С. Дрезнин. «Яма». Мюзикл по мотивам повести Александра Куприна. Свердловский театр музыкальной комедии. Режиссер Нина Чусова, сценография и костюмы Павла Каплевича

В репертуаре Свердловской музкомедии появился мюзикл «Яма» по одноименной повести Александра Куприна. Событие интересное по многим параметрам. В том числе по соотношению литературного оригинала и сценической версии театра. В 2015 году — сто лет со дня наложения ареста на сборник «Земля», в котором начиная с 1909 года публиковалось, пожалуй, лучшее произведение Куприна. Сейчас это выглядит нелепым — но тогда, в разгар Первой мировой войны, Куприна многие не поняли и не приняли. Реалистическое изображение порока, причем не только в его социальном, но и в природном, биологическом аспекте, было воспринято как порнография. Примерно так оценил купринскую «Яму» Лев Толстой: «Я знаю, что он как будто обличает. Но сам-то он, описывая это, наслаждается. И этого от человека с художественным чутьем скрыть нельзя». В этой фразе великого писателя, увы, сквозит не «художественное чутье», а фарисейство. Даже в наши дни, когда читателя ничем не удивишь и в литературе все дозволено, «Яма» воспринимается как сочинение весьма жесткое. И нет там никакого наслаждения — но есть правда о скрытых человеческих желаниях, которые современное «цивилизованное» общество атрибутирует как порок и разврат.

Впрочем, «Яма» интересна не только как «энциклопедия русской проституции». Куприн продемонстрировал в этой повести свой особенный писательский дар: умение вывести ярчайшие характеры, наделить своих героев индивидуальными свойствами, придать им черты, не выдуманные, а подсмотренные писателем в его бродяжьей жизни маргинала. Чего стоят ярко-синие глаза околоточного Кербыша, «крышующего» заведение Анны Марковны, или большие вульгарные ступни проститутки Женьки. А как тонко выписан Ванька-Встанька — приживал публичного дома, вызывающий жалость и брезгливость одновременно. Куприн точен во всем, и потому речь проститутки Тамары, в прошлом гимназистки и даже монахини, кардинально отличается от лексики деревенской простушки Любки. Наиболее интересный герой «Ямы», конечно, Платонов: репортер, маргинал, друг проституток — ясно, что Куприн изобразил самого себя. В одном только отличие: Платонов не нашел в себе таланта описать эту жизнь, которая потому и ужасна, что, как замечает писатель, «нет никакого ужаса! Мещанские будни — и только». А Куприн оказался тем самым писателем, которому это удалось в полной мере.

Интересно, что в том же 1915 году появилась первая немая экранизация «Ямы». А потом — забвение на долгие годы. Понятно почему: в пуританскую советскую культуру плохо вписывалось сочинение, которое столь неоднозначно демонстрировало корни и истоки проституции. Слишком много сексуальных патологий, слишком много протеста против мужского шовинизма в его радикальных внеклассовых формах.

В последние двадцать лет «Яму» «раскопали» и посыпались экранизации, сценические версии, мюзиклы. Работа Михаила Бартенева (либретто) и Сергея Дрезнина (музыка) — не первая мюзикловая интерпретация, попавшаяся на глаза автору этой статьи. Но именно она стала первой, дошедшей до сценического воплощения.

И. Жирнов (Кадет), Т. Мокроусова (Женька). Фото И. Желнова

Оригинальный материал, с которым столкнулись авторы, явно оказал им отчаянное сопротивление. По всем тем причинам, которые описаны в первых абзацах: жесткий реализм, описательность, нарративность, сложность и неоднозначность образов. Все это — вредно для мюзикла, которому нужны яркие краски, хорошо организованная конфликтная драматургия, внятность жанра и (необязательно, но очень желательно) — возможности для создания впечатляющего шоу. И такую возможность авторы нашли с легкостью. Публичный дом? Прекрасно! Значит — кабаре! Девочки в чулочках, талия в корсете, канкан, водевильные персонажи — и «айн, цвай, драй!»

Разумеется, Бартенев и Дрезнин далеко не первые авторы, которые создают мюзикл (именно мюзикл — не оперу!) на крепкой классической литературной основе. Это вообще очень характерно для мюзикла, особенно начиная со второй трети XX века, когда он, по сути, взял на себя функции оперы, впавшей в маразм авангардизма и потому порвавшей свои отношения с широким зрителем и слушателем. Не стану утомлять длинными списками, но здесь и «Отверженные» по Гюго, и «Ромео и Джульетта» по Шекспиру, и «Кармен Джонс» (по Мериме с переаранжированной музыкой Бизе), и «Призрак Оперы» по Гастону Леру, и «Джекилл и Хайд» по Стивенсону, и «Скрипач на крыше» по Шолом-Алейхему, и «Сирано де Бержерак» по Ростану. Да и русский мюзикл уже имеет огромный опыт в приспособлении классики — начиная с «Норд Оста» по Каверину и заканчивая свеженьким «Мастером и Маргаритой» по Булгакову. У самого Бартенева (совместно с Андреем Усачевым) за плечами весьма оригинальная версия гриновских «Алых парусов», а у Дрезнина — «Екатерина Великая», основанная на пьесе Михаила Рощина.

С. Кочанова (Изольда Эдуардовна), А. Дроздовская (Зоя), Т. Мокроусова (Женька). Фото И. Желнова

И все же «Яма» оказалась крепким орешком. На пути создателей мюзикла встала нерушимая броня жанра реалистической повести.

Борясь с этим, либреттист перенес действие из некоего «большого южного города К.» (нетрудно догадаться, что речь идет о Киеве) в Москву. Киевские «Ямки» превратились в московские Ямские улицы, а специфическая атмосфера малороссийской провинции поднялась до высот столичных злачных мест. Центром либретто становится номер «Айн, цвай, драй, фир»:

ХОЗЯЙКА
Боже мой, дас ист цу вениг!
Это слишком мало денег
За почти ди ганце ночь!
Это все от русской лени,
Ну-ка, быстро на колени
И ползи отсюда прочь!
(Обращаясь ко всем.)
И не надо про усталость,
Мир ерцелен каждый день.
(Берет в руки плеть, как цирковая дрессировщица.)
Это все, что мне осталось,
Это все, что мне осталось,
Чтобы выбить вашу лень!
(Щелкает плетью, девушки начинают
двигаться в такт ударов плети.)
Айн-цвай-драй-фир!
Айн-цвай-драй-фир!..
Ползи и драй сортир!
Айн-цвай-драй-фир!
Айн-цвай-драй-фир!..
Я — ваш Бог и ваш кумир!

ДЕВУШКИ (льстиво, приторно)
Ах, Изольда Эдуардовна!
В темном царстве света лучик!
Нам давным-давно бы надобно
Быть еще гораздо лучше.
Мы немедленно исправим
Наши прошлые ошибки,
Мы еще красивше станем,
Мы еще красивше станем
И работать станем шибче!

ВСЕ
Айн-цвай-драй-фир!
Айн-цвай-драй-фир!..

Сергей Дрезнин, кажется, использовал при создании этого мюзикла все жанры и стили, которые ему известны и которыми он владеет. Здесь есть джаз и симфо-рок, есть романс, опасно балансирующий на грани шансона (русского, разумеется), очень много эстрадности, которую правильно и честно было бы назвать попсовостью. Основу духа партитуры составляет кабаретная история, которая подчиняет себе все остальное. И вот здесь возникает вопрос: если зритель столь долго и подробно погружается в стилистику и атмосферу кабаре, то отчего же оно столь неизящно? Композитор злоупотребляет куплетными формами, заставляя выслушивать по нескольку куплетов внутри одного номера (вот тут-то и «вылезает» та самая попсовость, которая очень вредит мюзиклу, потому что тормозит действие), а режиссер Нина Чусова с балетмейстером Татьяной Багановой грешат банальными сценическими и пластическими формулами, изображающими самое тривиальное пошловатое кабаре. Это могло бы быть некой художественной концепцией — сомнительной во вкусовом отношении, но убедительной. В конце концов, следует уважать законы жанра. Нам приходилось видеть это в «Кабаре» Боба Фосси, в котором при всей драматичности событий демонстрировалось безупречное по хореографии, вокалу и внешности исполнителей шоу. Но «Яма» исповедует иную эстетику: тела артисток, мягко говоря, «не калиброваны», пластика их весьма приблизительна, танец вульгарен и неартистичен. А если смысл в том, чтобы реалистично показать неприглядность русского борделя, то не слишком ли долго, навязчиво и с нескрываемым удовольствием нам ее демонстрируют? Вспоминаются те самые несправедливые слова Льва Николаевича: «обличает, а сам-то наслаждается»…

Сцена из спектакля. Фото В. Пустовалова

Режиссер Нина Чусова подхватывает стилистическую и жанровую эклектику партитуры и мечется между уэбберовским драматизмом типа «Эвиты» (похороны), мелодрамой в духе «Мисс Сайгон» (сцена Женьки и Гладышева), новогодним поп-ревю на Первом канале (ария Лихонина «Снег»), уже упомянутым «кабаре для бедных» («Айн, цвай, драй») и откровенным, вызывающим чувство острой неловкости водевилем (сцена с глухим Доктором). Жанровая невнятица окончательно убивает смысл спектакля и запутывает зрителя, который вряд ли вынесет из этого шоу запомнившийся шлягер, но зато, возможно, выйдет с желанием прочитать повесть Куприна. А значит, открыть для себя в этой повести крупного писателя и затронутую им опасную тему — поиска порока внутри себя.

Июнь 2015 г.