Все это было в другом веке, в другой стране, в другом городе…
Когда я приезжаю в Петербург, меня тянет во Дворец искусств (или Дом?) на Невском. Так иногда хочется прийти на улицу, увидеть дом, где когда-то жил. Открываю тяжелые двери. Останавливаюсь у лестницы. Все реже и реже вижу знакомые лица. Да и меня уже мало кто узнает. Все чаще приходится с трудом вспоминать имена людей, лица которых знакомы, и все чаще я спрашиваю себя — актеры они, режиссеры? Что играли? Что ставили?
Может, это оттого, что мы перешагнули из века в век, из одного общественного строя вроде бы в другой и все, что не было связано с такими титаническими событиями, оставаясь в прошлом, стало мельче и трудно различимо? Тех же, кого я помню, чаще уже нет на свете. Одни ушли давно, другие недавно.
Вот сверху, явно из ресторана, спускается на площадку Игнатий Дворецкий. Невысок ростом, в ладном кожаном пиджаке и крупно вязанном свитере. Значит, зима и снежная метель заметает Невский. А тут так тепло, даже жарко. Горят какие-то немыслимые канделябры. Здесь актеры и актрисы. Шумные, знаменитые. И все не проходят мимо Дворецкого, с ним здороваются, обнимают. А он независим, важен и представляет всем меня, громко рекомендует и пересказывает сюжет моей пьесы. Мне двадцать пять. Сердце замирает — вот она слава! Седые волосы Игнатия коротко стрижены. Лицо — раскрасневшееся, явно после коньяка. Кого угощал в этот раз? С кем отобедал? А с тем, чью пьесу предстояло обсуждать в этот вечер в его мастерской. Но если мы стоим рядом, то обсуждали меня?.. Не помню, какую именно пьесу, но помню и с нежностью думаю о Соколовой, Разумовской, Кургатникове, Злотникове, Коковкине, Кривошее, Красногорове, Судареве, Яковлеве, Образцове…
Это была хорошая компания. Нас тянуло друг к другу, хотя мы не провозглашали эстетических манифестов. Это было литературное братство, хотя пьесы писали очень разные. Дворецкого настораживали смутные, печальные, с размытым сюжетом, с тайной недосказанности тексты. Что-то он чувствовал в них, направленное против него самого, хотя втайне всегда хотел написать именно такую пьесу. Свою пьесу «Веранда в лесу» он принес на обсуждение к нам в Мастерскую и предстал перед нами таким же растерянным «молодым автором».
Я никогда не вел дневников, ничего специально не запоминал. Не люблю фотографий, потому что они переживают людей и, желтея и трескаясь, напоминают не о человеческой жизни, а о смерти. Но вот случайно вспомнил фотографию, на которой Генриетта Яновская и Дворецкий сидят за столом, все в том же ресторане. Это был день, когда открылся моей пьесой «Летят перелетные птицы» Литературный театр мастерской драматурга. Поставила спектакль Генриетта Яновская. Она стала моим первым режиссером. В тот вечер впервые в моей жизни настоящие актеры произносили мой текст. Дворецкий звал главных режиссеров, чтобы услышать новую пьесу, но их не было. «Открывшая» меня раньше других Неля Бродская (тогда завлит в Малом театре) привела Фиму Падве. Помню Каму Гинкаса, начинавшего смеяться немедленно после реплики; его смех обгонял реакции зрителей и звучал отдельно, как шумовое оформление спектакля. А потом Дворецкий сделал все, чтобы никто не заметил, что «послепремьерная» бутылка коньяка от имени неимущего начинающего драматурга была куплена на его деньги. В тот вечер я стал настоящим автором, потому что узнал, что драматург должен не только написать пьесу, но и угостить актеров.
Потом я уехал в Москву и все реже встречался с «семинаристами». Я узнавал, что в Мастерскую пришли новые молодые авторы. И однажды позвонил Саша Кургатников — Игнатий Моисеевич умер.
Я приехал в Ленинград. В день его похорон лил дождь, дул сильный ветер. После панихиды все поехали на кладбище. Когда мы прощались с Игнатием Моисеевичем, рядом с его родными стояли его ученики и держали над гробом раскрытые зонты. Это все, что мы могли для него сделать. Это была запоздалая попытка защитить его, как он защищал нас, хотя он в этой защите уже и не нуждался.
Я до сих пор не знаю, зачем он нас собрал? Наверно, от своего одиночества. Название его пьесы «Человек со стороны» неплохо выражает место драматурга в современном российском театре.
Октябрь 2004 г.
Комментарии (0)