Михаил Шеломенцев — актер небольшого независимого театра «Karlsson Haus». Критики и профессиональное сообщество обратили на него внимание после спектакля Алексея Лелявского «Одиссей». За вторую совместную с Лелявским работу — «Ваня» — артист был удостоен Высшей национальной театральной премии «Золотая маска»-2016.

Яна Постовалова Миша, ты сотрудничал и сотрудничаешь с разными театрами, почему именно «Karlsson Haus», театр не драматический — кукольный?

Михаил Шеломенцев Почему именно — не знаю. В общем-то, он возник случайно. И как бы банально ни звучало, я действительно полюбил это место и обрел свой дом, здесь большая занятость, возникают интересные предложения, приходится уже отказываться от других проектов, поскольку понятно, что невозможно объять необъятное, необходимо правильно расставлять приоритеты.

То, что предлагается, я не пробовал раньше, это некий вызов мне как артисту: смогу или нет. Всегда интересно пробовать себя в чем-то новом, в разных направлениях, в разных жанрах, пребывать в непривычной среде, постоянно преодолевать себя. Важно идти не по проторенной дорожке, а то можно зарасти мхом, важно постоянно находиться в поиске и совершенствовать себя как артиста. А еще важно, что есть некая тема, проблема и ты внутри себя с ней разбираешься, это не дает внутреннего успокоения, толкает на дальнейшие свершения, нет ничего хуже благополучного артиста.

Постовалова Но пока у тебя три серьезных спектакля: «Одиссей», «Ваня» и «Старик и Волчица». Или есть еще что-то, новые проекты?

Шеломенцев Во-первых, что называть серьезным спектаклем? Театр в определенном смысле вообще дело несерьезное. В «Кarlsson Haus», например, я играю в спектакле «Вероятно, чаепитие состоится» роль Мартовского Зайца и не считаю, что это несерьезная роль. Спектакль прекрасный. Настоящий «игровой» театр, много импровизации, азарта. Конечно, у тебя есть определенная структура, но внутри он подвижный и вариативный, никогда не знаешь, в какую сторону уведет тебя партнер. Это здорово!

Есть роли в других театрах. В театре им В. Малыщицкого играл Бориса в «Грозе», роль для меня не вполне типичная, было нелегко, но я рад, что этот спектакль был в моей жизни, есть еще спектакль «Двенадцатая ночь» У. Шекспира в постановке П. Васильева, есть проект А. Гогуна и В. Силакова, мною очень любимый, «Потеря равновесия».

А еще в нашем театре появится новая сцена, и мы планируем там играть взрослый репертуар. Откроем ее в октябре спектаклем А. Лелявского «Биография», над которым сейчас работаем. Спектакль очень непростой, за сложностью форм можно будет угадать историю художника, который не может встроиться в созданные в обществе рамки, оно его отторгает и травит просто потому, что он иной, не такой, как все, он вынужден избрать другой путь, путь отшельника, отщепенца, скитальца, зачастую с печальным финалом. Таких примеров в нашей истории более чем достаточно.

Скоро в нашем театре начнется работа над спектаклем Евгения Ибрагимова с приглашенными драматическими артистами, очень надеюсь в него попасть, но пока не буду про него рассказывать. А еще есть много других проектов и планов, но пока и о них говорить не буду.

Постовалова Но ведь у Лелявского ты занят и как драматический актер, и как актер, ведущий куклу. Те проекты, что возникают сейчас, это что за проекты?

Шеломенцев В этом смысле они похожи, хотя, по моему ощущению, не существует деления на драматический и кукольный спектакли. Имеет значение другое: интересная работа или нет. И то, что предлагает Лелявский, мне как актеру гораздо интересней, чем, скажем, драматический театр. Мне всегда интересны вещи экспериментальные: не классическая школа переживания, а что-то более авангардное, в духе времени, в этом плане театр кукол — это кладезь. То, что волнует сейчас.

Постовалова А до Лелявского — скажем, в драме — ты не работал с мастерами, которые бы вывели тебя к этим типам театра?

Шеломенцев Работал, но Лелявский для меня — абсолютная вершина в плане мастерства, величия режиссерского. Были спектакли, интересные мне в плане формы, способа существования, провокации. У Лелявского все осмыслено, каждый жест, фраза, действие несет конкретное значение и смысл. Форма, хотя она очень интересна, для него всего лишь инструмент. Он заставляет артистов и зрителей думать.

И сегодня я в театре кукол вижу гораздо больше возможностей и перспектив, хотя по образованию я не кукольник, но мне нравится то, чем я занимаюсь.

Постовалова Нравится — это прекрасно. Однако есть чисто технические проблемы: тебе необходимо водить куклу, и что делать? Как ты выходишь из положения, когда осознаешь, что навыки не те?

Шеломенцев Хороший вопрос. Могу сказать, что все просто и я легко освоил куклу, но это не так.

Например, когда репетировали «Одиссея», я видел, как работают мои партнеры-кукольники и что получается, а вернее, не получается у меня. Я оставался в театре на ночь, репетировал перед зеркалом, пытался понять, как это работает. А когда репетировали «Старика и Волчицу», где очень сложная система управления куклами, я почти отчаялся, думал, что ничего не получится, болели руки, ноги, голова. Ребята очень помогали, держали локоть, чтобы кукла не потеряла уровень. Это происходит и по сей день, я освоил азы, но работы впереди еще очень много. Надеюсь, что никто из режиссеров не даст мне в руки марионетку. Шучу, конечно, на самом деле очень хочу попробовать.

Постовалова В течение месяца вы занимались с мастерами в рамках первой Летней Лаборатории фигуративного театра. Были Алексей Лелявский, Яна Тумина, Анна Иванова-Брашинская и Евгений Ибрагимов. Кто из мастеров тебе ближе? Или все-таки по-прежнему Алексей Лелявский?

Шеломенцев Мне со всеми было комфортно. С Лелявским и с Ибрагимовым мы уже знакомы, было интересно поработать с Яной Туминой, чьи спектакли и курс я видел. Я это получил и — счастлив абсолютно. Анна Иванова-Брашинская впустила в свою творческую лабораторию, была открыта ко всем предложением и ставила себя не на позицию мастера, а как бы вровень с тобой, соавтором, единомышленником. Впрочем, творческую свободу давали все педагоги, и это прекрасно. Все очень разные, у каждого свой язык, здорово, что была возможность посмотреть на театр под разными углами.

Постовалова В чем проявляется разность языков?

Шеломенцев Лелявский — гениальный абсолютно — работает рационально и четко — по разбору и анализу. Ему важно, чтобы, какая бы фигня на площадке ни происходила, мы понимали, что мы делаем, почему мы это делаем, и чтобы это находило отклик в нас самих.

А у Туминой — больше работают вещи ощущенческие, интуитивные, можно отталкиваться от формы, а содержание подберет уже зритель, наполнит найденный нами рисунок своим опытом. И я говорю: «Яна Марковна, а мне бы тут понять, что я вообще делаю?» На что она отвечает: «Вот не люблю этот вопрос: иногда артисту просто лучше не понимать, что он делает и зачем». И я понимаю, что я именно тот артист и есть. Я тот артист, который может нашаманить и напузырить себе в голове очень многое, и, допустим, Яне Марковне это подходит. И вообще, работа с ней дала многое: я кучу всего попробовал, о чем давно мечтал. Многое не получилось. Яна Марковна определила три ключевых слова — эксцентрика, абсурд, мистика. Три слова, объясняющие нашу тему, ее способ режиссуры и то, что интересно мне лично.

Постовалова А по результатам: какой из показов тебе показался наиболее удачным?

Шеломенцев Не знаю даже. Это лаборатория, показ не так важен, важен сам процесс, а процесс был у всех крутой. Но мне кажется, что наиболее интересным для зрителя оказался показ Евгения Ибрагимова. Он как-то был и по форме выдержан, и мы себя чувствовали максимально комфортно, потому что большей опасности подвергались не мы, а зрители. Мы создали такую атмосферу, весьма провокативную; это был своего рода акционизм. А ты была?

Постовалова Я была.

Шеломенцев Ну, вот. Тем более ты понимаешь, что вы находились не в очень выгодной позиции…

Постовалова Конечно, тупо ни черта не видели: полтора часа находились в абсолютной темноте.

Шеломенцев Да! А мы — хоп — могли возникнуть из темноты, ухватить за локоть.

Постовалова Мне-то сдается, что было всего два хороших показа: у Лелявского и у Ибрагимова. Но у Лелявского было совершенно непонятно, о чем речь. Дико интересно, но совершенно непонятно. А у Ибрагимова — и интересно, и понятно. Он, выбрав в качестве темы поэзию петербургских авторов, сумел преобразовать ее во внятные истории. Получились на самом деле поэтические инсталляции.

Шеломенцев Не берусь судить, не было цели сделать спектакль за пять дней, цель была искать и пробовать, и она достигнута.

Постовалова Тебе как артисту комфортнее существовать одному на сцене, с партнером или с куклой?

Шеломенцев Не имеет значения, необходимо просто научиться распределять себя на площадке. Вот в «Ване» — есть я и кукла. А материал настолько кайфовый, острый и вкусный, что все равно, один я или нет, хочется просто рассказывать эту историю, копаться в ней.

Постовалова Миша, ты работаешь ведущим в «Одиссее» и в «Ване». Обе истории построены как путешествие. Какая из них тебе ближе? И есть ли нечто общее между русским сказочным Ваней и греческими полубогами?

Шеломенцев По-моему, истории совсем непохожи. Темы в спектаклях затрагиваются принципиально разные. «Одиссей» — спектакль семейный, он больше про Телемаха даже, про сына, который ждал отца. Главный вопрос — кто есть отец, в разных его смыслах. Общаясь с Лелявским, узнавая его, я начинаю все больше и больше понимать суть спектакля, потому что для Алексея Анатольевича как раз фигура отца важна чрезвычайно, он сын своего отца, в хорошем смысле. И до сих пор, говоря о нем, произносит «папа». Я сам — папа, поэтому и для меня этот подтекст важен. Хотя, казалось бы, спектакль игровой, шуточный, но там, безусловно, есть драматическая составляющая, которую необходимо протягивать, не давать ей потеряться за легкостью повествования и юмором.

А «Ваня» — это спектакль с гражданской позицией, это спектакль болевой, он о том, что происходит с нами, с нашей страной. Спектакль-вопрос, повод задуматься, и с ответом спешить не стоит. Нужно ли искать внешнего врага (и есть ли он?) или стоит сначала в себе разобраться?

Я повзрослел на этом спектакле, на многое открылись глаза.

Постовалова А кто из героев, которых ты играешь, мог бы носить звание героя нашего времени сегодня?

Шеломенцев Конечно, Ваня. Полно таких. Да и в «Одиссее» много персонажей, актуальных и сегодня. Мы же работаем не со схемами и даже не с типажами — с людьми. С помощью героев пытаемся разобраться в себе, во взаимоотношениях с близкими. Важно, конечно, что конкретно написал Гомер, но не менее важно найти себя в этой истории, определить собственное положение и вдохнуть в персонажей жизнь. Наши истории, разыгрываемые в куклах, объектах и предметах, — они все о людях. Это главное.

Август 2016 г.