«Иванъ и Чортъ». Представление режиссера А. Горбатого-мл. о нескольких главах «Братьев Карамазовых» господина Ф. М. Достоевского. С оркестром. Театр «Мастерская». Инсценировка и постановка Андрея Горбатого-мл., художник Елена Чернова

Малая сцена театра «Мастерская» поделена на три части. В первой — тишина, пустота, темнота. Покой. Нет жизни, но и смерти нет: ничего нет. Во второй — скудная, но вполне жилая обстановка (из мебели лишь необходимое: кровать, стол, пара стульев и шкаф). Это не согретый еще человеческим теплом мир, неуютный, но очевидно стремящийся к понятной, доступной гармонии. Келья не монаха — ученого, философа, на что указывают исписанные листы, устилающие пол. В третьей части, как и в первой, — ничего (в плане обстановки), только отчаянно на яривает оркестрик.

Трио — контрабас (Андрей Дидик), скрипка (Ульяна Лучкина) и аккордеон (Евгений Сёмин) — наигрывает нехитрую, но разудалую мелодию, под которую Рассказчик (он же — контрабас и автор музыкальных номеров Андрей Дидик), копируя манеру Шнура, спешно излагает зрителям краткое содержание статьи Ивана, а заодно — романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы». И выходит так: старший Дмитрий уж очень женщин любил, о Боге совсем не думал, Митенька — сладострастник; младший Алеша все больше людей любил, о Боге думал, Алеша — святой, аскет; самым же умным был Иван, Иван «не дурак». А про убийство отца их Федора только «черт и разберет». И действительно, Черт приходит и разбирает.

Сцена из спектакля. Фото Д. Пичугиной

Черт в исполнении Антона Момота безрог и бесхвост, как и положено Черту Достоевского. Правда, в отличие от последнего, он не носит вызывающе обтягивающих клетчатых панталон и мягкой шляпы, не производит отталкивающего впечатления, будто одет неопрятно, несвежо, с чужого плеча. Напротив — элегантен, приятен, красив, черт его подери. Светлые — кремовые — брюки и пиджак, белые туфли, соломенная шляпа. Изъясняется по-французски. Очарователен. Charmant, как говорится. На пальце интригующе поблескивает перстень. Однако нет в приятеле Ивана и намека на угрозу. Сразу видно: в скромных покоях Карамазова он — частый, иногда даже желанный гость.

Есть, правда, в Черте что-то неуловимо странное, не то чтобы загадка, нет. И не тайна. А подвох. Подвох ощутимый, почти зримый. Та скорость, с которой нечисть меняет интонации, позы, жонглирует фактами, перевирает значения, отрицает им же недавно утвержденное, делает его схожим с одесским шулером. Стоит подобной мысли прийти вам на ум, как Сатана в белых брючках споет куплеты и покажет парочку акробатических номеров. И скачет, скачет он вокруг обессилевшего Ивана, и вьется, вьется… Этакий мелкий бес, но не Недотыкомка… Он Ивана с ума не сводит — шалит, забавляется, подтрунивает, передразнивает. Играется с философом, как с наивным котенком, беседует с ним излишне ласково, как с больным и капризным ребенком. А Иван (Дмитрий Житков) не особо противится. Он все больше слушает, покорно наблюдает за происходящим, иногда вступает в диалог. И когда средний брат молвит слово, становится понятно: они с чертом — одно.

В крохотном закутке Ивана, уместившемся между гробовым холодом, вековечным молчанием и тоской слева — там, где темнота и тишина; и разудалым весельем справа — там, где бьется в истерике оркестрик; где из мебели только стол, пара стульев, кровать и шкаф, все внезапно распадается на два. С приходом гостя появляется по половинке стола и кровати у Ивана и ровно то же — у Черта. Правда, нечисть пользуется большей привилегией в человеческом мире, чем даже хозяин его — сам человек: у бесовской силы собственная дополнительная резиденция — шкаф. Из шкафа он радостно, с сияющей улыбкой входит в скромные покои, в него же, обидевшись или оскорбившись Ивановым неверием, зардевшись, удаляется. В общем, высокие отношения у Карамазова с Чертом, построенные на обоюдном недоверии и обоюдном же уважении.

И. Момот (Черт), Д. Житков (Иван Карамазов). Фото Д. Пичугиной

Андрей Горбатый-мл., взяв в качестве основы несколько глав из одиннадцатой книги романа Ф. Достоевского «Братья Карамазовы», сыграл со зрителем довольно серьезную шутку. В легкой незамысловатой манере нам показали взаимоотношения Ивана и Черта, рассказали о быте и нравах семейства Карамазовых и даже пропели-проиграли историю о Великом инквизиторе, указав, что вообще-то это поэма, но поэма странная, не стихотворная, а потому можно быстренько ее в куплетиках и исполнить: в конце концов, чего зрителей утомлять? Да и впрямь незачем.

Однако ж странно: все герои — такие до боли живые, такие понятные и простые, кажется, привинченные к земле, осевшие в горизонтальном мире — преодолевают притяжение: и Иван, никак не тянущий на того Ивана, какого мы традиционно представляем себе, читая роман; и Черт — обаятельный-привлекательный, мечтающий стать семипудовой купчихой, млеющий от красивых итальяночек; и даже бесшабашный, срывающий голос Рассказчик, копирующий манеру Сергея Шнурова. Та пресловутая вертикаль, смысловая ось, направленная куда-то в инобытие, обращенная к Богу, в отсутствии которой упрекали Григория Козлова — режиссера недавно вышедшей в «Мастерской» версии «Братьев Карамазовых», неожиданно возникает в работе его ученика Андрея Горбатого-мл.

Молодой режиссер, сведя вопрос о болезни Ивана на нет, не акцентируя внимание зрителей на нервных расстройствах и прочих недугах, посещающих среднего из братьев, вымарав все моменты, касающиеся сна, делает Черта явлением вполне привычным, не менее реальным, чем, собственно, сам Иван. Перед нами разыгрывается вполне бытовая сцена. Просто одного участника диалога зовут Иван, а другого — Черт. Первый пассивен, задумчив, слегка мучается головными болями; второй — излишне активен, чрезмерно рассудочен и прямо-таки пышет здоровьем — не берет его ни оспа, ни ревматизм. Один страдает за братьев и погибшего отца; другой если чем и озадачен, так отсутствием у людей всякой совести. Объединившись в разговоре, повторяя интонации, копируя мимику и жесты друг друга, они являют собой метафизическое целое, возможно, поэтому и цели у собеседников одинаковые: Карамазов в исполнении Д. Житкова мечтает спасти жизнь Дмитрия, пусть и ценой собственной свободы; Черт хочет примерно того же, но только не Дмитрий его волнует, а Иван. Спор о спасении душ человеческих — в общем, проблема, мучившая самого Федора Михайловича. И оба героя, опять же вполне по Достоевскому, в равной мере терпят неудачу. Жертва Ивана оказывается ненужной, ибо Алеша приносит поутру известие: Смердяков повесился. И несчастный Карамазов, без того терзаемый сомнениями о собственном бытии, о существовании Черта и будущем старшего брата, о нечаянно подсказанном Смердякову способе расправы с батюшкой, окончательно трогается умом. Его финальный монолог, якобы адресованный судье (актер подходит к краю сцены и читает, обращаясь к публике), — бред как он есть. Блуждающий взгляд, полная растерянность, никакой логики — одно лишь бессвязное лепетание. Безвыходное положение. Непростительно унизительное. Бессмысленное. Отчаянно глупое. Стыдно взывать к Богу. А потому одна Ивану дорога — к Черту. Вот и уходит он в шкаф, похожий «на сундук, на гроб». Философ — может себе и такое позволить. И шабаш.

Август 2015 г.