PROTESTO

Басилашвили Олег

Понимаете, реформы состоят из букв алфавита — от А до Я. В Прибалтике, Польше или Чехии все сделали от А до Я, а у нас Егор Тимурович Гайдар успел произнести только «А» и «Б» — и его сняли. Потому мы так сейчас и живем, что люди, находившиеся у корыта и лишавшиеся в результате реформ своих гигантских благ, устранили его и приостановили процесс. Недаром свою последнюю статью Гайдар назвал: «Реформы окончены. Забудьте». И сейчас мы ввергаемся в ту же систему, от которой ушли. Только персонажей у корыта прибавилось. Они использовали те блага, которые создали Ельцин и Гайдар… Вот вам простейший пример. Частная собственность. Необходимо было создать слой богатых людей, владельцев, которые платили бы налоги и кормили страну. Но одновременно с этим необходимо было создать антимонопольную систему, при которой один промышленник не мог бы договариваться с другим — скажем, о ценах на бензин. В Америке такой сговор карается тюрьмой. А наши договариваются. И когда Гайдар после своих первых реформ предложил антимонопольный закон — он был убран и пришел Черномырдин, который из простого прораба стал миллиардером на посту премьер-министра. А такие люди, как Щекочихин, Старовойтова, Маневич, Сахаров и многие другие… Где они? И народ потерянно тыркается и понимает, что тыркаться не за кем. И опять начинается апатия, которую мы уже проходили. Мы уже проходили это: запреты, единомыслие, позорные митинги. Все эти тоталитарные приспособления привели к развалу гигантской страны. А народ больше не выдержит, не только страна развалится — русский народ перестанет существовать вообще.

Когда я был депутатом, мы стали разрабатывать закон о культуре, о котором все теперь забыли. В частности — не менее 2% от бюджета — на культуру. Утверждено подписью Президента. Не выполнялось никогда. Городской бюджет — не менее 6%. Не выполнялось тоже. Конечно, государство не может содержать 600 театров. Но надо действительно оставить несколько театров-Домов, национальное достояние, а остальные отпустить. Тем, кого отберут, даются гранты, туда стекаются лучшие силы. Театры-маяки. Их должно быть немного. А остальные отпускаются.

Но у нас же нет спонсорских законов, как на Западе, сейчас театры выбросят на неподготовленную почву. Когда-то мы эту базу подготовили, но благодаря восстанию Хасбулатова и Руцкого закон этот погиб под сукном, его даже не обсудили в первом чтении. Там был пункт о меценатстве, о льготном налогообложении. Тут не надо изобретать велосипед и даже брать пример у Запада. Все это было в России. Купец Елисеев, последний почетный гражданин Москвы, много жертвовал на церкви, на искусство. Звание не только снижало ему налоги, за меценатство он получил огромный надел земли. А пустой земли в России навалом, это гигантское богатство, которое мы еще не подсчитали! В общем, этот закон погиб, а когда к нам в БДТ приехал Черномырдин на собрание творческой интеллигенции, вставали наши робкие творцы, просили копейки, — я встал и сказал: «Вы разговариваете с нами, как будто вы из собственного кармана унизительно бросаете деньги Петрову или Мыльникову, а есть закон, он подписан Президентом. Вы же сидите за столом Гайдара, найдите в правом ящике!» Он даже удивился: «Вы кто такой?» Кстати, тогда Ельцин подписал еще один прекрасный закон: все блага, которые выделяются культуре на переходный период. Он вообще начал собирать новую страну, поэтому его и опоили, и обкололи. А сейчас действительно грядет ужас акционирования. Вот бандит Иван Иванович, убил шестьсот человек, он будет хозяином театра и будет платить артисточкам по миллиону за стриптиз. Так и будет. Не в БДТ, так в других театрах. Да Борису Николаевичу памятник поставить, он сделал столько, сколько Плеве в свое время не сделал! Но одно дело издать закон, а другое — подзаконные акты. Когда Гайдар предложил ипотеки, тут же его убрали, а сейчас-то что их пропагандировать? И когда я выступил в защиту Егора Тимуровича, меня чуть не убили у Спасской башни люди с красными флагами. Кормушка! Пожрать бесплатно! Нет, мы много сделали тогда в плане законов. Обратите внимание, театр сейчас цветет, а кино только начинается. Почему? Потому что тогда Армен Медведев сказал — исключите кино из ваших законов. Поэтому все законы были направлены на театры и музеи. И смотрите, как расцвели Эрмитаж, Русский музей.

Мы разработали тогда закон о цирке, театре и концертной деятельности. Театры были там поделены на коммерческие и некоммерческие. Но вся эта придуманная нами система похерена, на месте театров скоро будут казино. Все это, к большому сожалению, проистекает от того, что мы — и Дума, и правительство, и Президент — не понимаем ключевого значения культуры для развития страны. Единственный человек, который понимал, — Ельцин, он сказал: «Россия будет возрождаться с культуры», — и выделил нас в отдельную комиссию (а не вместе с туризмом).

А теперь? На 300-летие Петербурга было совещание в Большом Белом тронном зале Эрмитажа. Съехались губернаторы, Президент, и я был приглашен. Выступали губернаторы, говорили о том, что культура — это хорошо и надо улицы подметать, я попросил слова на две минуты. В руках у меня была тоненькая золотая книжечка. Пять страниц. Декларация о культуре, подписанная Дмитрием Сергеевичем Лихачевым по моей просьбе. Там черным по белому написано все, что нужно делать, чтобы сохранить и умножить российскую культуру. Он мечтал, чтобы под этой декларацией подписались все члены Думы, европейские коллеги… В Белом зале я прочел последнюю строчку: «Существование отдельных государств и целых наций вне культуры — совершенно бессмысленно». И сел. Как вы думаете, кто-нибудь, включая министра культуры г-на Швыдкого, подошел ко мне поинтересоваться этой книжечкой?.. Всем до фонаря! А культура — то единственное, что может постепенно сплотить народ.

Михаил Сафронов, директор Свердловского театра музыкальной комедии

Что касается реструктуризации бюджетной сферы, то этот процесс вызывает у меня много сомнений — не раз это все было. До сих пор в документах, которые представлены, нет правил игры. Кто-то хочет одного, кто-то — другого… Мы все время добиваемся от властей, чтобы было понятно, как мы должны работать. То, что предлагается сейчас, на разных территориях будет развиваться и восприниматься по-разному. Нет единого чтения. Надо вступить в разговор с организациями, которые стоят у руля реструктуризации, и договориться об общем языке. Не могут быть сегодня в Свердловске зарплаты одни, в Челябинске другие, в Перми третьи, в Башкирии четвертые. Да, мы разные субъекты, у нас разный потенциал промышленный и культурный, но люди, их труд не могут в пятистах километрах друг от друга оцениваться по-разному. Нам кажется, что наступил момент, когда надо поговорить с органами культуры, поговорить с нашим учредителем…

Борьба не за то, что кого-то приватизируют, а кого-то нет. Борьба идет за то, чтобы зрители получали полноценный творческий продукт, который мы сегодня не можем создать — то казначейство, то финансовые органы меняют требования. Мы не против перемен, жизнь идет, и надо меняться, но сейчас финансовые документы месяцами лежат без движения. Какой театр может выдержать, когда каждую копейку считает, представляет для оплаты, а ее нет по два месяца. Мы должны научиться разговаривать, мы хотим быть понятыми…

Вячеслав Кущев, директор Ростовского государственного музыкального театра

Вообще, ко всем реформам я отношусь отрицательно. Перемены происходят и происходят, а мы часто не понимаем их смысла. Я, например, не понимал реформ, которые были после 1990-х годов. Казалось бы, ну дождались, вот он, свободный театральный процесс, он идет, и для чего его вгонять в какие-то сложные финансовые отношения, которые мешают главному: сцене, жизни артистов, и без того очень и очень непростой. Зачем сейчас реформы? Честно говоря, внятного объяснения я ни от кого не услышал.

Что касается нашего театра, то сейчас мы живем в более или менее сносных условиях, хотя они стали значительно хуже тех, которые были четыре года тому назад. И вот опять говорят: будут новые реформы. Кому они нужны? Театру? Нет. Проблемы собственности? Но нам эти проблемы менее всего сейчас интересны. Улучшить театральный процесс эта реформа не может. Потребуются колоссальные усилия, чтобы все перестроить, и будут поломанные судьбы, поломанные души людей.

Ну не хочет государство нас содержать — скажите прямо: оставляем пять театров — и мы будем думать, как выжить. А сейчас опять эти три проекта — не два не полтора. Ясно, что две предложенные модели не подходят, а третью надо еще отвоевывать…

Людмила Намсараева, директор Бурятского академического Театра оперы и балета (Улан-Удэ)

На мой взгляд, достижением было постановление 1999 года, которое в какой-то степени закрепило стандарты бюджетного финансирования и было построено по демократическому принципу. Но все эти годы, когда театрам была дана самостоятельность, сохранялась и ситуация, когда государство почти их не поддерживало. Самое главное, что в бюджетной политике театры остались на остаточном принципе финансирования. Статья постановочных расходов фактически не выполняется. Деньги мы получаем только на зарплату, а на постановочные расходы малую часть, и то в последние два-три года. С 1999 по 2002 год мы существовали без дотации на постановки. На руководителе персональная ответственность за деятельность театра, за здание, за коллектив, за жизнь и здоровье людей.

Сегодня из главных проблем — проблема взаимоотношений с казначейством. Формируя бюджет 2005 года, нас уже заставляют представить полную смету расходов и доходов на всю деятельность театра. Как мы можем знать свои расходы, когда спектакль не предполагает фиксированной стоимости? Трата любого рубля без казначейства, без минфина, без контрольно-регулирующих органов сейчас невозможна — это неприемлемо для творческой организации.

Очень печально, что до сих пор так и не рассмотрели Закон о театре. Он необходим, потому что даст нормативно- правовые параметры для деятельности.

Разрушить можно одним махом, а восстанавливать… Закрываются филармонии, расформировываются оркестры, театры часто идут на поводу репертуарных пристрастий публики. Разве это в интересах государства?

Борис Ротберг, директор Омского музыкального театра

Я архиотрицательно отношусь к реформе. Театры только-только начинают вставать на ноги после того развала, который был. Только-только начинают оживать регионы. Совсем недавно начали давать деньги на постановочные расходы, этого года три назад не было, надо дать укрепиться театрам, регионам и после этого начинать реформы. Такое ощущение, что театры сегодня живут вопреки государству, которое старается их сбросить. Наши здания купят, и, если сегодня реформа будет, через два-три года у входа в бывший театр будет висеть красный фонарь. Губернаторы содержать театры не смогут — не будет денег. Ведь и сегодня во многих регионах зарплату платят неаккуратно, денег вообще нет, и губернаторы мечтают нас сбросить, а государство дает манок.

Я бы сделал иначе — сначала надо создать законы о спонсорстве, о меценатстве. Раньше при царе давали дворянские звания, земли за спонсорство, а сегодня — дулю с маком. Вот когда эти законы будут, можно начинать ремонт.

На своем веку я прошел много реформ — и все впопыхах, все бегом, и что толку? Не нужен сегодня государству театр. Не нужен. А государство без культуры — это нуль, и все это прекрасно понимают, но — увы. Я вот удивляюсь, как можно создавать законы, начинать реформы, не посоветовавшись с практиками. Ужас в том, что реформы учитывают, как живут Москва, Питер, большие города. А как живет провинция, реформаторы не знают. Никто из провинции не участвовал в разработке новых программ.

Да, контроль над бюджетными средствами должен быть, но умный. А что сейчас? Ведь на спектакль бывает нужен такой реквизит, как чай, кофе, еда какая-нибудь, — все в смету не вставишь. Или мы создаем спектакль, отдаем договора в казначейство, а они могут два месяца рассматривать покупку двух катушек ниток… Они вроде бы правы, они стоят на защите бюджетных денег, но это возврат к советской системе, когда всякие лимиты были…

Владимир Юдельсон, директор Музыкального театра Кузбасса (Кемерово)

Мы все время наступаем на одни и те же грабли. Я глубоко убежден, что это признак нашего менталитета: мы никак не можем создать законы, по которым можно жить. Поэтому каждый раз каждый закон трактуется как угодно. Сколько бы мы и чего ни реформировали, самое страшное в том, что региональные театры будут зависеть от региональных лидеров. Как они будут относиться к театрам, так театры и будут жить. Я заговорил о законе, потому что он ничего не обеспечивает — завтра придет другой губернатор, и у него отношение будет другое, и он законно задушит театр. Этот законно его любил, а тот законно задушит. Один будет спрашивать, почему вы именно этот материал выбрали, другой не будет спрашивать. Вот в Красноярске — после Лебедя пришел Хлопонин и много чего отменил. Что за ситуация, когда приедет барин, нас рассудит и каждый раз с ужасом ждешь, что придет другой губернатор — и все… Не каждый губернатор является государственным человеком…

Мало того, все приходящие в театр лидеры посещают либо премьеру, либо какое-то событие, которое руководство театра специально обеспечивает зрителем. У них остается полное ощущение, что у нас аншлаги каждый день. А, например, Кемерово — город в 500 тысяч населения, и примерно с третьего спектакля начинаются проблемы со зрителем, независимо от того, хороший спектакль, плохой или замечательный. Раньше считалось, что семь процентов — это публика, которая приходит на кассу. Семь процентов для Кемерово — это 35 тысяч. У нас 800 мест, значит, порядка сорока аншлагов нам обеспечено без уполномоченных. Якобы. На самом деле ничего такого нет.

Вот Швыдкой обижается, когда его называют или называли министром Садового кольца, потому что министр, будучи прекрасным театроведом, не понимает, что театры при определенных условиях начнут задыхаться. И то, что хорошо Зевсу — театру Райкина, например, или Современнику, для нас смерть.

Вот у нас Новокузнецк рядом, в котором найти спонсоров легче, чем в Кемерово. Это определяется тем, какие предприятия здесь находятся. Несколько лет назад задыхались угольщики и металлурги, и в Новокузнецке было хуже, чем у нас. А теперь задыхаются химические предприятия, Кемерово задохнулось. И не найдешь легальной поддержки. А черная экономика не будет светиться. Нет законов о спонсорстве, меценатстве. Хотя русское меценатство было основано на чести, и, может, в силу этих традиций сейчас у нас ситуация стала меняться к лучшему.

Юрий Гвоздиков, директор Красноярского театра музыкальной комедии

Я так понял, что театрам дадут возможность зарабатывать. Но при этом все заработанное будет проходить через казначейство, и на эту сумму будет сокращаться бюджетное финансирование. Глупость, глупость и еще раз глупость. Ну скажите, какой интерес мне, руководителю театра, хлопотать с арендой, работать со спонсорами, если эти деньги будут уходить в казначейство и дотация будет сокращаться? Какой смысл зарабатывать в поте лица, если я, ничего не делая, буду получать ту же сумму?

Сейчас все, что я зарабатываю, уходит в казначейство. По положению вроде они должны мне что-то возвращать, но никто ничего не возвращает, казначейству виднее, как расходовать эти деньги. Зарабатывать смысла нет. Я должен расписывать декорации мягкие и декорации твердые. А откуда я знаю, какой спектакль, какой художник как решит? В конце сезона у меня еще ни макета нет, ни художника. У меня только есть название, которое я хотел бы поставить. А мы должны уже на весь год расписывать стоимость проекта. Как заявляет начальник управления культуры, мы должны дать обоснования и выразить уверения в успехе. Но почему-то не каждый спектакль успешен, и не только у меня. Бывает, спектакль не находит своего зрителя, и зачастую это не зависит от затрат и даже от качества спектакля. Не часто бывает, когда все удается. Но от нас сегодня этого требуют.

Я считаю, что политика нашего правительства антитеатральна и антинародна в своей сути.

Янина Кадочникова, директор Екатеринбургского ТЮЗа

Что особенно возмущает? Мы, общество, содержим чиновников и потому вправе не просить, а требовать от них выполнения социального заказа по культуре, по театру.

На государство надеяться уже не приходится, значит, надо будоражить общество и поднимать общественное мнение. Нельзя сегодня принимать условия так называемой «реформы», мы не погибнем (здание, люди), но погибнет содержание нашего дела.

Если государство оставит нас без поддержки, в надежде на прибыль, которую мы должны извлекать из здания, из огромного помещения нашего ТЮЗа, я, естественно, смогу днем и ночью выжимать деньги — от дискотек до аукционов, — но что останется от театра? Малый зал на сто человек и десять человек труппы? Все! Любой меценат, который вложит деньги, никогда не поймет, что просто так на театр можно отдать 10–15 млн и не ждать возврата средств. Есть такие люди? В нашей области я не знаю ни одного.

Закона о театре нет, хотя мы слышим о нем десять лет. Закона о спонсорском налогообложении нет и не будет. Что это за реформа? Это беззаконие — выбрасывать театры, не обеспечив их нормативными актами и приравняв ко всему, что находится в бюджетной сфере. На что надеяться? На местную власть? Дай Бог, чтобы нами руководили люди, у которых правильные человеческие мозги. А если случится, что — нет?

Мы и так много зарабатываем, просто превратились в машину по зарабатыванию денег. Дотации катастрофически не хватает, и, чтобы не терять статусности, по-прежнему давать пять премьер в год, иметь возможность ставить хорошей режиссуре, поддерживать молодых и приглашать мастеров, творить, экспериментировать, не закрывать Малую сцену, ездить на международные фестивали и так далее, — мне приходится еще зарабатывать 8–9 млн.

Сегодня я рассчитала уже свой театр — на случай, если мы должны будем выживать сами, если мы лишимся гос. бюджета, будем платить налоги и содержать здание. Получилось, что для того, чтобы продержаться на сегодняшнем уровне, детский билет мы должны продавать по 1000–1500 руб. Это будет смерть «Каштанке», смерть Шекспиру, смерть искусству. Погибнут все — от Чехова до Коляды. У нас уже рыдает труппа, куда денется армия артистов, ведь они не токари и слесари, их честь и достоинство в том, что они не умеют ничего, кроме как работать на сцене, пусть и за гроши. Погибнут и цеха, целые династии, цеха не могут жить на такие гроши, но они волнуются оттого, что будет еще хуже и они окажутся бомжами.

Государство должно давать нам заказ на воспитание чувств и политическое самосознание. Без этого общество не двинется никуда. Чиновники не понимают, что раз в пять лет театр переживает спад, потом снова подъем. Сколько ни работаю — им плевать, подай плановую загрузку зала 80% — и все.

Буквально вчера шесть театральных руководителей театров Германии приезжали к нам: были и критики, и режиссеры, и директора. Они, выпустившие уже книгу о российском детском театре, приехали посмотреть и поучиться, понять, как в этой пучине мы сохраняем театр. Порази лись нашим спектаклям. А мы не сохраняем, мы губим.

На собрании в начале сезона я успокаивала коллектив: если нас выбросят — будем что-то вместе придумывать, выкручиваться. Ведь наверняка — выбросят, как выбрасывали все и вся. Мы никогда не были так унижены государством, как сейчас. За свое дело, за свою любовь к театру.

Двенадцать лет назад прошел театральный эксперимент, это тоже была реформа — и к лучшему. Но три последних года, когда нас посадили на казначейство и приравняли к банно-прачечным комбинатам и надо отвечать за каждую катушку ниток, а артисты получают 1200–1500 руб. по тарифной сетке, — это позор.

Двенадцать лет назад, когда я сделала красное освещение театра, все смеялись: ты что делаешь? А теперь, когда подсветка уже перегорела, нас заставляют превращать театр в заведение под красным фонарем.

Алексей Песегов, художественный руководитель Минусинского драматического театра

Получается, что либо театр будет частным, либо его будет контролировать государство и финансировать столько спектаклей и те названия, которые сочтет нужным, что уже происходит в Красноярском крае! Я должен обосновывать, почему именно эти названия взял в репертуар. Возвращается наше доброе советское подцензурное время, мне говорят: «Даем вам 500 тыс. на три спектакля», — и спрашивают, почему я ставлю «Аленький цветочек», а не «Кота в сапогах». Я обосновываю, вру и изворачиваюсь, мы разбиваем эту сумму — 500 000 — на три спектакля… Это все — кошмар!

Георгий Исаакян, директор и художественный руководитель Пермского Театра оперы и балета

Только что три недели я ездил по Соединенным Штатам, по самым крупным театрам (Нью-Йорк, Сан-Франциско, Вашингтон, из крупных театральных центров в стороне остались только Чикаго и Бостон). Что происходит? Во-первых, все эти рассказы про самоокупаемый американский театр, которыми нас кормят, — чистое вранье. Точно так же собственные доходы составляют в них 30–35%, а в самых крупных театрах — 40%. Больше не бывает. Там просто соотношение цифр другое, потому что там доходы другие, но в процентном соотношении — все то же, что и у нас.

Дальше начинается: у нас остаток покрывает государство, у них — частные пожертвования. Но это тоже только обман ума — там государство просто не собирает налоги с этих частных спонсоров: отдавайте в театр, а я вам эти налоги прощу. То есть это тоже государственная политика. Собственно говоря, это просто дополнительная головная боль для театров: все мои американские коллеги жалуются, что они с раннего утра до двенадцати ночи бегают по этим фондам, приемным спонсоров и собирают деньги.

Но! Вот с чем они сейчас столкнулись, и эта катастрофа ожидает нас. Вся эта отстроенная система благотворительности на сегодняшний день перестала работать, потому что перестала работать мотивация. Мы стали выяснять — а в чем дело, что за мотивация была в тот период, когда система работала? Выяснилось, что у первого поколения филантропов, которые закладывали основы этой системы благотворительности, были два мотива: быть хорошим гражданином своей страны и чувство вины за то, что они награбили (понятно, что любое нажитое состояние — результат грабежа). Но первое поколение филантропов умерло, нет ни первых Рокфеллеров, ни первых Дюпонов, ни Фордов. Второе поколение, их дети, которые воспитывались этими людьми, тоже ушло. В корпорации пришли новые менеджеры, молодые зубастые ребята, у которых нет никакого чувства вины. Они родились, когда все было уже поделено, они никого не грабили, не душили, не разоряли — и мотива вины у них нет. Мотива быть гражданином тоже нет по одной простой причине: любой менеджер трансконтинентальной корпорации живет в боингах и пятизвездочных отелях, он живет в отеле Хилтон в Вашингтоне или в отеле Хилтон в Венесуэле — и не чувствует никакой страны, никакого общества, никакой ответственности, он вообще не гражданин. И тогда возникает следующая история. Льготное налогообложение распространяется на все общество. Вот я прихожу в приемную с проблемами театра, а рядом со мной приходит человек из онкологического центра — и, конечно, деньги дают онкологическому центру, потому что это святое: дети, больные раком. И все искусство Америки на сегодняшний день накрывается. Они расформировывают симфонические оркестры, они распускают балетные труппы, заколачивают крест-накрест театры. А нам вешают лапшу на уши, что эта хрень работает. Она не работает! И надо всего лишь открыть глаза и посмотреть.

Сейчас происходит простая история. К культуре и искусству относятся как к непрофильным активам, а поскольку теперь у власти бизнес, они пытаются относиться к этому как к некой бизнес-структуре. Я все время твержу: перестаньте относиться к этому как к бизнесу, это не доходный дом, это всегда было убытком, и ЛЮБОЕ общество это всегда понимало, в связи с чем и составлялись эти схемы: или государственной поддержки, или поддержки театра через льготы для филантропов… То есть всегда были формы поддержки искусства, оно само не выживает, оно ВСЕГДА тратит больше, чем зарабатывает, потому что оно нематериально. А поскольку для бизнес-мышления, доминирующего в обществе, это «непрофильный актив», оно делает то, что любая корпорация делает с непрофильными активами: она их продает, освобождается от них — и на этом разговор заканчивается. Нам говорят — давайте попробуем. Что пробовать, когда мировой опыт показывает: при такой ситуации театры не выживут. Они начнут торговать телом, открывать внутри своих зданий казино (мы же прошли уже через мебельные и автомобильные салоны в фойе, аквариумами торговали…). Все рассказы о том, что найдутся какие-то люди, которые акционируют эти театры, — блеф. Какой вменяемый бизнесмен будет вкладывать деньги в убыточное предприятие? Из всех видов театра в мире доход приносят только два. Первый — Бродвей. Он потому и называется Бродвей, что существует в единственном месте в мире — в Нью-Йорке, между 42 и 46 стрит. Нигде больше Бродвея нет, в Москве «Бродвей» не прокатил, ни один из этих мюзиклов, привезенных в Москву, не отбил затрат. Это невозможно. Второй опыт прибыльного театра — стриптиз-бар. Все. Никакой драматический театр, никакой детский, а особенно музыкальный, не выживут в системе, в которую нас ввергают, тем более мы имеем дело с нищим, люмпенизированным обществом нашей страны. «Почему вы зарабатываете так мало?» — спрашивают нас. «Извините, а почему у вас граждане получают так мало?» Да, в Америке цены начинаются с $ 20, у меня они на этой цифре заканчиваются. Я физически не могу назначить больше. Тогда, говорят, давайте уничтожим репертуарные театры. Давайте. А что вместо них? Нерепертуарный гораздо более затратен. Если это сезонный театр — это 6–7 премьер в год новой продукции, контрактная система, которая заведомо дороже, нежели зарплаты, все части театра должны быть арендованы…

Нам говорят: западная система театра. Нет единой западной системы! Есть немецкий, французский, американский — и везде все устроено по-разному. В Европе — мощнейшая государственная поддержка. Замечательная история. В Сан-Франциско я встречаюсь с генеральным менеджером тамошней оперы. Он спрашивает: как вы устроены? Я рассказываю: оркестр, опера, балет. «Как? — говорит. — Я уже сколько лет не могу добиться, чтобы было именно так, все время нестыковка планов и расписаний, потому что у нас отдельно существует менеджмент оперы, отдельно — балета, отдельно — оркестра, которые не могут между собой договориться».

То есть мы обладаем лучшей системой, чем они, но при этом мы ее разрушаем и идем к той системе, которая не работает, чтобы понять, что она не работает! Да, наше государство не столь богато, чтобы содержать всю эту ораву. Так давайте сформулируем направления нашей культурной политики. К примеру, мой театр занимается шестью направлениями работы: сохранение классики, создание модерновых спектаклей, работа с малообеспеченными слоями населения, работа с детьми, международная программа и участие в фестивалях. Давайте определим, какие из этих направлений приоритетные, а какие нет. Пусть они и содержатся государством, потому что они нужны обществу, а на остальные я иду и ищу деньги. А не нахожу — сам виноват.

Мы все время вынуждены говорить какие-то банальности и очевидности. Например, что вся беда в отсутствии культурной политики и точки зрения государства на культуру. Государство не понимает, что культура — единственный способ сохранения идентичности этого государства и целостности его. На самом деле весь вопрос в государственной политике. Как житель этой страны, я должен идентифицировать себя на четырех уровнях: как житель этого города или региона, как житель России, как часть европейско-христианской цивилизации и как часть мировой системы. Всем этим я могу ощутить себя только через культуру: не через спорт, не через экономику. Все остальное — это животное: они строят дом, заботятся о потомстве, но в этом нет человеческого. Человеческое есть только в культурной идентификации. И если государству небезразлична история распада страны, то собрать ее можно только одним: человек должен идентифицировать себя, придя в театр или раскрыв книгу Пушкина.

Александр Калягин, народный артист СССР, Председатель СТД РФ

Важно, чтобы в создавшейся ситуации прозвучали голоса тех, кому доверяет нация. СТД инициировал собрание театральных деятелей и провел его 10 ноября не для того, чтобы выпустить пар. Надвигающиеся преобразования заставляют нас выработать стратегию, которой СТД будет следовать до конца. Главная цель — наладить прерванный диалог с властью. Хотелось бы, чтобы г-н Греф был председателем попечительского совета не только одного театра, МХАТа им. Чехова, но многих театров… Обидно, что наши родные министерства заняли такую позицию. Мы приглашали для встречи А. С. Соколова, но его нет, позиция ФАК, изложенная М. Е. Швыдким, мягко говоря, поражает. Он намекает на то, что Союз ничего не делает и только просит. Это не вполне так, мы выступали с инициативой Парламентских слушаний по вопросам театра, Закона о театре, который помог бы многое отрегулировать. Мы были инициаторами проведения театрального Форума в 1999 году, принятия Положения о театре в новой редакции. Я не буду перечислять все. Г-н Швыдкой утверждает в печати, что мы питаемся слухами и домыслами, но А. Рубинштейн и Е. Левшина выступали с документами в руках, правда, добытыми нелегальным путем. В этом-то и дело, что все законы вырабатываются в тайне, без нашего участия. Если Михаил Ефимович допускает в печатных высказываниях столько неточностей, то доверия не вызывают и остальные его постулаты.

Хочу подчеркнуть: если Правительство наплевательски отнесется к нашим предложениям, российский театр будет разрушен, случится большая беда в государстве. Мы не можем допустить, чтобы на театральных зданиях вместо афиш засверкала реклама казино или ресторана.

Что нами предпринято? За подписью известных людей отправлено письмо Премьер-министру М. Е. Фрадкову с предложением встретиться и урегулировать разногласия и с просьбой не выносить до нашей встречи на обсуждение Правительства документы от Грефа. Ответа пока нет. Выработано обращение деятелей театра для публикации в прессе.

Вопрос Радио «Свобода»: «После выступления на собрании театральных деятелей Константина Аркадьевича Райкина в его театре началась ревизия. Правда ли это и что происходит в театре?»

Константин Райкин, народный артист России, художественный руководитель театра «Сатирикон»

Не берусь утверждать, что это намеренная акция в ответ на мое выступление, может быть. Это странно совпало, но факт тот, что через два дня действительно началась ревизия. Эти факты находятся на странно близком расстоянии друг от друга.

Геннадий Смирнов, заместитель Председателя СТД РФ по социальным вопросам

Я еще не докладывал А. А. Калягину, но через два дня после первого собрания позвонили из Департамента бюджетного контроля и сказали, что хотели бы проверить СТД по использованию бюджетных средств и начать с его региональных отделений.

Юрий Соломин, народный артист СССР, художественный руководитель Малого театра

Со мной никто ни разу о реформе не говорил. Пока для меня все — слухи. Но я здесь потому, что это — жизнь наша, жизнь сотен и тысяч людей, которые живут в провинции. И если мы сегодня не поднимем этот вопрос и не потребуем сказать нам, отчего, почему, зачем и на какое благо делается то, что называется «реформой», — тысячи людей пострадают. Это первое.

Почему, зачем? Никто с нами не посоветовался. На встрече Президента с представителями трех телеканалов задали вопрос: «Какой вы видите власть в стране?» И Владимир Владимирович ответил: «Я вижу ее сбалансированной на благо живущих». Так вот, чтобы сделать это — «на благо живущих», нужно, чтобы люди, отвечающие за реформы, слышали нас. Понимаете, слишком много реформ. И я не могу назвать ни одной, которая бы имела успех. А эта реформа коснется тысяч и миллионов — я включаю туда и зрителей.

В 2006 году исполняется 250 лет с того момента, как императрицей Елизаветой Петровной был учрежден первый субсидируемый государственный русский театр. Наверное, это подарок к юбилею…

Кирилл Лавров, народный артист СССР, художественный руководитель АБДТ им. Г. А. Товстоногова

Я, мягко говоря, не очень силен в экономике.

Я читал документы, о которых идет речь, которые готовятся в недрах властных структур, но для меня это китайская грамота, а беспокоят сами процессы, ко- торые сейчас происходят. Возникла какая-то странная ситуация, когда наша судьба решается без нашего участия. Это главное! Говорят, что будет перерыв между утверждением Правительства и отправкой в Думу, и в этот промежуточек мы можем воткнуть свои предложения… Но это несерьезно. Неизвестно, каким будет этот «промежуточек», а вопрос надо кардинально изучать, этим должны заниматься специалисты, экономисты театрального дела. Меня пугает, что реформы, которые происходят (я не сомневаюсь, что они продиктованы благими намерениями и действительно многое надо реформировать), не начинаются с Закона о театре. Это прежде всего.

Почему все параметры нашей жизни определяются средней группой, в которую входят и стоматологические поликлиники, и театры, и библиотеки, и музеи? Каждая из этих сфер имеет специфические особенности и требует выработки определенного документа, касающегося именно театра, именно здравоохранения, а не чохом все — под одну гребенку. Мне кажется, что это, прежде всего, в интересах государства. Я убежден, что если подходить к искусству только как к обременительным пасынкам, которые сидят на шее государства, — это, мягко говоря, недальновидно. Мы знаем из международного опыта, что есть страны, скажем Англия, где благодаря консерватизму этой нации (и слава Богу!) сохраняются установившиеся отношения с театрами, с культурой. И английский театр великолепно живет.

С другой стороны, есть страны, где это все пытались реформировать, — и постепенно из серьезного заведения театр превращается в лучшем случае в бульварный театр.

В худшем он вообще исчезает и превращается в шоу. Это большая опасность, которая заставила меня приехать за 704 км. Этот вопрос волнует меня глобально: не потеряли бы мы великие достижения русского театра. Эти реформы в значительной мере направлены на то, чтобы ущучить неблаговидную финансовую деятель- ность каких-то театральных заведений. Могу сказать: воровать — это плохо, поощрять жульничество — тем более, какой-то порядок должен быть, но об этом надо думать совместно, начиная с Закона о театре. Вопрос «Петербургского театрального журнала»: «Александр Александрович, на съезде СТД, переизбираясь на должность Председателя, Вы заверяли театральное сообщество, что будете всячески продвигать принятие Закона о театре? Об этом говорят 10 лет, но воз и ныне там. На каком этапе эта деятельность заглохла?»

Александр Калягин

Об этом более точно может сказать мой заместитель Г. А. Смирнов. Мы все время стимулируем, спрашиваем, созваниваемся… В 1999 году инициировали проведение Парламентских слушаний проекта Закона, проект был внесен в Государственную Думу, а дальше чиновники, как это бывает, замотали дело. Нам объяснили, что специального Закона не надо, что все проблемы решаются в общем законодательстве, хотя незадолго до этого были приняты законы о музеях, библиотеках, кино и даже Закон о пчеловодстве. Наших лоббистских усилий не хватило. А министерство культуры заняло позицию «и нашим и вашим». Их понять можно, с правительством бороться несподручно. Как все решается в общем законодательстве — мы видим: в одну кучу валят театр, больницу, школу, стадион, Академию Наук… Надеюсь, что ситуация изменилась с принятием международных правовых актов.

Марк Захаров, народный артист СССР, художественный руководитель театра «Ленком»

У меня крайне субъективное ощущение, что реформы, которые проходят в последнее время, свидетельствуют о системном административном кризисе, в котором пребывают наше государство и общество. Не получается. Так бывает в игровых сферах, в спортивных, бытовых. Чересполосица. Переформировали Совет Федерации.

Вчера выяснилось, что переформировали неправильно, нужно все обратно… Подсчитали количество льготников, кому нужно платить деньги вместо льгот, — оказалось, что расчеты Правительства расходятся: количество реальных, еще живых льготников на территории страны на несколько миллионов больше. Не буду касаться совсем уж острых проблем избирательной системы, а хочу сказать, что коль скоро был осуществлен грандиозный замах, и мы хотим (ну, не мы, а после нас…) построить демократическое общество (а есть люди отчаянной смелости, которые говорят о гражданском обществе), — так вот, для гражданского общества надо аккумулировать снизу потенциальную интеллектуальную энергию и постепенно провести ее вверх — для того, чтобы она оплодотворила всю государственную, общественную жизнь, а театр — это маленькая ее частичка.

Наш СТД недвусмысленно заявил, что удивительно наше неведение того, что там собираются делать… Но если мы посмотрим последние реформы, то поймем: новые реформы собираются делать те же самые люди, что делали их и до этого. Люди из других стран не приедут, а эти, наши, могут принести много вреда. Я этого очень боюсь. Скорее бы прошла эта полоса и началась бы полоса, когда что-то стало получаться…

Генриетта Яновская, главный режиссер МТЮЗа

Я пытаюсь понять: почему, зачем, с какой целью это делается сейчас и что хочет Правительство именно тогда, когда баррель нефти имеет невероятно высокую цену и дело не в деньгах?

Реформирование театра необходимо, но работников театра не спрашивают. Может быть, дело в том, что театр направлен на развитие духовного уровня общества? Может быть, именно это сегодня лишнее и ненужное? Может быть, нужно выхолащивание духовного потенциала и приведение страны к прагматичному существованию, лишенному таких понятий, как сострадание, как боль за другого, самопожертвование — как те самые чувства, на которые опирается русский театр? Это лишнее и ненужное? Вот первый вопрос, который возникает у меня, когда я об этом думаю.

Второй вопрос. Все препоны, которые ставятся на пути принятия Закона о театре, я не могу объяснить ничем, кроме безграмотности и желания отобрать театральные здания. Это невероятно лакомые куски. И надо привести нас к тому качеству, когда нас можно будет легко, изящно, со сбросом приватизировать. Есть новая волна руководителей, у которых мало чего есть… Нигде в документах нет попытки написать о запрете даже частичного перепрофилирования театров. Они говорят: а мы и не будем перепрофилировать, вот идут два спектакля в месяц… Они не задумываются и о том, что, говоря об этих реформах, они вступают в прямой конфликт с Законом о труде, который никто не отменял. Уровень профессиональной неподготовленности этой «реформы» говорит о том, что интересы этих людей находятся в другой плоскости. И не надо на это закрывать глаза. Нам в Москве хорошо, Лужков давал нам дышать. А провинция? Надо говорить с Президентом о попытке оглупления страны.

Константин Райкин

Я пребываю в еще более острой ситуации. Мой театр в Федеральном ведении, и я не могу быть убережен Ю. М. Лужковым от каких-то острых и опасных действий, которые последуют прямо сейчас. У меня нет сомнений: готовится преступление. М. Е. Швыдкой говорит, что мы с моим директором нагнетаем панику. Но когда тонет корабль, лучше не танцевать и не пить шампанское. Своевременная паника бывает полезна. А сохранять спокойствие и равнодушие на тонущем корабле — не самое продуктивное.

Может быть, это все нам дано, чтобы мы объединились? Может, это судьба дает нам толчок под зад? При А. Калягине могу сказать: я всегда неохотно шел на форумы и собрания, мне слышалось и виделось много фальшивого в наших попытках обняться, поцеловаться и сообща что-то решить. Может быть, сейчас я впервые чувствую потребность объединиться, потому что просто не представляю, как порознь мы сможем остановить процесс. В разных инстанциях умные люди говорят: сопротивление бессмысленно, это будет. Некоторое время назад мы собрались с Калягиным и Табаковым маленькой компанией — понять, что делать. И очень завели друг друга. Но уже через день разные инстанции стали нас растаскивать. Позвонил Олег Павлович: «Понимаешь, Костя, мне объяснили, что вопрос уже решен…» Каждого из нас со стороны точат: кому-то что-то обещают, никто ничего толком не знает… И сегодня мы являем зрелище какого- то рыхлого, справедливо могущего умереть существа. Каждый — за себя. И я не скрою (почти перед смертью — такое у меня настроение, хотя я по природе абсолютный оптимист, я так рожден, у меня такие гены), что судьба моего театра «Сатирикон», который пришел ко мне от отца, — мне дороже судьбы всего отечественного театра. И если была бы возможность договориться с каким-то Тютькиным, который бы театр спас, я бы здесь не сидел, а договорился с Тютькиным. А вам выразил бы соболезнование. Клянусь, так сделал бы каждый здесь сидящий: театр — его ребенок, и судьба ребенка дороже всего. Но надо понять — каждый из наших детей не будет спасен, если мы вместе не создадим комитет солдатских матерей.

Можно созвать чрезвычайный съезд СТД, нам надо пойти «ва-банк» (по названию премьеры Ленкома) и заявить, что сирота тоже имеет зубы и может постоять за себя. Мы говорим: «Великий русский театр». Великий — должен постоять за себя, а не тихо погибнуть, чтобы потом по кухням вспоминать, как мы жили и какие имели театры.

Сейчас я стою на грани уничтожения замечательного коллектива — не только актерского, но и постановочного. Завтра я не смогу платить им деньги, соответствовать тем небольшим запросам, которые удовлетворял. Театр — это не только здание, это люди, которые собирались годами. Мы их потеряем! Это реальность! Не будем раневскими, которые думают: а может, его не продадут? Да продадут!!! У нас такая странная страна. Надо понять: люди, которые это готовили и готовят, — это наши враги, а не просто находящиеся в неведении не очень образованные люди. Если бы они были не очень образованны — это десятая часть беды. Они образованы и целенаправленны. И более объединены, чем мы. Поэтому от нас-то все скрывается: они боятся нашего знания по этому поводу. Но раз уж так случилось, что мы про это узнали, давайте совершим что-то чрезвычайное — то, что мы сами считаем справедливым и необходимым. И не просто, знаете, пошумим, а сделаем это продуманно и целенаправленно. Потом мы успеем разругаться (уж кто это умеет, как не театральные люди!) и пойти по своим направлениям. Но давайте научимся в определенный момент собираться и выступать единым кулаком! Если мы это сделаем, это будет правильно, а потом уж мы поймем, кто был какой фалангой или пальцем этого кулака. Если мы сейчас этого не сделаем — потом не простим себе!

Марк Захаров

Подозреваю, что сейчас есть наиболее дееспособные чиновники высшего пилотажа, которые говорят: «Надо, чтобы к нам сейчас пришли ходоки. Надо успокоить обязательно Райкина, Захарова и Калягина… Давайте так с ними поговорим, чтобы потом вышел Константин Аркадьевич и сказал: „Был очень интересный и продуктивный обмен мнениями“». Есть такая наезженная комбинация, мы ее знаем, ею пользуются, нам надо иметь ее в виду и в отношении ходоков, которым что-то будут обещать. В этом смысле я настроен очень мрачно. Извините.