико и горькая ирония удаляющего в кулисы брюнета. Как легко этот взгляд разрывал сердца брюнетов! Как красиво уходили они со сцены, и угол их при этом иногда был равен 45 градусам… И на поклон брюнеты выходили последними и клали цветы к ножкам блондинок…

А вы мне говорите, оперетта кончилась?

Никогда!

Сентябрь 2006 г.
В статье использованы рисунки Р. Габриадзе