Марина Даминева глядит темными, как кажется, глазами замкнутого проблемного подростка, никому не верящего на слово, но любопытствующего понять жизнь и людей. В позитивно-обаятельной труппе «Мастерской» она отвечает за сумрачную сосредоточенность, за отсутствие милого актерского самолюбования, которым по молодости лет так привлекают «козлята-основоположники», образовавшие шесть лет назад свой звездный театр.

Н. Куглянт (Ганя), М. Даминева (Варя). «Идиот. Возвращение». Театр «Мастерская». Фото Д. Пичугиной

Лучезарно-победоносная, быстрая на реакцию Александра Мареева, играющая с залом, как с котенком, наслаждающаяся рано пришедшим мастерством, свободой и удовольствием от самого пребывания на сцене, — и замкнутая, неулыбчивая Марина Даминева, медленно и строго переживающая предлагаемые как трудную работу и как будто не испытывающая от сцены никакой радости, — это две стороны одной улицы (улицы «Театр Козлова»), когда и на солнце жарко, и в тени холодно. Они — два полюса того курса, что входил в профессию шесть лет назад с «Идиотом». Мареевой вроде как все — игра и победа, Даминевой — усилие, драматическая мука и явное нежелание нравиться залу. Такие амплуа. Такие индивидуальности. Такой театр. Моя б воля — придумал на них спектакль про Савину и Стрепетову, и Даминева с ее нутряным, взрывным, таимым была бы прекрасная горбунья Пелагея Антипьевна рядом с хозяйкой императорской сцены, модницей Марией Гавриловной…

М. Даминева. Фото А. Ахметзяновой

«Козлята» этого курса вообще контрастно делились на героев и неврастеников (есть и характерные, потому так моментально сложилась труппа-театр). Арсений Семенов, классический фат, герой-любовник, Дюр, — и Евгений Перевалов, которому сидеть бы в каморке рядом с умирающим Мартыновым… Такая же оппозиция и у молодых актрис, такая же была когда-то у А. Баргмана и А. Девотченко, обеспечивавших «две стороны одной улицы» в давних спектаклях Козлова. Ему всегда был нужен нервический Крайслер и его лучезарный антагонист, всегда нужны парные Счастливцев и Несчастливцев. Марина Даминева — из крайслеров с невидимыми крыльями-лопатками и мукой познания-сочинения жизни.

Может быть, мне так кажется из-за первого впечатления: Даминева входила в профессию с очень «достоевской» ролью. Закрытая, темная, затравленная и недобрая Варя Иволгина не была похожа на других персонажей спектакля, согретых, как всегда у Козлова, любовью. Входила злая, заведенная всей этой жизнью сумрачная тщедушная девушка в темной шали крест-накрест на плоской груди, волосы забраны… Была напряжена, некрасива, но не озабочена своей некрасивостью. Тут речь, знаете ли, не про красоту и любовь, а про уязвленную гордость. Варино возмущение женитьбой брата Гани на падшей Настасье Барашковой зло кипело в ней, но не было вправе выкипеть, вырваться наружу…

В худенькой, истеричной и раздраженной Варваре Ардалионовне просвечивали многие униженные, оскорбленные и чахоточные достоевские героини, и легко было увидеть в ней вчерашнюю Нелли или Лизу Хохлакову и завтрашнюю Катерину Ивановну Мармеладову. Молодая актриса как будто сразу брала ту внутреннюю предельность, на которой существуют героини этого рода и этого автора. И если в другой роли — иллюстрируя рассказ Мышкина — она возникала несчастной больной девочкой Мари, то для Варвары были найдены совсем другие, более жесткие, взрослые и глубокие подробности.

Марина Даминева и была другая. Смуглая большеротая девочка с пристально-серьезным взглядом не бежала ликующе в счастливо возникшую коммуну «Мастерской», а, не порывая с ней, хотела пробовать себя в разных видах театра и найти что-то иное, опять же другое, дополнительное в разных театральных пространствах, отличающихся от школы Козлова. (Так же вел себя и другой неврастеник курса, Евгений Перевалов, до сих пор отбегающий от «Мастерской» то к Полунину, то к Богомолову, оставаясь при этом в пределах alma mater и обогащая ее, пришедши с «охоты» в соседних лесах, творческими трофеями: так из принесенной самостоятельной работы родились «Москва—Петушки»).

В. Зиновьев (Он), М. Даминева (Дельгадина). «Вспоминая моих несчастных putas». Театр «Мастерская».
Фото Д. Пичугиной

А Даминеву вначале позвал Виктор Крамер — и из тихой заводи «козлят» она попала как раз в тот самый омут, где «черти водятся»: прямиком в МакДонаха, в его «Сиротливый Запад» (Театр им. Комиссаржевской). Оказалась между братанами Бивисом и Бадхедом, Баргманом и Бызгу. А их попробуй переиграй! По-боевому раскрашенная оторва, панковидная герла Герлин—Даминева в тяжелых ботинках и с растекшейся тушью под глазами была гротесковым чучелом, исчадьем, грязно-рваным существом. При этом Герлин сильно и искренне любила пастора Уэлша, была готова перегрызть за него глотку, а режиссер Крамер не слишком обоснованно уравнивал Герлин в финале то ли с девой Марией, то ли с Марией Магдалиной: видите это черное смурное создание? А вот она и есть сама святость. Задачи были совершенно новые, и Даминева так отважно принимала непривычные для себя экзотические законы черного комедийного миракля, что заставляла критика писать: «Какая школа! Поразительна эта чистота — сквозь грязь. И все равно страшновато за юную актрису — от чего-то, может быть, можно было ее пощадить» (И. Бойкова). Эксцентрическая клоунада была самоотверженно и дисциплинированно выполнена, правда, давалась, надо сказать, с усилиями (школа-то «какая!» — но другая), органика в этом типе театра была начинающей актрисе сложна.

М. Даминева (Герлин). «Сиротливый Запад». Театр им. В. Ф. Комиссаржевской. Фото Э. Зинатуллина

И все-таки ее всегда продолжает тянуть к тому, что отличается от привычной поэтики театра Г. Козлова. Даминева по первому зову идет в пробы, она там, где лабораторность, эксперимент, где можно попробовать «растянуть» себя.

Она — в квартирнике «Стыдно быть несчастливым» по А. Володину, сделанном Семеном Серзиным с творческой группой «Фильштыкоzлы». И одна из самых истовых нот спектакля звучит там, где Марина Даминева рассказывает словами «Записок нетрезвого человека» о том, как познакомились, как жили после войны и как быстротечна жизнь. Будто лично переживает нерадостную судьбу Володина и его жены. Переживает ее судьбу — его словами. Даже вдруг становится похожа на Фриду…

М. Даминева (Манька). «Два вечера в веселом доме». Театр «Мастерская». Фото Р. Кириченко

Она — в спектакле «Этюд-театра» и того же С. Серзина «Демоны» по пьесе Н. Ворожбит.

Она — в еще одной пробе Володинского фестиваля (режиссер Савва Чеботарь). Даминева выходила в строгом костюме и давала другой тип театра: отстраненно, без переживания «докладывала» слова «Записок нетрезвого человека». Ну, примерно как Полина Агуреева в «Июле» или Алена Старостина в нем же. Но школа-то, школа психологического переживания никуда не девалась, потому каждое ответственно и точно отстраняемое слово все равно было отоплено у Даминевой глубинным проживанием. Это проживание слово не раскрашивало и даже не окрашивало, все было исключительно строго, не интонировано, но в то же время обогащено составом тех ценных глубинных пород, на поверхности которых, собственно, это слово возникает, рождается. Жаль, что работа эта не стала готовым спектаклем.

«Однажды в Эльсиноре. Гамлет». Сцена из спектакля. Театр «Мастерская». Фото Д. Пичугиной

Конечно, Марина Даминева логично оказалась и в экспериментальных работах Романа Габриа «Однажды в Эльсиноре. Гамлет» и «Любовь и Ленин». И пускай в «Гамлете» царит лишь драйвовый произвол музыкальной ватаги, которой позволили покуражиться и поставить красивый свет, и пускай нет ответа на вопрос, почему сошла с ума Офелия (как раз М. Даминева)! Важны новые ритмы!

А в спектакле другого языка, в недолго пожившем лирическом, легком «Вспоминая моих несчастных putas» Е. Гороховской по Маркесу, — Даминева играла сосредоточенную худенькую смуглянку-подростка, в которую влюбляется старик-герой. И опять никакой «бебешности», травестирования, а только строгая серьезность и почти балетная, замедленнограциозная точность рисунка.

М. Даминева в квартирнике «Стыдно быть несчастливым». Совместный проект «Мастерской» и «Этюд-театра». Фото А. Телеша

Когда Максим Диденко и Дмитрий Егоров объявили, что будут делать «Молодую гвардию» только с добровольцами, готовыми сосредоточиться на непрерывном процессе репетиций, не отвлекаясь, — из «основоположников» отважились на «эксперимент с погружением» только трое: неуемная Алена Артемова, доверчивый Константин Гришанов и, конечно, Марина Даминева.

М. Даминева (Соня Гурвич). «Зори здесь тихие». Театр «Мастерская». Фото Р. Кириченко

«Молодая гвардия». Сцена из спектакля. Театр «Мастерская».
Фото К. Фалеева

С прилежностью серьезной первокурсницы она протанцовывает первый акт хореодрамы М. Диденко. Во втором акте Д. Егорова слов тоже немного, но в память врезается эта Любовь Шевцова, лишенная хрестоматийной веселости и героической бесшабашности. Никакая не «Любка». Эта молчаливая девочка, истерзанная, изнасилованная полицаями и истекающая кровью в полутемной комнате на табуретке, искренне и серьезно просит в финале прощения у мамочки и папочки, которым приносит горе ее смерть. Так же, как в «Идиоте» Марина Даминева — очень «достоевская» героиня, в «Молодой гвардии» она — очень «советская»: по идейности, «комсомольской» серьезности. Не исключаю, что внутренняя профессиональная истовость «отапливает» здесь истовость героини (в Достоевском тоже работает этот эффект). Гордая самоотреченность Любы, просящей прощения у родителей так же серьезно, как до этого она произносила клятву молодогвардейцев, — кажется, понятна Марине Даминевой в профессиональном смысле. Она не позволяет себе что-то делать вполноги, словно под знаменем «Мастерской» торжественно поклялась однажды перед лицом своих товарищей не изменять подлинности сценических чувств в любых предлагаемых обстоятельствах и типах театра, жить, учиться и бороться за театральную правду и искренность…

Она послушная актриса, Марина Даминева. Готовая к современной драматургии, ее неудобству и аритмии, к перепадам театральной погоды, к дисгармонии, без которой невозможна гармония, обогревающая зрителей родной «Мастерской».

Хотя ее погода — не солнечная. Дождь и зябко.

Август 2016 г.