ГАСТРОЛИ СУРГУТСКОГО МУЗЫКАЛЬНО-ДРАМАТИЧЕСКОГО ТЕАТРА
Что такое Сургут в самых расхожих представлениях? Сибирское Эльдорадо, где нефть течет рекой и гуляют бешеные деньги. Что там могло открыться? Казино, ресторан, гигантский мультиплекс… Но уж никак не театр. Тем не менее именно он открылся четыре года назад — Сургутский музыкально-драматический театр. Труппа — из двух спецкурсов РАТИ (классы Б. Голубовского и О. Кудряшова), выпустившихся один за другим. Самому старшему из актеров вряд ли исполнилось тридцать. Репертуар внушительный (21 название), сплошь классика — Шекспир, Боккаччо, Гольдони, Достоевский, Куприн, Метерлинк, Дюрренматт, Уильямс. Театр — участник московского «Подиума», тобольской «Радуги талантов» и омских «Молодых театров России». Вот только своего помещения у него пока нет.
Такова приблизительная «визитная карточка» Сургутского музыкально-драматического театра, впервые этой осенью гостившего в Петербурге в рамках «Недели спектаклей Гарольда Стрелкова». Обкатанные «Униженные и оскорбленные» и премьерный «Гори, гори, моя звезда!» поставлены москвичом Стрелковым. Один спектакль — хороший, другой — не очень. Признаться, торопливая режиссерская муза Гарольда Стрелкова никогда не была мне по душе. И даже не по причине его тяги к «красивостям» и спецэффектам. А потому что — скользит мимо актера. Тем интереснее было посмотреть, что за роман у режиссера приключился с сургутской молодежью.
Отправляясь на «Гори, гори, моя звезда», я вовсе не держала в памяти полузабытый фильм Ю. Дунского и В. Фрида. Но как-то сами нарисовались перед глазами во время спектакля герои О. Табакова, О. Ефремова, юная Е. Проклова. «Застойный» фильм оказался более объемен и милосерден к своим героям, нежели новейшая версия в яркой плакатной упаковке. На сцене суетились картонные фигуры, небрежно костюмированные и так же небрежно раскрашенные в «красное» или «белое». Порой казалось, что белогвардейцев и комиссаров играют одни и те же актеры. Сама пьеса не исключала возможности вывести максимально нейтральный, безликий человеческий фон — для того чтобы укрупнить, усложнить центральных героев. Но ничего подобного — фатоватый, суетливый Искремас И. Косичкина, в отличие от своего прекраснодушного «старшего собрата» из фильма, так и не повзрослел. То, что не Шекспир, а маленькие люди, окружающие Искремаса, — подлинные персонажи трагедии, осталось «за кадром». Все они: и нервные комиссары, «мечтающие» играть в театре, и циничные «штабс-капитаны», гоняющиеся за «комиссарами», и вахмистр, по пьяному делу расстрелявший Художника, — вместе с социальной нишей утратили веру в правильность своих поступков. И в этом хаосе осталась только одна нехитрая, зато честная «эстетическая программа», сформулированная Иллюзионщиком (А. Корниенко), — «выжить». Но все погибло под грузом «спецэффектов». Хлещущая бичами «банда» в мешках на голове, чертом выпрыгивающий комиссар в черной коже на голое тело да крикливые, как стая галок, девицы из варьете в одинаковых синих париках — вот и все, что осталось в памяти.
Никто не призывает Гарольда Стрелкова быть «реалистом». Просто трюковая стилизаторская режиссура — «немая фильма» пополам с элементами «пролеткульта» — задела пьесу, утверждающую ценность отдельной человеческой жизни, только «по касательной». Понятно, что Стрелков — не мастер психологического подтекста. Однако бессмысленные и многократные речевые повторы (потому что актерам нечего играть, а чем еще можно оправдать свое присутствие на сцене — режиссер не объяснил) превысили любые допустимые нормы. Единственно содержательный момент — сценография, центром которой стала больше похожая на парусник повозка Искремаса. Самой человечной фигурой оказалась безъязыкая кляча (А. Корниенко).
Обычно, когда смотришь неудачный спектакль, всегда видно, где режиссер «намудрил», а где исполнители не справились. Актеры, занятые в «Звезде», оставили впечатление безликих статистов. Тем большая неожиданность подстерегала зрителей на «Униженных и оскорбленных». Казалось, произошло волшебство: те же самые режиссура и сценография Стрелкова, почти та же самая актерская команда, те же стремительные передвижения по сцене и речь взахлеб. А в спектакль как будто впустили воздух… Стрелков придумал замечательно простое, объединяющее все сюжетные линии оформление: действие перенесено в больничную палату сочинителя Ивана Петровича. На сцене нет ничего, кроме железной кровати и гигантской белой стены, сплошь оклеенной листками бумаги — не то черновиками, не то историей болезни. Эту стену по ходу действия буквально пробивают собственным телом весьма материальные призраки из прошлого — Наташа, Маслобоев, Нелли… А в пробоинах открываются сырые подъезды, узкие оконные проемы, покосившиеся лестницы.
Заиграла не только сценография, но и актеры. Причем — совершенно по-разному. Запомнились волевая и страстная Наташа Т. Алексеевой, не лишенной задатков трагической актрисы. Честный, по-детски простодушный Алексей уже знакомого, но на этот раз взявшего верную ноту И. Косичкина. Изысканный и жестокий Князь А. Клочанюка. Звероподобная, вечно пьяная Бубнова и монструозная, похожая на гигантскую восковую фигуру Графиня выступившей в двойной роли К. Крейндель. Их герои чувствуют честно, кто беспомощно, кто — сильно до неистовства, не ударяясь, однако, ни в сентиментальность, ни в патологию. Даже речевые повторы здесь оправданы — эмоции захлестывают, и герои, будто завороженные, крутятся в водовороте одних и тех же фраз. На другом эмоциональном полюсе — как будто уже перешедший некий рубеж, тихий, печальный, временами нездешне безмятежный Иван Петрович А. Моисеева.
В сургутских «Униженных и оскорбленных» нет сверхсложного духовного подтекста, второго дна. Этот подростковый Достоевский как будто прошел школу мелодрам и мыльных опер. Только, в отличие от персонажей сериалов, эти — не болтливы и решительны в поступках. Не стоит забывать, что герои «Униженных» в чем-то — только прообразы героев «Идиота» или «Братьев Карамазовых». И если у зрительниц-сургутчанок, как говорят, в последние минуты спектакля в руках начинают мелькать носовые платки — то не так уж это и плохо.
Октябрь 2004 г.
Комментарии (0)