Е. Зозуля. «Ак и человечество». Воронежский Камерный театр.
Режиссер Дмитрий Егоров, художник Евгений Лемешонок

Воронежский зритель открыл для себя литератора Ефима Зозулю и режиссера Дмитрия Егорова. Пару монологов из недописанного романа — «Мастерская человеков» — режиссер соединил с «Рассказом об Аке и человечестве». Недраматургические тексты воплотились в яркую сценическую антиутопию, в которой играет каждая деталь, любая подробность. В своем 1919 году Ефим Зозуля скрупулезно описал, по сути, энкавэдэшные «тройки», которые развернут бурную деятельность по очистке страны от «человеческого хлама» только в 1930-е. Антиутопии вообще весьма конкретны, это мечты о лучшем мироустройстве обычно абстрактны.

1. НА ВХОДЕ В ТЕАТР БЫЛИ РОЗДАНЫ АНКЕТЫ

Следовало «ответить на эти простые вопросы и сохранить анкету до начала спектакля: Ваша фамилия / Сколько Вам лет / Кем Вы работаете / Что Вы любите».

Зрителей затягивают в действо. Когда первые из нас попадают в малый зал, Уборщица уже подметает на сцене пол. В правой части сцены за столом сидит вполоборота пожилой серьезный мужчина в черном костюме. Это — Ак, у него над городом (страной? миром?) беспримерная власть. Рядом с ним — Секретарша. Зрители, читавшие рассказ, догадываются, что с помощью анкет их призовут поразмыслить о собственной нужности или ненужности. В кулуарах обсуждают: «Может, стоило написать, что люблю театр, раз мы в театре?»

2. АКТЕРЫ ПРОИЗНОСЯТ ВАЖНОЕ ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

Актеры Екатерина Савченко и Андрей Мирошников, улыбаясь, предупреждают зрителей: «Это еще не начало спектакля», — и рассказывают об авторе. Ефим Зозуля начал печататься в 1911 году и считался мастером сжатых сатирических новелл. Очень важная информация: Зозуля умер в самом начале Великой Отечественной войны (чтобы мы не подумали, будто «это какой-то непонятный современный автор»). Намек на то, что современное искусство пугает или раздражает, вызывает легкую волну ухмылок.

Актер Михаил Гостев собирает наши анкеты.

А далее следует предуведомление о том, что спектакль ни в коем случае не направлен на оскорбление чьих-либо чувств: верующих, граждан ближнего и дальнего зарубежья, феминисток, людей с излишним весом, пожарных, представителей сексуальных меньшинств, а также русского народа в отдельности и в целом. Что спектакль не содержит ненормативной лексики или же сцен насилия. Что он не призывает к экстремизму и сепаратизму… И что направлен он на воспитание патриотизма, борьбу с социальным неравенством, улучшение работы МЧС и ЖКХ, ситуации на финансовом и нефтяном рынках. Что он учит смелости, пропагандирует здоровый образ жизни, прививает зрителю гуманистическую систему ценностей, улучшает демографическую ситуацию и к тому же несет собой полезную энергетическую волну, благотворно влияющую на иммунную систему…

Так, обращением к нынешней реальности, в которой возможны запреты спектаклей и гонения на их авторов, театр преодолевает столетний разрыв между текстом и сценой.

3. И ТОЛЬКО ПОСЛЕ ЭТОГО, ПО СЛОВАМ АКТРИСЫ, НАЧИНАЕТСЯ САМ СПЕКТАКЛЬ

Серая стена с огромным телефонным аппаратом. Дверь в стене. Неприметный шкаф, два телевизора свисают справа и слева, верхний этаж — часть сценического пространства.

Титр на стене — первая глава рассказа: «Были расклеены плакаты». Так начинается повествование Зозули о проверке права на жизнь горожан, которую устраивает Коллегия Высшей Решимости. На плакатах — страшное требование полной покорности. При этом «дома и улицы носили обычный вид…» (этот дальнейший авторский текст вложен в уста персонажей). Режиссер не теряет ни слова из рассказа, он фиксирует подзаголовки титрами, имитирующими чей-то очерк.

В спектакле используется множество спецэффектов, он динамичен, две части зеркалят друг друга: что было тусклым — обернется яростно-ярким. Первый мир, мир репрессий и унижений, — серый, унылый, в нем воссоздан советский грубый быт. Человечество ходит в серо-коричневом. Мир второй части — торжество наслаждения, публичной мелочной радости, потребления. Человечество наряжается в сине-красные платья, футболки и туфли.

Семеро актеров играют разных героев — все человечество, но смена ролей происходит естественно и быстро. Только что, к примеру, Андрей Мирошников в роли гражданина Босса подвергался допросу. В следующей сцене он будет уже карать. Лишь один — играющий Ака — остается в своей роли от начала до конца. Ак — авторитет и стойкость, решительность и мудрость, строгий, но справедливый судья-правитель. Ак симпатичен, даже когда нахмурен. На его роль выбран один из самых любимых актеров Воронежа — Камиль Тукаев (ведь самого жестокого правителя в России люди часто обожают, поддаваясь его обаянию…). Ак рефлексирует, в отличие от остальных. Он думает о человечестве в целом, в то время как другие пекутся лишь о себе. Ни та, ни другая крайность — показывает Егоров — не является верной.

4. НИКОМУ НЕ УДАЛОСЬ СБЕЖАТЬ

Спектакль динамичен. На сцене имитируются то шумное ток-шоу, то разные репортажи: телеграфный, газетный, телевизионный. В первом репортаже некто изображающий журналиста телеграфирует, перекрывая ор толпы, о том, что «люди бежали». Паника, захлестнувшая город в преддверии оценки на нужность/ ненужность, ни к чему не приводит. Каждого вернули и оценили — осмотрели и допросили. И многим повелели покинуть жизнь в течение 24 часов. Эту панику блестяще сыграли всемером — с помощью возгласов, беготни, нагромождения чемоданов и перестановки оных…

5. В ШКАФУ ИСЧЕЗАЮТ НЕНУЖНЫЕ

Ненужных казнят затейливо: тебя помещают в шкаф, нажимают кнопку, загорается лампочка, рядом ставят траурный венок, героиня исполняет куплет из патриотичной песни. Она не устает петь его снова и снова. А когда сама окажется ненужной и сгинет в шкафу, предварительно сделав селфи, текст куплета сожмется до первой и последней строк и будет произнесен речитативом кем-нибудь еще.

6. ОТ НЕНУЖНЫХ ОСТАЕТСЯ ТОЛЬКО ОБУВЬ

Сапоги, ботинки, босоножки, туфли грудой высыпают из мешков. Гора их растет на глазах. Мешки приносят, и приносят, и приносят…

На известных фотографиях из Аушвица зафиксированы килограммы волос, очков, сумок-портфелей, отбиравшихся у людей перед газовой камерой. На отдельном фото — груда обуви.

Вот такая же груда обуви, как на сцене. Обувь эту театр собирал всем городом-миром: в соцсетях распространили объявление, мол, примем для спектакля любые ваши башмаки. Значит ли это, что горожане стали участниками действа задолго до премьеры? Что границы спектакля размыты, что начинается он много раньше, чем при заполнении анкеты в фойе театра? Или даже так: видимо, по Егорову, нет никакого отдельного спектакля. Мы обитаем внутри него ежедневно, когда делегируем право оценивать нашу нужность той или иной «коллегии», возглавляемой неким «авторитетным Аком».

7. НЕНОШЕНЫЕ ДЕТСКИЕ БОТИНОЧКИ

Ак рассматривает обувь и размышляет о человеках: «Когда они живы, хочется три четверти из них вырезать. А когда они уничтожены, думаешь: может, нужно было их жалеть?» Он пропадает, его комично ищут, находят по дыму курительной трубки в шкафу, где ему лучше думается.

Ак в сомнениях! Ак в смятении! Верно ли он определил задачу? Точнее, верно ли построил механизм избавления от человеческого хлама? Рука одного из его подчиненных на мгновение повисает над кнопочкой, врубающей смертоносную силу шкафа. Своими сомнениями вождь города нарушает отлаженное дело — нехорошо же.

Протоколы допросов Ак достает из сапог и прочих черевичек. Улегшись на обувь, продолжает читать, изучая. И вдруг находит ДЕТСКИЕ ботиночки. Видимо, те самые, о которых Хэмингуэй написал самый короткий рассказ: «Продаются детские ботиночки. Неношеные». И тогда, задохнувшись от ужаса, буквально взвыв, Ак исчезает.

8. ЭКСПЕРИМЕНТ

Камиль Тукаев «останавливает» спектакль, чтобы все мы приняли участие в эксперименте. Вновь теряется ощущение границ действительности и игры: Тукаев мастер импровизации. «Зозуля не писал этот текст, — объясняет актер. — Это вообще не входило в планы театра — прервать спектакль в этом месте»… Но якобы некий японский ученый придумал, как изменять жизнь к лучшему на энергетическом уровне. И если мы сейчас вслух произнесем: «Жизнь стала нормальной» — одномоментно с жителями Челябинска и Москвы, — она и правда улучшится. Тукаев (в фамилии которого обитает все тот же Ак, только наоборот) улыбчив. Он приближается к зрителям на доверительные полметра, он взмахивает руками. Он снял пиджак и кажется домашним, своим, обожаемым другом и уважаемым членом семьи. И зал послушно выговаривает нужные слова. «Бараны…» — произносит Тукаев—Ак и уходит.

9. ЖИЗНЬ ГЕРОЕВ И ПРАВДА ПРИОБРЕТАЕТ ЯРКИЕ ЦВЕТА

Парень в алой рубашке исполняет эстрадную песню, кто-то лихо танцует. По телеку футбол, трибуны ликуют.

На шкафу появляется гирлянда и розовые наклейки.

Человечеству в сине-красных нарядах больше не угрожает опасность. Напротив, Коллегия Высшей Деликатности поздравляет всех с существованием и ведет Радостные протоколы, записи о счастье населения… В общем, «стало лучше и веселее». А обувь уничтоженных ненужных прикрыли зеленым-презеленым ковролином.

10. ГНЕВНЫЙ МОНОЛОГ

Мыльные пузыри летят сверху. Пресыщенные удовольствиями люди, забывшие о страхе, расположились в шезлонгах, потягивают коктейли. Человечество всегда выбирает персональное благополучие… Ак ходит, пошатываясь, с бутылкой в руке, по периметру второго этажа и злобствует, глядя на них. Его монолог саркастичен: «…Массы! Массы! Что может быть прекраснее человеческих масс! Прекрасного человеческого стада!.. Люди! Люди!.. Как умно, гармонично и радостно расположены на стульях тела… Сколько процессов бродит в этих телах! Сколько мыслей, желаний!.. Худенькие изящные девушки, свободно сидящие с чуть раздвинутыми ногами, вы знаете? Вы сидите на трупах! Ради вас, вашего спокойствия, вашего благополучия на рассвете, одинаково во всех странах, казнят немытых, заросших, очень запутавшихся людей…».

Тела бездвижны — в шезлонгах на сцене и на стульях в зрительном зале. Вроде как монолог обращен отчасти и к нам, покорным обаятельному злу жителям города, в котором, как и во многих других, сталинизм уничтожил тысячи человек.

Ак — и затеявший чистку от человеческого хлама, и остановивший ее — исчезает из города навсегда. Вослед его исчезновению летят оправдания: «Мы ж его выбрали сами».

11. ПРИШЛО ЛИ ВРЕМЯ ГОВОРИТЬ О ТРАВМЕ?

Итоговые титры на стене — наши ответы на вопросы анкеты: имярек такого-то возраста в такой-то должности любит кошек, поэзию, жизнь или свою семью.

Будет ли он признан нужным, если завтра к власти придет очередной Ак?.. Нет ответа. Каждый зритель волен самостоятельно проиграть в себе сцены допросов, во время которых ты вынужден доказывать право на жизнь. Например, лепетать: «Я люблю моего сына — он так хорошо играет на скрипке»…

В городе, где (пока еще) действует общественная организация «Воронежский Мемориал», где ежегодно в День памяти жертв политических репрессий производятся захоронения невинно убиенных в годы Большого террора, совершает ли театр шаг к осмыслению трагического прошлого и излечения от травмы?

В течение десяти лет, что мне довелось участвовать в разных практиках по сохранению памяти о тоталитарном прошлом, я слышала, что разбираться с этой темой в России еще не время.

Не хотелось бы пока обнадеживаться и на этот раз.

Сентябрь 2015 г.