СЛЕДСТВЕННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

На фестивале Новая драма я впервые чувствовала себя профессором. Я чувствовала себя профессором Преображенским, который отстреливается из Калабуховского дома.

Дело в том, что фестиваль Новая драма менее всего напоминал театральный фестиваль. Он походил на съезд партии. 10 дней партия Новой драмы, предпринявшая экспансию в Петербург, агрессивно, провокационно, путано и эпатажно декларировала на дискуссионных клубах «Утренний кофе с драматургами» пункты своей Программы, диктовала нашему монастырю свой передовой Устав, подтверждая заявленную идеологию вечерними спектаклями. Я посмотрела их 21. Очко!

Не ходи, не участвуй, — говорили друзья. Я приговоренно ходила и участвовала, потому что на прошлых фестивалях не была, верила на слово авторам «ПТЖ» — апологетам нового театрального движения и теперь хотела ощутить реальную фактуру процесса, понять цели и задачи происходящего, прочесть истинную драматургию, осознать интригу. И либо заключить Новую драму в объятия со словами: «Здравствуй, племя…», либо утвердиться в нелепости ее идеологии, продемонстрированной с самого начала фестиваля и далее — не раз. «Ну не могут же они серьезно говорить столько глупостей сразу!» — думала я и ходила… В итоге движение Новой драмы, абсолютно большевистское по своей окраске, оказалось-таки продуманной и отработанной системой провокационных манипуляций — на самых разных уровнях: программа, сеть провокаторов, условные фракции (к примеру, фракция Коляды и фракция Угарова) и т. д. Можно написать пьесу. Скажем, «Doc. о doc’е»…

ПРОГРАММА

От их «двойной бухгалтерии» можно было сойти с ума!

Классику очередной раз сбрасывали с парохода современности, при этом питаясь ею, как червь яблоком или как Барон — Настей в пьесе того самого автора, которого молодые новодрамовцы, живописующие дно современной жизни, верно, не читали. Сам Угаров, попитавшийся И. А. Гончаровым в пьесе «Облом-off», как будто не замечает в новых пьесах родимых пятен вредоносной классики, этих бесконечных теней отца Гамлета, Офелий и прочих Нехлюдовых, которыми кормятся, например, братья Пресняковы, и заявляет, что надо запретить разом всех «Гольдони-Шмольдони» (цит.). Когда режиссер с Украины В. Троицкий сказал, что в политических условиях, при которых исчезают крупные личности и человек оказывается предельно зомбирован социальными матрицами, вырабатывающимися СМИ, самой актуальной оказывается пьеса «Макбет», — Угарова просто заколотило. Он объявил также, что русский театр весь ХХ век шел неверным путем Чехова, «драматурга приятного во всех отношениях», при этом говорил это человек, только что инсценировавший для телесериала «Палату № 6»…

Вообще, люди, зарабатывающие сериалами, в лучших традициях Цезаря Борджиа (для новодрамовской молодежи сообщаю: это герой пьесы Е. Шварца «Тень»), осуждали каждого, кто связывается с сериалами. Больше всех клеймил их опять же комиссар Угаров, ближайшее окружение которого кормится телевидением так же, как и он сам. И это все знают, и сведения об этих авторах, в частности, можно найти в сборнике пьес «Документальный театр» Театра. doc. То есть фарисейство возведено на Новой драме в идеологию.

Еще очень сильно осуждали буржуазность. В общем, где деньги — там бесстыдство. Особенно трогательно это звучало из уст директора «Золотой маски», суперпродюсера и очень состоятельного человека, командира Новой драмы Эдуарда Боякова, показавшего на фестивале «Свадебное путешествие» Владимира Сорокина — образец буржуазно-кондитерского искусства, о котором я уже писала в № 37.

Провозглашали свободу от всяких табу, но запрещали обсуждать, нужен ли на сцене мат. Нужен! В фойе артисты матерились так же, как их герои на сцене. Границы между жизнью и театром в этом смысле были снесены… «Ребята, что вы материтесь, вы же не на сцене!» — говорила на лестнице театра Ленсовета О. Скорочкина актерам Театра. doc. Артисты застывали в мизансцене последней ремарки пьесы Гоголя «Ревизор», наверняка не зная этой ремарки.

Этические категории Новая драма относительно самой себя отменила (безнравственность сквернословия, сценическая ложь, конъюнктура — все это как бы не про нее), зато весь остальной мир бесконечно клеймили как «безнравственный».

Прилюдно и беззастенчиво отменяли режиссуру (спектакли подтвердили ее отмену). Еще в начале фестиваля Угаров заявил, что образность, метафоричность, интерпретация — все это отбросы режиссерского театра, оставшегося, слава тебе господи, в ХХ веке, а теперь настал час драматурга, и они, благословясь, справляются сами. Действительно, он ставит, Коляда ставит, Бояков ставит… Вы спросите — как? Я расскажу когда-нибудь потом.

Неосуществимая мечта Новой драмы — закрыть стационарные государственные театры, погрязшие в рутине. («Отношение к БДТ однозначное — утопить в Фонтанке». Цитирую Угарова.) «Родные, а вы куда со своими пьесами бежите? Вы во МХАТ, к Табакову бежите и там свои деньги имеете…» — заметил на обсуждении Клим… В отношении ко МХАТу определиться до конца не могли, путались, потому что там лежат денежки…

Читатель и коллега! Мрак, тьма египетская окружают Новую драму с севера, с юга и с востока. На западе у них просвет — лондонский театр Ройял Корт, инициирующий и субсидирующий новую драматургию. Новая драма предпочитает пьесы, где суицид, онанизм, голые задницы, социальная депрессия и смрад жизни, проститутки, бомжи, наркоманы, герои zero и пр. Со спектакля латышей «Железная трава» ушли все вожди Нового движения, хотя текст Инги Абеле — редкая, пусть во многом ученическая, попытка написать большую пьесу, а не SMS под видом драмы. Это наивный современный вариант «Привидений» Генрика Ибсена, с самого начала ясно, что в конце нынешняя «фру Алвинг» будет держать на руках тело сына. Так и происходит: мать, охранявшая дом, где все прогнило, обнимает Алексиса, принявшего двойную дозу наркотиков, и повторяет ему: «Дыши!» — как повторяла во время родов. Рифма с последней ремаркой «Привидений» (Освальд в позе эмбриона) очевидна. В Риге «Железную траву» в постановке Петериса Крыловаса играют в настоящем загородном особняке: открыты окна в сад, шумит шоссе, и сделанный в традициях психологического театра спектакль диктует очень хорошим, кстати сказать, актерам гиперреалистический способ существования.

ПЬЕСЫ

Современные пьесы всегда были, есть и будут. Спорить с этим — все равно что отрицать факт атмосферного давления. Новая драма, родившаяся три года назад, тем не менее отрицает. Она считает, что все началось только с нее, что еще недавно современных пьес не было (ну, проводились семинары в Любимовке, учил Коляда…), а теперь они есть. Перечисление спектаклей по пьесам Алексея Шипенко и Ольги Мухиной, Алексея Казанцева и Петра Гладилина, Нины Садур и Юрия Князева, Натальи Скороход и Алексея Слаповского, Елены Греминой и Николая Коляды, Михаила Угарова и Людмилы Разумовской, а также многих других и очень разных — не убеждает строителей Новой драмы. Мир насилья должен быть разрушен ими до основания — на то и большевики. Надо отдать должное Угарову, Греминой и Коляде: инициированное ими движение неокультуренной молодежи в сторону драматургии породило в последние годы сотни пьес — «числом поболее, ценою подешевле». На самом деле, конечно, помогли не только вожди движения, но и Интернет. На фоне общей девальвации слова и тотальной полуграмотности нации слэнговая болтовня в чатах, электронная переписка и телефонные SMS легко переходят в написание диаложков, которые под видом новой драматургии отправляются на многочисленные конкурсы. То, что раньше называлось в театрах самотеком, теперь течет в фарватер Новой драмы.

Что такое Новая драма, на самом деле никто объяснить не может. Почему «Облом-off» М. Угарова по роману Гончарова — новая драма, а «Каренин, Анна, Вронский», идущая в театре им. Ленсовета, — не новая — понять нельзя. Почему десятилетней давности «Осада» Е. Гришковца, играющая с мифом, — новая драма, а «Сизиф и камень» Н. Скороход — не новая, почему мелодрама «Свадебное путешествие» — новая, а «Пока она умирала» Птушкиной — не новая — этого не узнать. Об этом на наших страницах уже говорила М. Тимашева (№ 31), с тех пор картина не прояснилась. Тайну вклада хранит Швейцарский банк.

Считается, что Новая драма — это тексты, провоцирующие новый театральный язык, но многие спектакли при этом исполнялись артистами в манере Петросяна и Клары Новиковой (скажем, «Потрясенная Татьяна» Л. Бугадзе, поставленная М. Угаровым в Центре современной драматургии А. Казанцева). При этом в программу вошли «Красная нить» по пьесе А. Железцова 1983 года и пьеса Сорокина десятилетней давности… Какая новая правда? Какой новый способ? То, что театральный язык не связан с текстом, написанным на бумаге, и тотальная матерщина — не гарантия нового сценического бытия, — Новой драмой отрицается, потому что отрицается сценический текст. Дискутировать на эти темы тоже не представлялось возможным, подобные вопросы вызывают у Новой драмы пароксизм, тут принято считать, что театр ставит буквы, написанные на бумаге писателем. Как скажешь им про сценический текст — так и слышишь: «Мы вчера котов душили, душили…» А вас, типа, не додушили, если вы тут в Петербурге такие вопросы задаете. Амнезия тут у вас.

Конечно, Новая драма во многом — «площадка молодняка», но способных молодых людей (а они есть) надо бы посадить за парту, просвещать, а не развращать, как советовал Петя Мелузов из пьесы того драматурга, который однажды уже летел с парохода современности… Олег Лоевский, прочитавший сотни молодых пьес, говорил о незрелом, тинейджерском сознании авторов, 15% из которых пишут о том, что мир должен быть уничтожен, 20% выясняют отношения с Богом, 80% разбираются во взаимоотношениях мужчины и женщины, и женщина всегда виновата, и мужчина ей мстит, 100% заняты самоидентификацией, и в этом смысле новые пьесы — не пьесы, а лирические высказывания, к театру не имеющие отношения. Дыхание у них короткое и прерывистое, это, как правило, скетчи.

Но на Новой драме поощряется именно полуграмотность. Когда я спросила Е. Гремину, принципиально ли сборник пьес Театра. doc. не вычитан корректором и между подлежащим и сказуемым у новых авторов вы, как правило, найдете запятую, она легко ответила, что безграмотность текстов не принципиальна, можно было и вычитать, но до корректора руки не дошли…

ВОЖДИ И АГЕНТЫ (БОЛЬШАЯ ВРАЧКА)

На Новой драме во все трубы трубили о правде и документальности, протестовали против телевизионного вранья… но от собственных ложных и лживых посылок никак не могли уйти.

Вот, к примеру, возник Театр. doc. с тезисом о документальности. Но какая документальность может быть в театре? Только импровизация. Остальное — мистификация и лукавство. Твердили о технике «verbatim». Но позвольте, разве человек, которого записывают на диктофон, а не подслушивают, говорит так же, как у себя на кухне? Конечно, нет, а техника verbatim не велит подслушивать, она велит предупреждать реципиента о записи, ибо изобретена в Великобритании, где права человека охраняются законом. Мы говорили на фестивале с О. Лоевским и драматургом О. Шишкиным о том, что verbatim актуален для некоммуникативной Европы, где свои внутренние проблемы человек открывает только психоаналитику. Диктофон для него еще один, дополнительный, способ выговориться — до определенной степени, по желанию и в рамках закона — внутреннего и конституционного. В нашем Отечестве проблема «выговориться» традиционно решается за бутылкой с соседом, в купе с попутчиком или с подругой на диване, это и есть настоящий dос., которого никогда не достичь с диктофоном в руках. Так что в основу документального театра кладется первый «фальшак» — якобы подлинный текст. Якобы. Потому что условный «молдаванин в картонной коробке» может ничтоже сумняшеся врать диктофону и настоящий драматург должен почувствовать эту ложь и превратить ее в драматургию. А «вербатимный» обязан доверять кассете. Опять «фальшак». Наконец, документальные роли разучивают актеры — это третий «фальшак». И вообще-то Горькому, Володину или Петрушевской диктофон был не нужен: у них был слух и «магнитофонная» память на живую речь…

Никаких этих доводов вожди слушать не хотели. Э. Бояков сказал, что спектакль «Большая жрачка» — суперсобытие (вообще слово «супер» было в ходу — как глянцевая суперобложка, в которую бесконечно заворачивали книгу, напечатанную на серой газетной бумаге).

«Большая жрачка» Театра. doc., сатирически изображающая нравы телевизионщиков, манипулирует залом так же нагло, как Нагиев в «Окнах» — залом, сидящим в студии. Нас заставляли хлопать, топать (я с изумлением наблюдала, как фестивальный зал поддался на унизительную провокацию! Что уж спрашивать со зрителей в телестудии!).

Для того чтобы на примитивном мате, и только на нем, изобразить телевизионное закулисье, сымитировать половой акт в процессе создания сценария и в позе сидя, а после вытереться салфеточкой, — не нужен никакой verbatim и «промышленный шпионаж», как объявлено в начале. Чтобы спародировать дебильных «подсадных», достаточно посмотреть однажды «Окна».

Но самое поразительное, что участники обличающего спектакля сами успешно трудятся на ТВ в качестве самих себя — и продюсеров и «подсадных». Все смешалось и превратилось во всеобщую провокацию. Вот сидят они на сцене и посредством матерного диалога придумывают сценарий передачи «Большая жрачка». А я представляю, как столь же цинично сидят деятели Театра. doc. и придумывают, как бы им тут пошуметь и сымитировать социальную правденку…

После спектакля к нам с О. Скорочкиной подошла знакомая — бывший театровед, крепкая женщина, которую на мякине не проведешь. «Я долго смотрела реалити-шоу „Дом“, — растерянно сказала она. — Там были все подсадные, а один — настоящий, бригадир, хороший мужик. И он так ото всех отличался! Я села писать ему письмо: мол, какой вы славный и как отличаетесь от этих подсадных!.. А теперь смотрю — он актер doc’а…» То есть подсадные — все: мы в зале, они на сцене, вожди с речами… Об этом два года назад Д. Черняков поставил «Двойное непостоянство».

Я не знаю, когда идеологи Новой драмы играют, а когда всерьез говорят то, что говорят. Мне даже неинтересно разбираться, где тут провокация, где бизнес, а где мракобесие. Глупости, которые из раза в раз повторяет Угаров, можно было бы счесть провокацией, если бы их не было так много. И даже если это провокация, как уважать человека, занимающегося ею?

Это были 10 дней, которые потрясли меня желанием манипулировать людьми, понятиями, категориями — всем, чем можно, заклиная при этом аудиторию: «Правду, ничего кроме правды!». Если предположить, что Новой драмой руководят два «Азефа» — Бояков и Угаров, — что-то станет ясно, но утешения не прибавит.

СПЕКТАКЛИ

Новая драма привезла нам, конечно, несколько достижений, но не новых, а известных по прошлым годам: «Кислород» Ивана Вырыпаева (см. № 31) и «Осаду» Евгения Гришковца (то есть достижение — Гришковец, а не мхатовская «Осада»). Если говорить о действительно новой драме, то «нелинейная драматургия» Милорада Павича («Кровать для троих»), попытку постановки которой предпринял театр им. Ленсовета, в фестиваль явно не вписалась. Не тот формат. Не слишком удачный спектакль Казанского ТЮЗа дал, как мне кажется, надежду на новое имя — Александр Архипов, он написал маленькую пьесу «Дембельский поезд».

Очень чистый спектакль привезла из Эстонии Мерле Карусоо, которая уже тридцать лет работает с документальным материалом, о чем не подозревали московские родоначальники Театра. doc. Потому что — тьма египетская… Тридцать лет назад в советской Эстонии Карусоо, в частности, сделала легендарный спектакль «Мне тринадцать лет». Были опрошены сотни подростков, их письма разыгрывали студенты театрального отделения Консерватории. Теперь М. Карусоо снова собирается сделать «Мне тринадцать лет» — по письмам нынешних тринадцатилетних, рожденных уже в свободной Эстонии. А пока она привезла пятерых из них — детдомовцев, которым помогают рассказывать о себе студенты. Спектакль «Рожденные для Эстонии» не играется постоянно (этот doc. был бы безнравственен), только иногда, для людей, имеющих дело с трудными подростками.

На заключительном вечере организаторы, конечно, иронически обыграли красные флаги новодрамовских афиш, прикололи всем красные большевистские банты и выпустили в фойе ряженых матросов, сгоняющих с подмостков Чехова и Лопе де Вегу (или это был Шекспир?), но в этой финальной шутке уже не было шутки: заигрались до этого.

Финальный праздник с транспарантами «Чайкам — рыбу» был ознаменован голым трансвеститом на подиуме под монолог Нины Заречной о Мировой душе, в которой слились все души… Мужским стриптизом — под треплевские рассуждения из четвертого акта (женский шел под финальный монолог Нины о том, что она играет теперь с упоением…). В женском туалете, пол которого был усыпан искусственными цветами, мочился в унитаз манекен-мужик с голым задом и в красной тенниске «Новая драма», в мужском показывали настоящее порно… «Большевистское» бесовство половонезрелых подростков странно не совпадало с реальным мужским возрастом вождей — Боякова и Угарова, попахивало тухлой рыбой, которую не успели скормить чайкам…

Билетом на финальную вакханалию был коробок спичек. Контролеры меняли его на красный бант. Провокация удалась: потенциальные поджигатели Новой драмы незаметно для себя сдали «оружие» и вступили в большевистскую партию… Я прошла служебным входом и спички на бант не поменяла, так что полный коробок со мной!

Фестиваль начался спектаклем Екатеринбургского ТЮЗа «Изображая жертву» по пьесе братьев Пресняковых. Если кто не знает — там герой Валя изображает на следственных экспериментах жертву. Ему является призрак отца, отравленного матерью, и в конце он отправляет маму и дядю на тот свет, но вообще-то Валя как бы отсутствует, его нет, он зря родился. Пьеса очень слабая: в присутствии героя-zerо, скопированного с депрессивной западной литературы, Пресняковы не умеют организовать драматическую периферию, Валя окружен скетчевыми сценками этих самых следственных экспериментов, где он комически изображает тех, кого на этом свете уже нет. Да и сам он, будто бы живой (трахается, ест), — некая нежить, отсутствующая на этом свете сущность. Новая драма как таковая ужасно напоминает мне этого Валю: ее по сути нет, есть только скетчи вокруг, а она изображает из себя нечто существующее… Zero! И один удачный матерный монолог, как у Пресняковых…

По поводу самого Вали в финале пьесы начинается следственный эксперимент. Будем считать, начали его и мы…

Десять дней находясь в перестрелке с большевистской Новой драмой, да еще в отсутствие художественных впечатлений, я заболела лихорадкой. Знаете, иностранный язык учат методом погружения? Я стала материться (некоторые студенты, попавшие на спектакли, жалуются на то же, а коллеги, до этого употреблявшие нецензурные выражения, наоборот, не могут произнести ни одного бранного слова: подобное выжгло убойной дозой подобного).

…И преследует цитата из «Большой жрачки» — «Отъ…, дурная жись, при… хорошая».

Октябрь 2004 г.