Петербургский театральный журнал
Блог «ПТЖ» — это отдельное СМИ, живущее в режиме общероссийской театральной газеты. Когда-то один из создателей журнала Леонид Попов делал в «ПТЖ» раздел «Фигаро» (Фигаро здесь, Фигаро там). Лене Попову мы и посвящаем наш блог.
16+

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА

ЖИЗНЬ НЕЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДУХА

«Следующая остановка / Небо». Вольная импровизация В. Вербина на темы Д. Хармса.
ТЮЗ им. А. Брянцева. Режиссер Олег Рыбкин, художник Илья Кутянский

Если бы кто-то знал, как ставить Хармса… Как строить действие по логике бесконечного небытия — «цисфинита», действующей в пространстве этого автора? Вообще, как ставить абсурдистов, ранних, как Хармс и Введенский, или поздних, как Беккет и Ионеско? Смешные персонажи ведут себя идиотским образом? Явно не то. Поскольку не персонажи. И не «ведут». И реальности нет. Обэриуты — последователи Гоголя, но они принадлежат ХХ столетию.

Почти никакой традиции постановок обэриутских текстов в русском театре нет. Возможно, помогла бы традиция сюрреализма, но советский театр ее обошел. Ну, почти обошел, «Ревизор» Мейерхольда с этой точки зрения не изучен. Нет доступных нам исследований близкого Хармсу театрального менталитета Игоря Терентьева. В 1980-е годы казалось, что театральный ключ к Хармсу подобрал Михаил Левитин. Его «Хармс. Чармс. Шардам» в театре «Эрмитаж» строился по законам клоунады, позволял себе полностью отрицать жизнеподобие действий и характеров, измерялся гэгами. Иногда они нарушали пропорции мыслимой человеческой жизни. Тогда на фоне «серьезного» театра это было почти революционно. Но я не могу вспомнить, чтобы сквозь левитинские гэги просвечивал ужас. А без этого мир Хармса не живет.

Мы видели одно несомненно убедительное решение текстов Хармса и Введенского — в начале 1990-х Оскарас Коршуновас ставил их как агрессивное наваждение, выплывающее из мрачных бессознательных глубин, в котором действуют не вполне люди, скорее дикие разнузданные существа, похожие на людей. Ученик Й. Вайткуса, современник лучших спектаклей Э. Някрошюса свободно себя чувствовал в границах литовского поэтического театра тех лет.

Олег Рыбкин (уже ставивший эту композицию несколько лет назад в новосибирском «Красном факеле». — Прим. ред.) понимает, что хармсовский мир строится по законам кошмарного сна, в котором моральные измерения и психологические переживания напрочь отсутствуют.

В ТЮЗе безошибочно выигран контакт с подростками, абсолютно не озабоченными моральной рефлексией. Логика саморазвивающейся фантазии, в которой допустимы любые преувеличения и жестокости, действует в спектакле так же, как и в шуточках нынешних зрителей в их обычном досуговом состоянии. Тезис «Дети — гадость» встречается публикой сочувственно, и дальше законы игры без сантиментов устраивают обе стороны. И история про вываливающихся из окон шестерых любопытных старух воспринимается совершенно естественно, в духе того стеба, который принят в веселой тинейджерской компании.

Режиссер соотносит хармсовскую реальность с конкретной советской действительностью, которая ее породила. Что-то в музыке, что-то в костюмах-ретро. Сосед задыхается в сундуке и фиксирует ощущения наступающей смерти под «Интернационал». Важнее сквозной сюжет: автор ждет, когда его заберут, и, в конце концов, забирают и уводят практически под конвоем. Это происходит тогда, когда он сам признает, что «готов». В текстах Хармса такого сюжета нет. Впрочем, в той условной форме, в которой уход автора происходит, он может восприниматься и не так конкретно, как политическая репрессия. Как всё тут из ниоткуда в никуда, так и уход из реальности может быть любым, не только в направлении ГУЛАГа. Название подсказывает мысль авторов спектакля: следующая остановка — небо. Суета «жизни» предшествует беспредметности грядущего за ней. Здесь особая степень отсутствия измерений жизни, здесь мамаша колотит дочку об стенку головой, а дети, мешающие автору сосредоточиться, околевают от столбняка. Необходимо вычесть из происходящего подобие миру людей и смотреть на него как на беспредметную игру разрушительных энергий бытия.

На сцене, в идеале, должно действовать коллективное бессознательное, воплощенное в некие фигуры, которые не имеют ни разума, ни чувств, ни головы, ни сердца, ни биографии, ни индивидуальности. Как во сне. Поведение персонажей в спектакле построено по принципу «кукольности». Кукла не чувствует, когда ее бьют об стену головой, душат, отрывают ногу, поджигают. Законы игры в спектакле О. Рыбкина сочетают такую абстрактность с характерностью. Старуха (приходящая к повествователю помирать), мерзкая, хриплая, исполнена только ей ведомого пафоса. Сакердон Михайлович (коллега повествователя по лит. цеху) похож на попугая, патетичный, ядовитый, непрерывно дергается и ковыряет в носу. В эту компанию вписывается, например, и Управ дом, существо тупое и наивное в какой-то особой степени… Артисты Лидия Байрашевская, Борис Ивушин, Александр Ленин, играющие эти роли, обнаружили своеобразные «характеры» у своих персонажей, которые не вполне люди. На сцене одна жутковатая команда безумцев сменяет другую.

Спектакль населен не людьми, а вымышленными фигурами, их внешность и костюмы (автор Фагиля Сельская) не принадлежат истории, невозможны в жизни. Как нутро персонажей, так и их одежда состоит из несочетаемых элементов. Что-то от эпохи 30-х годов, что-то от книжных иллюстраций той поры, что-то от тотального безумия. Полувоенный костюм Управдома дополняется шапочкой с ушками зайчика. Сагу об охоте Ивана Топорышкина декламируют великовозрастные медведеобразные детины в лыжных костюмах. У Гражданина Х (Александр Иванов) на спине написан нечитаемый текст. Один женский костюм вполне клоунский: юбка-абажур, ярко-красные чулки с зеленой перевязью; другой — «цельный», но невозможный: домашний халат, сшитый из меха. Один из мужских костюмов можно назвать советско-абсурдным: брюки-галифе, сапоги, вязаная кофта, меховой воротник, на голове платок с узелками. Разная внешность персонажей, в общем, не отменяет равную степень алогизма их существования, их схожую тупую агрессивность. У Хармса еще страшнее, мир состоит из клонов-недочеловеков.

Лишь Гражданин Х (в котором угадывается Автор, Хармс) лишен кукольности и характерности. Впечатление от существования в диком балаганчике просто человека, печального, спокойного, видящего и слышащего, что вокруг происходит, оказывается сильным. Он вглядывается в окружающий его балаган, и вопрос, которым задается герой «Старухи»: «Вы верите в Бога?» — кажется, сквозной в его существовании здесь.

Что может происходить на сцене, если небытие уже вступило в свои права, — это главная проблема театрального абсурдизма. Сюрреальная картинка, созданная О. Рыбкиным, состоит из действий, которые бытовому существованию не могут быть подобны. Скажем, Гражданин Х с соседом ползут по полу и рассуждают о том, как плохи покойники, в частности, тот, который в больнице сожрал белье и младенца сожрал. Стихотворение «Бал» сопровождается пляской заведенных фигур, в которой только один Гражданин Х участвует нехотя. Слова расходятся с действием, любое действие лишено смысла. Разумеется, персонажи не слышат и не понимают друг друга. Например, некий жених, внешне похожий на Пушкина (Владимир Чернышов), рассказывает своей мамаше, что скоро женится, она слышит (переспрашивает) только отдельные слоги, а он тискает свою невесту, бесстрастно рассказывая, как насиловал покойницу… Жизнь распалась на клочки.

В основном действие состоит из кратких монтажных фраз. Единственным сквозным сюжетным мотивом инсценировщик сделал поездку в трамвае, который прибывает все время на одну и ту же остановку «Марсово поле», пассажиры трамвая несколько раз поют (в микрофоны) стихи Хармса, положенные на музыку. Пожалуй, эти постановочные ходы выглядят слишком гладко и ожидаемо, сопротивляются «обрубленности» и необъяснимости как принципам строения действия. Сквозной мотив всеобщего умирания явно выражен в тексте, в микросюжетах «случаев», описанных Хармсом. В режиссуре О. Рыбкина это выражено, прежде всего, смертью разума на всем пространстве действия.

А. Иванов (Гражданин Х). Фото Д. Гуляева

А. Иванов (Гражданин Х).
Фото Д. Гуляева

В самом конце спектакля, после того как Гражданина Х забирают и уводят в безжизненном, обмершем состоянии, оживает Старуха, она обходит свое мертвое царство, рассуждает про девочек — холодных Снегурочек и подбирает одну из них, недавно удушенную. Все к тому шло — постепенно пространством овладела стихия небытия. Несколько минут назад мамаша придушила свою дочку, и вверх улетел один шарик, по небу полетели бестелесные образы населения спектакля. Стихотворение «Летят по небу шарики», которое в финальном параде произносят недействующие нелица, воспринимается в том смысле, что все нами виденное не более реально, чем эти самые невесомые прозрачные объекты… Сценическое пространство сталкивает абстрактный фон и элементы быта. На черном заднике-небе светило, на пустом планшете сцены подушки-треуголки как детские куличики в песочнице. Перед ним сушится на веревке белье и стоит трамвай.

Б. Ивушин (Сакердон), А. Слынько (Девочка). Фото Д. Гуляева

Б. Ивушин (Сакердон), А. Слынько (Девочка).
Фото Д. Гуляева

Как же может выглядеть загадочный «цисфинит», изобретенный Хармсом? История абстрактной живописи началась с обнаружения в живой натуре символических, кукольных и геометрических (неживых) форм. Позднее авангардисты полностью разрушали предметность мира, чтобы увидеть за видимой картинкой жизни иные, нематериальные силы, формы и энергии бытия, божественные и трагические, представить движущееся статичным, бесконечное — временным. Спектакль О. Рыбкина уже шел на сцене ТЮЗа, когда в Русском музее открылась выставка Павла Филонова, современника Хармса, близкого ему в основных параметрах мировосприятия. В этой живописи застыли осколки идиотской реальности, в которые можно как бы вплывать глубже и глубже, обнаруживая целые микромиры мертвенного абсурда. Это похоже на тексты Хармса. (Издания Хармса часто иллюстрируют работами Филонова.) Возможно, так выглядит мир, которым руководит Старуха… Но спектакль О. Рыбкина соотносится, пожалуй, с более ранней стадией беспредметного искусства, когда формы выражения метареальности были еще не найдены. Небытие выглядит здесь как стилизованная, дикая жизнь. Все-таки жизнь. А оно — что-то другое. Но что? Этого никто не знает.

Сентябрь 2006 г.

В указателе спектаклей:

• 

В именном указателе:

• 
• 

Комментарии (0)

Добавить комментарий

Добавить комментарий
  • (required)
  • (required) (не будет опубликован)

Чтобы оставить комментарий, введите, пожалуйста,
код, указанный на картинке. Используйте только
латинские буквы и цифры, регистр не важен.