«Вальпургиева ночь» (по мотивам произведений В. Ерофеева). Театр «Ленком». Режиссер Марк Захаров, художник Алексей Кондратьев

Новый спектакль Марка Захарова «Вальпургиева ночь» полон загадок. И первая — почему именно Венедикт Ерофеев, да еще не только «Москва—Петушки», но и пьеса «Вальпургиева ночь», «Записки психопата», дневники, — и более десятка вариантов инсценировки, над которой напряженно работал сам режиссер? Почему успешный мастер эффектного, зрелищного театра, которого обожает публика и которому благоволит власть, обращается к писателю дна, культовому автору застоя, противопоставившему бесчеловечной системе беспробудное пьянство? Все герои театра Захарова — от «Тиля» до «Пера Гюнта», от Резанова до доктора Дымова из «Небесных странников» — отправляются в свое путешествие и проходят свой путь на Голгофу, но их трудно представить себе пассажирами электрички с заплеванными полами, где грязно ругаются, лузгают семечки и пускаются в надрывные пьяные откровения. Там, где Веничка — при всей его надмирности и подлинной, непоказной святости — все-таки свой, плоть от плоти того самого народа, который вот уже более века все свои недюжинные силы употребляет на «дело общего пропадания». Потом я поняла: нынешняя российская действительность сама по себе столь непредсказуема и фантасмагорична, что уже ничем не отличается от литературного текста. Иногда кажется, что мы и живем не в реальной жизни, а внутри какого-то странного романа с элементами абсурда и хоррора. И точно как Веничка не всегда можем разобрать, кто перед нами — вульгарная хамоватая официантка из ресторана на Курском вокзале или ангел небесный.

И. Миркурбанов (Веничка), В. Вержбицкий (Доктор-психиатр, он же Камердинер). Фото А. Стернина

В этом спектакле режиссера и волнует прежде всего слово — как артефакт, исчерпывающая характеристика жизни. Он с помощью художника Алексея Кондратьева сводит к минимуму все внешние эффекты: почти голая сцена опутана не то кабелями («Москва—Петушки» писались как раз тогда, когда автор прокладывал в Шереметьево кабели), не то белыми тонкими трубами, к которым приделаны таблички с цифрами — вокзал, пути, перроны… В самом центре сцены — как красный глаз дьявола или знак вечного запрета — горит круг семафора. Появятся еще пластиковые прозрачные сиденья для сцены разговоров в электричке — и все. Главное — актер, главное — то, что он произносит.

Игорь Миркурбанов — исполнитель роли Венички — благодаря спектаклям режиссера Константина Богомолова в МХТ, Театре Наций и Ленкоме стал сегодня одним из самых востребованных и интересных актеров московской сцены. При всей своей уникальной способности к перевоплощению и гротеску он артист-интеллектуал, вечно взыскующий Гамлет, неуловимо напоминающий чем-то главного ленкомовского героя Олега Янковского. Ему тоже веришь сразу и безоговорочно, даже когда он просто перечисляет сравнительные достоинства кориандровой, зубровки и охотничьей. При этом в спектакле никто ничего не пьет: спиртное здесь тоже артефакт, мистическая сила, с помощью которой целые поколения советских людей как-то приспосабливались к тому, что вокруг «не жизнь, а сплошное душевредительство». И когда Веничка мучительно требует в ресторане хересу, которого, конечно же, нет и не будет, речь идет не о вине — о чем-то несравненно более важном. Смысла жизни, успокоения души жаждет он и не находит. «Отчего они все так грубы?.. О, если бы весь мир, если бы каждый в мире был бы, как я сейчас, тих, боязлив и был бы так же ни в чем не уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под небом — как хорошо бы! Никаких энтузиастов, никаких подвигов, никакой одержимости!» Ерофеев знал, о чем говорил: он ненавидел официальный культ героизма и даже пострадал на этой почве — его выгнали из Владимирского пединститута за издевательский венок сонетов, посвященный Зое Космодемьянской. Могли ли мы представить, что снова наступят времена, когда барабанная дробь официальной пропаганды и несущиеся отовсюду славословия в адрес мифических духовных скреп опять заставят мечтать о том уголке земли, «где не всегда есть место подвигам».

Сцены из спектакля. Фото А. Стернина

Миркурбанов не играет страдание — он сам и есть это страдание, только не громкое, напоказ, а смиренное, гордое, лишь иногда приправленное иронией. Он играет скорее героя Достоевского (близкие Ерофееву люди вспоминали, что русское для него значило достоевское, что в нем самом мерещилось иногда что-то версиловское, а иногда — ставрогинское). Зал слушает его монологи не дыша — и не откликается аплодисментами, как раньше, на злободневные реплики. Сегодня уже ясно, что дело не в отдельных словах — в самом течении русской жизни, выбрасывающей Веничку (и каждую живую душу) на обочину, делающей его чужаком, изгоем. Актер воплощает в этом спектакле не расхожее представление о герое, а некую другую, потаенную сторону его души: сам Ерофеев, хотя и пил с пассажирами электрички «Москва—Петушки», и с друзьями, и со случайными людьми, и вообще всегда, был при этом тонким и очень образованным человеком. Он обожал музыку и латынь, и, чтобы попасть в его компанию, новичку надо было пройти тест (об этом вспоминает поэт Ольга Седакова): прочитать Горация на латыни и узнать, кто на пластинке дирижирует симфонией Малера. Наверное, только такой человек и мог написать повесть, переведенную сегодня на все языки мира, в том числе в тех странах, где понятия не имеют, почему водка с девяти, а вот красненького сразу дадут.

Ни юродствовать, ни смешить публику Миркурбанов не станет. Его герой скорее поэт, чем блаженный. Поэтому так проникновенно звучат его слова о Петушках, где всегда цветет жасмин и никогда не умолкают птицы, — это те Петушки, чьи жители якобы собирались поставить на перроне памятник женщине, которая всегда здесь ждала Веничку. В действительности любовно описанная автором Афродита оказывается похотливой проституткой, лихо сыгранной Полиной Чекан. Не скажу, что ее эротический танец — самый сильный момент спектакля, она как-то существует сама по себе и контакта с героем не возникает. Зато безусловно удаются все сцены с Александрой Захаровой, которая здесь и официантка, и медсестра в психушке, и поклонница Венички, и мама его ребенка, и еще один совершенно неотразимый в ее исполнении персонаж — женщина в электричке («она вся была пьяна снизу доверху, и берет у нее разъезжался»).

В. Раков (Черноус). Фото А. Стернина

Для этой роли Захарова специально выучилась играть на аккордеоне, и теперь знаменитая немецкая «Розамунда» в ее исполнении становится одной из кульминаций спектакля. Под эту мелодию она рассказывает, как ей «за Пушкина» сожитель проломил череп и выбил четыре зуба, — и зал хохочет, потому что именно здесь удается достичь той меры условности и игры, которая адекватна неподражаемому ерофеевскому тексту и к которой наверняка стремился режиссер. Вкусная характерная роль — мечта любой актрисы! — выходит далеко за рамки быта и жанра, приобретает «трансцендентальное» (любимое слово философа из электрички) звучание. Поэтому дальше такими органичными в исполнении артистки воспринимаются любовь, жалость, жертвенность. То, что вымечтал себе Ерофеев в «Петушках» и чего так мало было в жизни. Зиночка Захаровой — это настоящая удача постановки, вместе с Миркурбановым они образуют замечательный дуэт, смешной и трагический.

Виктор Раков, Сергей Степанченко и Дмитрий Гизбрехт — попутчики Венички в электричке — азартно играют свою фантасмагорию на тему русского народа (хотя необходимую меру условности, заданную режиссером, не всегда выдерживают). Здесь все перемешано: практическая хватка и ничем не прикрытый, пугающий идиотизм, имена Пушкина и Тургенева, которые достаются из кармана во время философских разговоров, как потертая колода карт, даже Вера Дулова и Ольга Эрдели — бьюсь об заклад, что большинству в зале эти имена уже ничего не говорят. Слушать их разговоры интересно, но становится от этого не смешно, а страшно. Чувство тупика, безысходности возникает и уже никуда не уходит — почти как у Венички. Лучше него про это все равно не скажешь: «Полное отсутствие смысла — но зато какая духовность».

Сцены из спектакля. Фото А. Стернина

Спектакль идет по-захаровски энергично, чему помогает очень хорошая работа хореографа Сергея Грицая и композитора Сергея Рудницкого. Хотя это в первую очередь литературная постановка — сегодня, когда современный театр часто исходит из того, что слово обесценилось, и ищет другие выразительные средства, особенно интересно видеть, как мастер сценических аттракционов по-ученически внимателен к тексту былой эпохи. Не просто так, конечно.

Принято считать, что проза Ерофеева — еще одно проявление сочувствия и любви к «маленькому человеку», затюканному властью. Но там есть такой глубины наблюдения, что дух захватывает, и Захаров именно их расслышал и озвучил на сцене. «Мне нравится, что у народа моей страны глаза такие пустые и выпуклые. <…> Они постоянно навыкате, но — никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла — но зато какая мощь! (какая духовная мощь!) эти глаза не продадут. Ничего не продадут и не купят. Что бы ни случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий — эти глаза не сморгнут. Им все божья роса…» Кажется, что это написано сегодня. Хотя кто бы сегодня осмелился на такое, не будучи тут же обвиненным в русофобии? Но это любовь, всего лишь горькая и страдающая любовь.

Эпоха больших мастеров уходит, хотим мы этого или нет. И лично у меня вызывает восхищение та смелость, с которой существуют в наше непростое время эти мастера сегодня на сцене. Олег Табаков бесстрашно и сдержанно, даже скупо играет смертельно больного человека, которому жить осталось очень недолго (спектакль «Юбилей ювелира»). Играет так, что, проглотив комок в горле, ты начинаешь чувствовать: жизнь — прекрасна. Марк Захаров бросает вызов невербальному театру и в лицо говорит залу то, что сначала вызывает оторопь и стыд, а потом заставляет думать. Сегодня, как и во времена его молодости, когда закрывали спектакли, это почти подвиг.

Сцена из спектакля. Фото А. Стернина

В новом спектакле Ленкома замечательный финал: на сцене появляется-таки огромная звезда — тот самый Кремль, в существовании которого сомневался Веничка, настигает его. И четверо одинаковых мужчин в одинаковых серых костюмах, с красными клоунскими носами — театр все-таки! — безжалостно убивают его. Все по тексту, но жизнь добавила новую мизансцену: недавнее злодейское убийство безоружного человека на фоне Кремля. «Я не знал, что есть на свете такая боль, и скрючился от муки… и с тех пор я не приходил в сознание, и никогда не приду». Там еще у Ерофеева написано про то, что над ним ангелы небесные смеялись, а бог молчал. Слов таких, кажется, на сцене не произносят, но театр именно об этом сказал и даже больше. Все — занавес.

Апрель 2015 г.