«ЩЕДРИН — хроники мертвых градоначальников». Перформанс-сериал по мотивам романа М. Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города». Русский инженерный театр «АХЕ». Постановка Максима Исаева и Павла Семченко, художники Павел Семченко и Анна Мартыненко

На шесть дней (с 29 по 3 сентября 2015 года) Большая площадь Елагина острова превратилась в щедринский город Глупов. Каждый вечер был посвящен какому-то одному покойнику-градоначальнику. Следуя жанру спектакля, мы решили поручить жизнеописание перформанса шестерым авторам. Их подневную хронику-летопись и предлагаем вниманию читателей.

ДЕНЬ 1. «ПАСТА БАСТА»

ЗА ИСКУСНУЮ СТРЯПНЮ МАКАРОН!

Как известно литературоведам и другим читающим головотяпам, исторические времена в Глупове начались со слова, и слово было «Запорю!»

А дальше в Глупове началась эпоха творения, в которую пороли много и творили многое.

Так думалось, так вспоминалось по пути на Елагин остров, куда шел ты как представитель редкого непоротого поколения, чтобы в окружении таких же, как ты, редких непоротых заняться тем, что любишь больше всего, — посмотреть «пилот» очередного сериала.

Сериал «ЩЕДРИН» от Русского инженерного театра АХЕ хоть и выманил меня на открытый воздух от экрана монитора, а все же обещал, по крайней мере в грезах испытывающего недостаток откровенного насилия непоротого индивида, заменить приконченные недавно пять сезонов «Игры престолов».

И вот он, «пилот» сериала «ЩЕДРИН», именуемый «Клементий Амадей Мануйлович», как ему и положено, он оказался сериальными «днями творения». За два часа под открытым воздухом театр АХЕ творит мир, в котором мы, поротые и непоротые глуповцы, с удовольствием живем и будем жить до конца исторических времен. Как известно, в этом мире если награждают, то «за искусную стряпню макарон», а если казнят, то обязательно «за измену». Впрочем, эти формулировки все от лукавого моего «словоцентризма». В «Щедрине», как вы уже догадались, правят совсем не слова. А немногословные градоначальники.

Вначале был Клементий Амадей, его выбрала из группы товарищей сидящая за столом женщина в черном парике (Наталья Шамина). Выбор пал на детинушку богатырского телосложения (в театральном миру актер Александр Кошкидько). Остальные разбрелись и начали свои градостроительные работы. Они на протяжении всего действия строят из полосатых деревянных палок, напоминающих груду шлагбаумов или верстовых столбиков. К финалу первой серии деревяшки превратятся в церкви, триумфальные арки и другие сооружения государственной значимости — кривоватые, но, безусловно, свидетельствующие о становлении глуповской державной мощи.

Старый добрый российский долгострой, впрочем, идет сам собой на заднем плане. На авансцене же, роль которой здесь исполняет парковая лужайка, первый градоначальник-иноземец Амадей Мануйлович — Александр Кошкидько, наделенный красной треуголкой и красным лицом, начинает свое краткое правление. Открывает пачку спагетти и втыкает их по очереди с большим тщанием в стол. Одну за другой. Оглашая мужские имена. То ли перепись ведет, то ли при всем его итальянском происхождении в православном храме свечки ставит за здравие. Как бы то ни было, процесс идет: войско Иванов, Андреев, Микит, Ярополков растет на столе. Закончив с мужским населением, градоначальник от работы отвлекается. Тут-то и подстерегает его беда, своенравная Женщина в черном парике, с набеленным лицом, в высоких сапогах, забирается на стол и экстатически топчет ногами хрупких мучных мужичков. Итальянец не отчаивается, и на место погибших вновь встают такие же, одна к одной, Марьи, Любы, Прасковьи. И опять ломает и рассыпает их по земле дама в черном парике. Третий раз размеренно оглашая имена, возводит на столе Амадей Клементий уже детскую армию коротких вермишелин. Женщина-черный парик рушит и ее, а потом сама же градоначальника отстраняет, выбирая следующего.

Персонифицированная ли она русская безнадега, судьба, Россия-матушка, власть или некий карающий орган вселенной этого сериала, героиня Натальи Шаминой определенно есть открытая командой АХЕ суть всей глуповской жизни, да что уж там — нашей жизни. Ужасная богиня, которая варит из поклоняющихся ей человечков большую кастрюлю спагетти, а потом втирает их себе в кожу и волосы, ест их в тупом экстазе и склоняет к этому кроваво-макаронному пиру собственного помазанника. Она развращает и казнит, предлагает напиться крови младенцев и лишает за это головы, дает орден за искусную стряпню макарон и порет за… да хотя бы за оскорбление чувств, за пропаганду, за самозащиту. Она настоящая древняя богиня нашей богоизбранной страны.

Оксана КУШЛЯЕВА

ДЕНЬ 2. «ОРГАНЧИК»

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ГОЛОВЫ

В этой главе щедринского романа в должности градоначальника оказывается автомат. В сущности, сначала Гоголь, а потом Салтыков-Щедрин подхватили традицию, идущую от романтиков, у которых кукла, механизм норовит подменить человека. Салтыков-Щедрин, у которого город взволнован отнюдь не тем, что в голове у главы колесики и шестеренки, а ситуацией «безначалия», в то время как обезглавленному главе промывают мозги-шестеренки, повернул абсурд в социальную плоскость.

История Брудастого — Органчика, в программу которого заложены только два слова, две начальственные функции «не потерплю» и «разорю», — благодарный материал для АХЕ с его театром играющих объектов. Появление персонажа, оформленного в стиле steam punk, заявлено еще в финале предыдущей серии. Его, как и предшественника, «коронует» треуголкой глуповская femme fatale Наталья Шамина. Весь вечер на подмостках Брудастый Николая Хамова. Человек-машина, замена одной из ног — скрежещущее разболтанное колесо. Машина-инвалид работает так себе, все время заваливается сама и норовит что-нибудь задеть и завалить рядом.

Всю вторую серию Органчик — Николай Хамов старательно перевоплощается в дизайнерский арт-объект. Мундир и треуголка набрякают под тяжестью глины и краски, превращая своего носителя в некое малоподвижное подобие «каменного гостя».

Трансформации головы бесчисленны и бесчеловечны. Намесив глины, Хамов наращивает поверх собственной головы новые личины и хари, бесформенные и шишковатые — ушастые, лысые или, наоборот, волосатые (в ход пущены веревки). Смывает и снова создает себе новые личины. Зрители с тревогой следят за происходящим, а ну как задохнется, окончательно залепив себе дыхательные пути глиной? Потому что, как следует замазав себе рот и уши, артист не торопится их прочищать.

На заднем плане четыре градостроителя-глуповца привычным манером обживают застроенное городское пространство. Построили в первой серии, понаставили крестов. Теперь то ли красят, то ли порют — щедро хлещут деревянные каркасы зданий снятыми с собственных тел, заляпанными красной краской, точно кровью, рубахами. Тот ли это город, что создается на крови тысяч замученных безымянных строителей? Тот ли тот, где глуповцы, разочарованные нелюдимостью нового городского главы, в страхе ждут: «А ведь он таким манером весь город выпорет»? Или это понемногу назревает бунт, бессмысленный и беспощадный?

Инженерный театр АХЕ в сравнительных жизнеописаниях градоначальников, конечно, не следует ни салтыков-щедринской сюжетной канве, ни хронологии российской истории. И поэтому во второй серии, пока городской глава занят собственной головой, в городе назревает смута.

Субтильная дамочка в белом берете (на вид — истинная француженка) занимает место на канистре-постаменте с горящим факелом в руке и даже запевает «Марсельезу», картаво и чуть глумливо. Горючим материалом факелу свободы служит то один, то другой предмет ее же дамского туалета — то носок, то башмачок, то берет.

В перформансах АХЕ созидание и разрушение — две сменяющие друг друга фазы одного процесса. В «ЩЕДРИНЕ» — одинаково бессмысленного. Неудивительно, что факел Просвещения в руке богини свободы займется «очистительным» огнем мракобесия.

Я бы сказала, что Наталье Шаминой в истории Глупова отведена функция внеличностных механизмов — судьбы и истории. В финале в костер летят книги, бумажный хлам и классики, а «глуповцы» радостно выкрикивают имена их авторов: «Достоевский!», «Кастанеда!», «Пособие по вышиванию крестом!» И надо отдать должное, этот (настаиваю — художественный!) акт вандализма моментально заваривает в зрителях целый комплекс самых противоречивых реакций (от глумливого ликования до священного ужаса), включает все возможные механизмы ассоциирования: от сожжения книг на Опернплац в Берлине до погрома выставки в Манеже.

В очистительном огне костра, будто герой скандинавской саги, условно сгорает и Органчик.

По окончании серии зрители бродят в руинах условно сгоревшего «Глупова», фотографируют, делают селфи. Мы с дочкой не удержались, вытащили из огня первое издание «Хоббита» на русском языке, то самое — с иллюстрациями М. Беломлинского. Дома разделили сцементированные глиной страницы.

Татьяна ДЖУРОВА

ДЕНЬ 3. «МОНУМЕНТАЛЬНАЯ ФОТОГРАФИЯ»

СМЕРТЬ БИБЛИОФИЛА

Над площадью у Елагина дворца витает призрак елизаветинской сцены. АХЕ многосерийно ставит глуповские хроники. Именно из-за того, что это хроники, наверное, и присутствует ощущение замаха на Вильяма нашего Шекспира. Жестко формализованное зонирование пространства для замысла весьма кстати: впереди, прямо на земле — своеобразный просцениум, устланный раскрытыми книгами пятачок примерно три на три. По краям предметы немудреного быта — проигрыватель, банки-тарелки-графины, макароны, зеленый лук на тарелочке. Это личный, интимный мир градоначальника. В глубине, уже на подмостках и вокруг площадочки кипит сама городская жизнь — четверо маргинального вида персонажей путано и бестолково таскают, ладят, монтируют гигантские конструкции.

Это третий по счету хозяин города — Негодяев Онуфрий Петрович. По одной из литературоведческих версий, исходя из дат и происхождения (по книге — бывый гатчинский истопник) — в реальной истории России он соотносится с фигурой Павла Первого. С русским Гамлетом то бишь. Опять Шекспир.

Ставя Щедрина, наверное, трудно избежать двух вещей. Злободневной политической сатиры, которая неизбежно грозит обернуться неприлично толстым намеком, и соблазна опереться на вкусный литературный текст. Театр АХЕ обеих опасностей избегает.

В концепции театра градоначальники не пришлые, присланные — должность в течение шести вечеров по очереди занимают все присутствующие на сцене. Глуповская власть не навязанная и не богоданная — она плоть от плоти. Поэтому спектакль уж никак не свести к актуальному памфлету «о пороках режима» — все гораздо глубже и интереснее.

В первоисточнике об Онуфрии Негодяеве от силы абзаца четыре, потому АХЕ личность градоначальника реконструирует авторски. Персонаж актера Игоря Устиновича и его спутница в исполнении Натальи Шаминой — оказываются людьми культуры. Бесконечный их диалог на протяжении всего спектакля — реплики из книг под ногами. Обильно льется красная краска, трагические позы сменяются внезапной склокой. По мне, так самая стильная сцена, когда Шамина-героиня, со страдальческим лицом, встав на колени, бичует себя пучком зеленого лука, а после, кажется не меняя выражения, этот же лучок стрижет на салатик. Лучшей метафоры высокопарной пошлости, которая и правда, похоже, — национальная черта, мне за последнее время не встречалось.

А пока просвещенный правитель упивается «духовкой» (производное от духовность), вокруг идет большая стройка. Четверо актеров создают эпический фон, оправдывая название инженерного театра. И это именно фон, а не набор номеров — непрерывное движение, филигранно выстроенное ради ощущения хаотичности. И получается чудесно — вот, например, толкают телегу, и весь вектор, все напряжение артистов — вперед. А едет она назад. И естественно так едет, будто по-другому нельзя.

И во все это образно-пластическое вдруг вторгается сочный, невероятно правдивый диалог строителей. Про деньги, прораба, свободу, Ходорковского, дурную власть и врагов вокруг. И удивительным образом эти слова совпадают с книжной заумью градоначальника, вроде и реальные они, из жизни, но такие же нелепые.

И не благодаря, а как будто вопреки бессистемному мельтешению все-таки вырастает на сцене силуэт. Башенки, колоколенки — милый сердцу пейзаж. Но строители вносят последний штрих: под одну сторону каждой конструкции подставляется колченогий стул, чтобы все это наклонилось, перекорежилось.

А на авансцене тем временем гибнет в одиночестве никем не понятый «правитель с человеческим лицом». Игорь Устинович от гамлетовского архетипа шагнул дальше. Раскинутые руки и смиренные позы в комплекте с бородкой — образ более чем читаемый. И только глазами из стороны в сторону: тик-так, тик-так. Как кот на часах-ходиках. Богочеловек-ходики, девальвация всего, смесь бессмысленных цитат и такой же бессмысленный монументализм под обещанный в программке народный танец «потогон». Но главное — градоначальником побудет каждый из шести, по очереди. Чтоб никому не обидно. Если вы думали, что в вымышленной стране Салтыкова-Щедрина и театра АХЕ главная проблема — правители, так вы слишком хорошо думали об этой стране.

Сергей БОНДАРЕНКО

ДЕНЬ 4. «ФАРШИРОВАННАЯ ГОЛОВА»

ЯВЛЕНИЕ ПРЫЩА НАРОДУ, ИЛИ ПРЫЩ ПОДКРАЛСЯ НЕЗАМЕТНО

Номер шестнадцать: «Прыщ, майор, Иван Пантелеич. Оказался с фаршированной головой, в чем и уличен местным предводителем дворянства». Вот почти и все, что мы знаем об этом градоначальнике из Глуповской летописи М. Е. Салтыкова-Щедрина. Много позже будет, правда, еще абзац про «неожиданное усекновение головы» Прыща, которое особо-то ничего не изменило в жизни горожан. Просто на место одного странного, но именованного персонажа пришли несколько безымянных — серых с лица — квартальных. Не анархия — либерализм a la russe: страха максимум — свободы минимум; продовольственные лавки разграблены; собаки целенаправленно вытравлены. А народ? Народ, как и положено, безмолвствует. Заговоров нет, междоусобиц — тоже. Счастье. Вот об этом славном периоде просветления — четвертая серия спектакля-сериала-перформанса «ЩЕДРИН», жанр которой обозначен как «конспирологический фарс».

На сцене — огромных размеров… Каркасы памятников? Остовы обелисков? Макеты храмов? Скорее всего и то, и се, и пятое, и десятое, и ничто в отдельности. Здесь крест, там — башенки, а тут… Кремль какой-то — не иначе.

За ними — четверо в белых одеждах с красными носами, раскачиваясь из стороны в сторону, медленно плывут по некрепко сколоченному помосту. В центре, на высоком стуле — Она (в программке — Юродивый, почитай святая, а значит, почти Русь, Недорусь — Наталья Шамина). В руках у Недоруси — сосуд с водой.

Вокруг нее увивается Он — некто в красном, вместо головы — огромных размеров белый шар. Человек-торшер. Человек-подушка. Человек-градоначальник. Прыщ, майор, Иван Пантелеич (Павел Семченко). Вымазав даме ноги красным, облобызав ее всю, он выпускает жертву на волю. Босая, в длинном черном, расшитом пайетками, декольтированном платье русская красавица отправляется прямиком на импровизированное кладбище. В первом памятнике она находит мундштук. Вставляет дрожащей рукой сигаретку. Закуривает. Затягивается. Хорошо!

Во втором — дамскую сумочку, а в ней — парфюм. Жадно вдыхает его пары и следует дальше.

В третьем гостью поджидает бинокль, изящный, театральный. Не столько необходимая вещь — сколько элегантный аксессуар, причудливый кулон, дополняющий вечерний туалет.

В предпоследнем пристанище страстотерпицу встречает графинчик с красным вином: вынув стеклянную пробочку (ни дать ни взять — миниатюрный хрустальный шар колдуньи), наша путешественница чуть пригубляет. Пьет. Пьет еще. И бровки округляются; взгляд становится загадочным; улыбка — обольстительной. И опять — хорошо. В движениях появляется свобода, расслабленность, одурманивающая плавность. В бинокль русская вамп теперь смотрит все чаще: вблизи видит все хуже, картинка расплывчатая.

Наконец, в последнем пристанище ждут гостью туфельки. Лодочки. Черные. На шпильках.

Совершив обход, собрав дары, приняв подношения, наскоро облагородившись, Юродивая Матушка-Россия, по бедро в крови, выходит в мир, в люди: Наталья Шамина спускается с деревянного олимпа на мокрый песок и лишенной твердости походкой, неумело и нелепо ковыляет по зыбкой поверхности.

Дико все. Странно. Глаза при бинокле, алые губы при вине. Мундштук утерян, да и черт с ним: здесь сигареты не помогут, вытянет только алкоголь. Выпив еще, она притаскивает откуда-то мангал, разводит костер, достает из металлической бочки с надписью «Total» голову быка, бросает в огонь. Не чародейка — ведьма, колдунья.

Пока она совершает последние приготовления, приносит жертву то ли богам, которых наскоро познала в своем дайджест-паломничестве, то ли Золотому Тельцу — неважно… В общем, на запах приползают четверо в белом, усаживаются за стол. Требуют. Требуют! Тре-бу-ют!!! Девица, лукаво улыбаясь, накрывает на стол, раскладывает требуемую требуху. Но народ не проведешь. Народ недоволен. И требует. Требует! Тре-бу-ет!!! Чего? Да пес разберет. Да и народ ли это… или власть? А истинный народ — те, что голодные-холодные сидят напротив и лишь наблюдают, то есть мы?

В общем, пока квартет белых клоунов с окровавленными носами кривляется и изгаляется над порядком нетрезвой дамочкой, подкрадывается Он: уже знакомый нам майор Иван Пантелеич. За-трапезная идиллия нарушена. Хозяйка в ужасе, квартет — в бегах. А Прыщ, совершив попытку вынуть фарш из головы, добраться до мозгового центра (попытку неудачную, надо сказать, ибо из головы сыпалось все: тарелки, опилки, ножи и вилки — словом, все, кроме идей), вскакивает на импровизированную трибуну и начинает вещать. Вместо членораздельных слов — поток. Даже не поток, в смысле не поток сознания — стоки бессознательного. Однако эффект от сказанного человеком-торшером налицо, точнее — на лицах: страшно одинаково всем одинаково страшно всемодинаково.

А дальше что? Дальше террор, красный октябрь — как мы любим.

Следующее явление Прыща, и всем еще страшнее: стреляют больше, ранят чаще, мир гибнет империями.

После третьего прихода всем уже весело, уж никто не ждет не то что подвоха, но даже и повтора, однако ж здравствуй, Третий рейх: из радиорубки слышна немецкая речь, смешанная с детскими криками, задавленными маршами.

А Россия все стоит. Покуривает. Выпивает. Подмигивает, лукаво улыбается. А ей чего? Она — хозяйка.

В финале, когда ничего не осталось, даже дури в голове Прыща, когда с нее сняты бесполезные слои и сметены лишние напластования, лик его отрезвляюще явлен всем: перед нами не черный — красный человек, лысоватый, с аккуратно выстриженной бородкой… в звездочку бы его портрет вставить, на партбилет бы профиль поместить.

Но русская красавица — душа загадочная: там не потемки — тьма кромешная, глаз коли. Она и колет. Колет красное лихо, и не только в глаз — в самое сердце. Бьет. Душит. Стреляет. Но чума живуча: чума подмигивает, смеется, дурачится. А девушка, отдавшись пьянящему, одурманивающему чувству борьбы, сливается с новым-старым партнером в экстазе, стонет — то ли от удовольствия, то ли от изнеможения.

Побежденная, поруганная, униженная и по-достоевски довольная собой, удаляется в леса. В те самые… в строительные, что вначале олицетворяли памятники, а теперь, обмотанные скотчем, заваленные хламом, скорее похожи на американские горки.

А красное чудище лежит. Здесь. В центре. И не дремлет, ждет своего часа. И пока Юродюшка-Россиюшка меняет наряд, оно прикидывает, под каким бы соусом подать себя в следующий раз: православие? буддизм? коммунизм? Да вроде все уж было. А время идет. А чудище лежит. А время идет…

Яна ПОСТОВАЛОВА

ДЕНЬ 5. «АЭРОНАВТ»

МНЕ БЫ В НЕБО…

Пятая, «аэро-физкультурная» часть сатирического сериала «ЩЕДРИН» показалась лиричной, тихой и созидательной (в ней «замыкаются объемы и пустота обретает форму»), в сравнении с другими сериями, остро приправленными традиционными для инженерного театра экшеном, истязаниями и трюками.

На первом плане дуэт «главных героев»: маркиза-градоначальника (Тимофей Бушуев) и дамы, обозначенной в программке как «офицер» (Наталья Шамина).

В начале действия закадровый густой мужской голос (в компьютерной обработке) знакомит нас с Санглотом, зачитав характеристику, данную М. Е. Салтыковым-Щедриным в кратком обзоре градоначальников: «Маркиз де Санглот, Антон Протасьевич, французский выходец и друг Дидерота. Отличался легкомыслием и любил петь непристойные песни. Летал по воздуху в городском саду, и чуть было не улетел совсем, как зацепился фалдами за шпиц и оттуда с превеликим трудом снят. За эту затею уволен в 1772 году, а в следующем же году, не уныв духом, давал представления у Излера на минеральных водах». Вот и все, что нам известно из текста о легкомысленном маркизе.

Градоначальником он становится не сразу. В начале действия знаковый костюм — вопиюще кровавые стеганая шинель и наполеоновская шляпа — принадлежит еще главе предыдущей серии, Прыщу с фаршированной головой. Тем временем маркиз, в белой униформе массовки, пытается привлечь внимание очаровательной, но безразличной дамы в элегантном сером платье, черной шляпке и перчатках. Он пробует исполнять разные популярные песни (звучит даже актуальный лидер хит-парадов Mark Ronson feat. Bruno Mars «Uptown Funk»). Однако главной темой маркиза становится «Strаnger in the night» — единственная мелодия, на которую неуловимым движеньем отозвалась равнодушно-неподвижная дама за красным столом. Сладкозвучный маркиз приближается к объекту вожделения, но вот незадача: у него на плече оказывается бревно (!), которым он совершенно случайно сбивает свою избранницу. Дальнейшие действия маркиза, уже облаченного в кровавое одеяние градоначальника, представляют собой безуспешные попытки оживления прекрасной дамы, которая в ответ на усилия заставить ее сидеть или стоять, неизменно заваливается, как тряпичная кукла. Санглот даже пытается подпереть ее своим бревном, точь-в-точь как в предыдущей серии героиня, зажаривающая натуральную коровью голову, долго пыталась установить ее в нужном положении в огромном мангале. Затем бревно становится соединительным мостиком-пуповиной: двое удерживают его между собой, уперев в животы, — буквально визуализируя многозначительную и, очевидно, тягостную связь-противостояние. Удерживать бревно тяжело и неудобно, но только так могут устоять оба.

Кульминацией в развитии русско-«французских» отношений становится батл в спиралевидном круге, прорисованном россыпью мукообразной субстанции на земле. Двое, подымая белесую взвесь, по очереди исполняют более чем экспрессивные пластические импровизации, сопровождая их бессвязным криком и битьем по земле освободившимися мешками из-под муки. Причем маркиз смутно тяготеет к пластике брейкера, а дама — к русскому переплясу с презабавным мешком-платочком в руке.

Результатом батла становится ничья. Выдохшаяся пара садится, обнявшись, на землю — все кончено. Перекур. Санглот заботливо накидывает на плечи даме свое пальто. Их пути расходятся. Дама превращается в градоначальника уже следующей, шестой серии. Ангел отправляется в народ, на ревизию построек, которые неутомимо и деловито возводились в течение всей серии. Всего получилось шесть неоднозначных объектов — неких «домиков-аттракционов». Конструкция, обитая картоном, в виде буквы «П», напоминающая Триумфальную арку; домик-гробик, обтянутый черной пленкой; Кремль-Эйфелева башня в белой обмотке; пара перевернутых «караульных будок» и светящийся многогранник, обтянутый прозрачной пленкой. Толкование объектов может быть широким. Ясно одно — этот городок недолговечен, ибо двумя углами все домики поставлены на весьма неустойчивые конструкции из стульев, бочек и стеклянных банок. Пока новый градоначальник разносит в пух и прах горе-строителей воздушных замков, Санглот, снятый с должности и погруженный в лирико-медитативное состояние, устроился под красным столом, с баллоном для надувания шариков. Мурлыкая тему «Stranger…», умиротворенный маркиз надувает один за другим белые шарики («гелий ищет и находит выход»), соединяя их в одну длинную «колбасу» — воздушный поезд, устремленный в ночное небо. Просветленный маркиз приникает ухом к шарику, как к морской раковине, словно внимая небесному откровению.

Тем временем остальная пятерка уже приняла исходное положение «лежа» перед неизменным финальным танцем-синхроном («народный танец „потогон“»), который имеет всегда одинаковое начало, но вариативный финал с элементами пантомимы, призванной в плакатной форме изобличать различные пороки (в пятой серии «изобличается фанфаронство»). Подкрепляется финал взрывами дымовух, отчего артисты и зрители окунаются в едкую белесую завесу. А «под занавес» — песня «Россия» группы «Разные люди»: «Больно смотреть на тебя, Россия…»; «…неужели грозит тебе высшая мера?»

Несмотря на несвойственный АХЕ высокий публицистический градус сатирического сериала, действо, как и глуповская летопись М. Е. Салтыкова-Щедрина, обращено к экзистенциальным вопросам бытия. Впрочем, ведь и классический «русский вопрос» — всегда экзистенциален. Надо заметить, что антиутопические фантазмы «ЩЕДРИНА», сплавленные из видений прошлого и картин настоящего, в духе экзистенциального сюрреализма, сильно скоррелировали с другой антиутопией — «Теллурией» В. Сорокина. Трудно не считывать некоторые картины как цитаты. Например, эпизод «народу надо давать» из четвертой серии, когда изрядно принявшая кровавого зелья элегантная дама в символической форме добровольно отдается четверым из народа (см. главу XXXVII. Её высочество Татьяна дает своему народу). Или в пятой серии: попытки маркиза подпереть чем-то заваливающуюся, словно тряпичная кукла, безжизненную даму — имперский колосс на глиняных ногах (см. главу II. Письмо гомосексуального путешественника Leo из Москвы, своему юному другу в Лондон). В «ЩЕДРИНЕ» нет теллуровых гвоздей, зато имеются разного рода зелья, позволяющие абстрагироваться от тягостного абсурда реальности, строить свои воздушные города и разговаривать с пустотой.

Анна БАРКОВА

1. Здесь и далее цитаты из программки.

ДЕНЬ 6. «БОЙ-БАБА»

Я ВЕРЮ В ИДИОТИЗМ

Пять серий строили, красили, переставляли, обматывали скотчем, закрывали картоном и пленкой здания города Глупова его жители. Градоначальники жили своей жизнью и не особенно вмешивались в ход работ, которые их подданные вели на заднем плане тихо, но суетливо. А на шестой день все изменилось.

Обман, один обман! Не будет вам никакого вольнолюбивого и легкомысленного правления с маскарадами и поклонением богине Разума и Перуну. А будет вам Угрюм-Бурчеев, разрушающий город до основания. Как у Салтыкова-Щедрина он является неожиданно, так и у АХЕ он полностью забивает Ангела Дорофеевича. Наступает глуповский апокалипсис, предсказанный в программке: «Шесть актеров, шесть персонажей, шесть пороков, шесть дней».

Теперь у актеров не носы выкрашены краской, а лица целиком покрыты красным — символ градоначальничьего чина наравне с красным халатом. Выхватив палки, они выбивают хлипкие подпорки из-под здания. Повалив всё, зовут нового губернатора — Ангела Дорофеевича дю Шарио (наконец и до актрисы Натальи Шаминой дошла очередь сыграть главную роль). Не успел Ангел Дорофеевич выйти в шубе, накрасить губы краской с лица актера Кошкидько и раздать бумаги с текстом Салтыкова-Щедрина, как был отодвинут на второй план (вот вам и феминистическая трагедия).

Мужики с красными рожами полностью захватили сцену и показывают краткое содержание предыдущих серий под чтение главы про Угрюм-Бурчеева.

На фоне разрушения города с помощью сбрасывания строений со сцены, разбивания палками и распиливания циркулярной пилой особенно толстых балок идет парад градоначальников.

Каждый из них читает кусок из описания правления Угрюм-Бурчеева, полного завиральных разрушительных идей, и каждый приносит свою катастрофу.

Клементий Амадей Мануйлович посыпает стол, заботливо утыканный макаронами, противопожарным составом, поливает жидкостью для розжига и пляшет на горящем столе, круша горящие макароны.

Брудастый Дементий Варламович снова мажет голову глиной, надевает плащ и бросается в костер из горящих книг на столе. Поднявшись, он с полыхающим плащом, словно с полутораметровыми огненными крыльями, играет в футбол горящим мячом с жителями Глупова.

Негодяев Онуфрий Иванович гасит горящие книги, раскладывет по столу, открывает варенье и накладывает, гулко ударяя деревянной ложкой по столу. Поет колыбельную с таким примерно текстом:

Баю-баюшки баю…
Кто-то подойдет ко мне
И сгорит со мной в огне.

Прыщ Иван Пантелеевич чистит стол и читает текст, который слышит из наушников своего айфона, а затем повторяет свой прыжок в горящую канистру с надписью «Total».

Маркиз де Санглот Антон Протасьевич долго говорит в рацию текст, словно приказывает кому-то непонятливому, а после повторяет свой танец с Н. Шаминой, но на этот раз доска между ними полыхает.

И, наконец, Н. Шамина (уже непонятно, в какой роли, да и не нужно это уточнение) залезает на канистру с горящим факелом в руках, совсем как в четвертой серии во время градоначальства Прыща, и декламирует текст про портрет Угрюм-Бурчеева.

А в это время на сцене глуповцы хватают разломанные части и бросают в огромную кучу на авансцене.

«Может быть, это решенный вопрос о всеобщем истреблении, а может быть, только о том, чтобы все люди имели грудь выпяченную вперед на манер колеса… последствие такого положения может быть только одно: всеобщий панический страх».

Это последние слова в сериале «ЩЕДРИН». Не случайно именно этот кусок стал последним. Сейчас действительно теряешь покой при взгляде на цифру 83,62 (таким был курс евро 24 августа), слушая новости про погром в музее или разрушение барельефа Мефистофеля на здании напротив строящейся церкви. Не оставляет ощущение, что за этим просто стоит идиот вроде Угрюм-Бурчеева и нет никакого высшего смысла в решениях власть имущих.

Именно поэтому пародийный сериал АХЕ кажется настолько острым: на протяжении шести дней актеры строили сложные конструкции, украшали, горели в огне с опасностью для жизни, надували да лопали шарики и совершали еще множество других опасных и смешных вещей без видимого смысла или цели. Что, как не идиотизм?

Впервые АХЕ сделали не бытийный, а злободневный спектакль. «ЩЕДРИНА» вполне могли бы запретить вместе с Салтыковым-Щедриным на фоне всеобщей истерии. Но пока еще не запрещен Салтыков-Щедрин, не будем включать внутреннюю цензуру.

Все равно актеры говорят только словами классика. А то, что это сегодня стало неожиданно актуальным, — еще поди докажи…

Завершается сериал полной версией народного танца «Потогон». Это настоящий хит сериала, весь жизненный цикл глуповского жителя запечатлен в нем: и подъем, и падение, и работа, и отправление нужды, и выпивка, и сон, и битье головой об стенку…

Софья КОЗИЧ
Сентябрь 2015 г.