Н. Садур. «Панночка». Томский областной театр куклы и актера «Скоморох».
Режиссер Владимир Бирюков, художник Виктор Никоненко

Сцена из спектакля. Фото Р. Сусленко

У большого кукольника куклы маленькие — Владимир Бирюков, особенно если с Виктором Никоненко в дуэте, то и дело уходит от мира в мирки. Всегда казалось — потому что камерно мыслит. Но только теперь осозналось: потому что в кукольных мирках — жизнь.

«Панночку» Нины Садур в Томском областном театре куклы и актера «Скоморох» им. Романа Виндермана (она была показана недавно на фестивале в Омске) Владимир Бирюков и Виктор Никоненко в кои-то веки делают «во весь человеческий рост». И в этом не по-бирюковски огромном и реальном мире от начала его и до конца — смерть.

Родился под Днепропетровском — кажется, впервые за три режиссерских десятилетия Владимира Бирюкова его собственное место рождения гораздо важнее места рождения драматурга, труппы, спектакля. Вообще любых географических координат важнее. В 2014-м Украина мечется под пулями, Украину давят танки, над Украиной проносятся истребители, и для украинца по крови весь мир — в кровь. И целая сцена в прах: на колоссальной для театра кукол площадке только и есть что испепеленная, онемевшая, в буграх и рытвинах земля. В нее то тут, то там глубоко вонзаются лопаты (фших, фших, фших — погребальный ритм всего спектакля), но извлекают из недр лишь скудные горстки безжизненного, сухого, серого. Горстки серого и еще…

Не то живые головы, оплетенные паутиной морщин, не то черепа, потрескавшиеся от времени, «вырастают» из-под земли (художник Виктор Никоненко демонстрирует почти натуралистическую вседозволенность). Безжизненные руки-плети «выныривают» потом — иссушенная украинская почва, оказывается, рождает еще и таких Явтуха (Виктория Баленко, Николай Ежов) и Спирида (Наталия Лаврентьева, Сергей Макаров), Дороша (Екатерина Ромазан, Михаил Селищев) и Хвеську (Наталья Павленко, Ольга Ботева). Как будто вытолкнутые чьей-то всесильной рукой, они синхронно и молча восстают из подземельной тьмы — и вместе с ними на поверхности оказывается режиссерская мысль. Не новая, но в 2014-м наново и жутко продуманная: на планете по имени Земля Бог умер. Остался дьявол, «распавшийся» на сотни как-будто-человеческих лиц и тысячи словно-бы-человеческих рук. А значит, ничему, что по подобию Божьему, ничему по-настоящему человеческому здесь больше не жить.

…Он вслед за серебристой бабочкой неспешно влетает, уже обреченный на смерть, этот Хома (ростовую куклу ведут сразу три «невидимых» кукловода: Христина Данилова, Иван Мельников и Сейдали Мириев), кажется, только что спустившийся со светлых небес (за ним до сих пор тянется едва различимое сияние). И вдруг непроизвольно ступает на серую землю. И все. Пригвожден. Кукла и покачивается вроде, и бесконечно тревожится, и будто приплясывает — рвется обратно летать. Но на каких-то пару мгновений заявленное двоемирие Бирюков отменяет раз и навсегда: божественное уже никогда не снизойдет — теперь есть только дьявольское. И именно дьявольщина в человеческом обличье — единственная и неотменимая в бирюковской «Панночке» сценическая реальность.

Это принципиально — чтобы дьявол и человек в одном, причем до предела реальном. Поэтому огромные, буквально в человеческий рост, куклы. Поэтому кукловоды, все в черном, в непроглядной мгле. И, конечно, поэтому вместо гоголевского тысячелетнего вурдалака юная панночка Нины Садур. Она (куклу водят Анастасия Шульц и Ирина Лебедева) хоть и гладкая-белая, но плоть от плоти серой, выжженной земли, плоть от плоти окружающего дьявольского. Говорит металлически-холодно, движется механически-сдержанно — та же Хвеська, только моложе, тот же Спирид, только в юбке. Как ни назови, все одно — частичка дьявола.

Сцены из спектакля. Фото Р. Сусленко

И отнюдь не из-за ее красоты обречен Хома (да и красива ли, в сценическом полумраке вовсе не разобрать), он обречен просто потому, что ступил на землю. Приземлившись где-то на самом краешке огромного серого пепелища, этот некогда Богом сотворенный вмиг превращается в пораженного дьяволом. В сраженного насмерть «братьями»-людьми превращается. На него натягивают чью-то свитку, нахлобучивают чужую шапку, повязывают здешним кушаком и, наконец, закидывают пепельной землицей — на отпевание Панночки Хому отправляют как на собственные его похороны. И обряженное тельце (огромная кукла вдруг как будто съеживается) дергается, сопротивляется, агонизирует — и все-таки проваливается куда-то вниз, постепенно скрывается за большой серой декорацией. Одной свежей рытвиной на поверхности выжженной земли становится больше, еще усерднее — фших-фших, фших-фших, фших-фших — принимаются работать лопаты.

Сцены из спектакля. Фото Р. Сусленко

На этом бы жутком — человек человеку могильщик — и остановиться. Но Владимир Бирюков свою «Панночку» заканчивает еще страшнее: над вздымающимися ввысь и вновь погружающимися под землю лопатами пролетает бабочка. Та самая, за которой гнался Хома. В мир, ставший одной огромной резиденцией дьявола, божественное, оказывается, все-таки прорывается. Но ничего не меняет, даже не пытается менять. Бог умер на планете по имени Земля, где-то в других измерениях продолжая жить, — вот это для родившегося в Днепропетровске Владимира Бирюкова кажется абсолютной катастрофой.

Май 2015 г.