А. Н. Островский. «Снегурочка». Театр на Таганке.
Режиссер Денис Азаров, художник Алексей Трегубов

Вопреки аннотациям театра и презентациям самого режиссера, любви в спектакле столько же, сколько весенней сказочки в самой жестокой пьесе Островского. Коротко напомним сюжет: мама-Весна прижила в случайном загуле с папой-Морозом дочку Снегурочку. Ей шестнадцать. Маме заниматься воспитанием дочери недосуг, у папы — работы по горло. Решили на лето пустить дите в люди, пристроили к Бакуле Бобылю — забулдыге без кола и двора, — чтобы тот загрузил ее заботами и отвадил всех женихов. Фригидную девушку в слободке, мягко говоря, не любят. Приемные родители принуждают ее приваживать парней за подарки. Она, бедная, мается-мается — да и выпрашивает у матери-Весны хоть немножечко сердечного тепла — понять, из-за чего весь сыр-бор людской. Та дает, заранее обрекая дочку на верную гибель. Что незамедлительно и случается. Минуты три успела полюбить и растворилась в вечности. «Снегурочка» Дениса Азарова — про любые перверсивные формы любви: от самовлюбленности до собственничества и похоти. И полное отсутствие любви как таковой.

Постановка «Снегурочки» — а писалась она Александром Островским в соавторстве с Петром Чайковским — во все времена обречена на музыкальность. Этому способствует и ритмический, близкий к стихотворному, строй текста, и многочисленные песенные куплеты внутри него. И смысловая заданность: именно людские песни влекут Снегурочку к берендеям. Стоит отметить, что широко известной пьеса Островского стала только после оперы Римского-Корсакова, премьера которой прошла на сцене Мариинского театра в 1882 году.

К. Крюков (Мизгирь), Д. Авратинская (Снегурочка). Фото И. Полярной

Постановка «Снегурочки» Денисом Азаровым обречена на музыкальность тем паче. В биографии режиссера, чей отец возглавлял Академию хорового искусства, создание порядка десяти оперных спектаклей от Чайковского до Маноцкова, сотрудничество с «Новой оперой», Музыкальным театром им. Б. Покровского и «Геликон-оперой». За постановку оперы А. Сергунина «Доктор Гааз» в «Геликоне» Азаров был даже представлен в номинации «Лучшая работа режиссера в опере» (2016) театральной премии «Золотая маска».

Да и Островский в целом, и «Снегурочка» в частности для выпускника мастерской И. Райхельгауза (ГИТИС) не новость. Многие помнят его «Грозу» в Волковском театре (лонг-лист той же «Золотой маски»-2016). Немногие — его «Снегурочку» в Боярских палатах (2015), концептуально-сложную, странную оперу-трансформер по древнеегипетским и фольклорным текстам, где Островский миксовался с поэзией прерафаэлитов. Все это вписывает Азарова в театральный ландшафт как режиссера интеллектуального, не чуждого эксперименту, не жаждущего хайпа. Как режиссера с чувством меры и сценическим вкусом («Молоко» Гоголь-центра и «Из жизни планет» в Центре им. В. Мейерхольда тому примеры). Отсюда невольный вопрос к спектаклю на Таганке: откуда столько попсы?

Опасаясь наскучить публике с айфонами, театр явно перебирает в наличии контента для сториз и перебивает сам себя в самые хрупкие моменты спектакля. Только затеплились тонкие «нейронные связи» между Морозом и Снегурочкой, отсылающие куда-то к сцене Просперо с Мирандой… только Купава в своем праведном гневе возвышается до уровня Медеи… только Мизгирь и Снегурочка эмоционально совпадают с финалом Ромео и Джульетты («Погибнем вместе!» — кричит Мизгирь) — как обязательно кто-то начинает петь. «Проскакал по городу олень…», «я спросил у ясеня…», «почему так жесток снег…» — плей-лист случайный и никуда не отсылающий, не срабатывающий ни на сатирический подтекст, ни на дополнительный контекст. Забавы ради, не пользы для. Разве что продемонстрировать универсальность, мощное голосовое и пластическое оснащение артистов труппы, которые вне зависимости от возраста в отличном профессиональном тонусе. Гламур, подделываясь под стеб, тем не менее становится главным действующим лицом спектакля. И публика с восторгом подпевает Берендею в красном шелковом халате, почти упуская из виду Снегурочку.

М. Кольцова (Купава), П. Лёвкин (Лель). Фото И. Полярной

В декорации Алексея Трегубова, как в славянской мифологии, — явь, правь, навь, — три пласта бытия. Они обнажаются постепенно. Зимнее царство в первой сцене разбирается на льдины, как картонный пазл. Под ним деревянный пол — для эпизодов в царстве Берендея. И чем ближе к лету и Ярилиной горе в финале, тем ближе момент чудесного появления бассейна под деревянными досками. Вместо солнца (Бог Ярила вот уж пятнадцать лет в обиде на берендеев) — солярий. Неоновым светом нависает и кренится над сценой потолок. Аскетичное начало спектакля, где в интерьере советской квартирки 1970-х разведенные родители Весна и Мороз делят зоны влияния на ребенка, вовсе не предвещает того концертного разгуляя, который случится к концу первого акта. Довольно долго режиссер обходится без сценических эффектов и удерживает внимание зала четкими актерскими работами и музыкальной партитурой.

Монотонный фоновый звук-саспенс, нагнетающий тревожное ожидание катастрофы, прерывается только на сольные «хиты» Леля и Берендея (в рок-аранжировке Ивана Кушнира). Эта звуковая нота как бы высвечивает оригинальный текст пьесы таким же эмоционально холодным неоновым светом, каким очерчен нависающий над сценой потолок. Актеры, кроме Павла Лёвкина — Леля, интонационно не окрашивают произносимые в микрофон реплики и в совокупности с фоновым звуком заставляют звучать стихотворный текст 1873 года жутковатым сегодняшним доком.

Сцена из спектакля. Фото И. Полярной

Но уходя от лубочного колорита пьесы, спектакль все-таки застревает на территории гламура. Средоточие его — Берендей в исполнении Павла Комарова (примечательно, что в пресс-релизе театр подробно перечисляет все телесериалы, в которых снимался артист, не называя при этом его главной театральной роли в спектакле Андрея Могучего). Король гламура, исполняющий песни Киркорова, Берендей заставляет холопов, в числе которых — беременная девушка, чесать пятки, гнуть спины под царской тапкой и падать ниц всякий раз, когда хозяин выходит из себя. Колоритный и без «усилителей вкуса» Павел Комаров здесь в мерцании страз и золотых трусов выглядит грубым шаржем. Вставлен в структуру спектакля как отдельный бенефис неоправданного самодурства. Если царь таков, как может народ идти к нему за справедливостью?

Любопытно, как театр, последние несколько лет ориентированный на читателей дорогих глянцевых журналов, иронизирует над собственной пригламуренностью. В этом смелость и умное чувство юмора режиссера. Апофеоз этой самоиронии — в образе альфа-самца Леля, каким создает его выпускник курса Золотовицкого Павел Лёвкин. Очки Терминатора, обнаженный накачанный торс, что ни шаг — то поза, что ни монолог — то селфи. Просто машина любви… к себе. Изнежен вниманием, излюблен до усталости, до томной лености. Такому можно вообще ничего не петь, чтобы все женщины вокруг молвили «люблю и таю». Лель, когда и не поет, — поет. Его напевная речь — звуковые мантры-сети — действует на всех, как голос морских сирен. И покрывает толстым слоем карамели все происходящее: такой сладенький, что до тошноты. Но все они — Берендей, Лель, Мизгирь (в двух составах: медийный приглашенный Константин Крюков и «местный» Алексей Гришин) — обостренные гротески без нюансов, плоские маски гламура, пафоса, снобизма (соответственно). С нюансами только Снегурочка, она и есть один сплошной нюанс. Мерцает полутенью в жирных красках персонажей Берендеева царства. Она — никакая, и это главное достижение спектакля.

Сцена из спектакля. Фото И. Полярной

Дарья Авратинская создает образ инопланетянки из нюансов — в пластике, голосе, мимике. В простом просторном платьишке, осанка в струнку, по-балетному разведены в стороны мыски — неказистый подросток из хореографического класса, едва девушка. Ученица Брусникина, Авратинская умеет быть «ненарошной». Безэмоциональной, но нескучной. Сдержанной, но выразительной. Ее Снегурочка блуждает в мире берендеев немым вопросом «а что вообще происходит?». Неуместная в каждой сцене, трогательная в своем непонимании: а зачем Лелю поцелуи? А как это «Снегурочка-жена»? А почему Мизгирь не слышит отказа? Запутывается в новогодней гирлянде в поисках сердечного тепла. «Лель хорошенький, пригоженький! Люби меня немножечко!» — повторяет попугайчиком очевидно чужие слова и неумело, механически чмокает в плечо накачанного мачо. Так ластятся не женщины — собаки или кошки. Вот Купава (Марфа Кольцова) целует ниже. Купава целует слаще. Поди, поучись — цинично отрезает Лель.

Финал — самая жесткая и чисто звучащая сцена спектакля. Инициация во взрослость под языческие заклинания матери-Весны. До того соприкасаясь с водой лишь по щиколотку, короткими перебежками, теперь стихийно бросается в бассейн вся, изламывается судорогами телом всем — перерождается в женщину Снегурочка-девочка. Мокрое платье облегает упругое тело. Впервые очевидно — девочка созрела.

Созрела, но ненадолго. За блаженством — мгновенная смерть. Жадно цепляясь за шею того, кого успела на миг полюбить, медленно выскальзывает Снегурочка из рук Мизгиря, практически утекает сквозь пальцы — красивый пластический узор «люблю и таю». Выскальзывает в воду, сливаясь со стихией и судьбами многих героинь Островского. Так опадает в бездну Лариса Огудалова, так растворяется в омуте Катерина. С попыткой самоиронии, с гламуром и роком, вместе с тем и вопреки всему в финале спектакля Островский звучит Шекспиром, весенняя сказка — древнегреческой трагедией.

Д. Авратинская (Снегурочка). Фото И. Полярной

Но даже попытка самоиронии в виде Леля не избавляет от ощущения театра в стиле инстаграм, поверхностного, избыточного в фильтрах и красивостях. И это проблема не «Снегурочки» Дениса Азарова, а Театра на Таганке последних пяти лет. Проблема художественных приоритетов, когда быть на обложке глянцевого журнала важнее осмысленности. Когда эффектный кадр важнее драматургической оправданности «аттракционов». Когда маркетинг диктует эстетику, зрелище поедает театр. Даже спектакли режиссеров с именем (Тумина, Диденко, Муравицкий) и своим очень разным почерком, оказываясь на сцене Таганки, вдруг меняются в лице — становятся на одно, универсальное, лицо в условной раме из блесток и фокусов, с обязательным дымом, концертным светом, громкими вокальными номерами. И Таганка постлюбимовской эпохи в поиске новой идентичности пока остается коммерчески успешным стильным клипом, фотографировать который много интереснее, чем проживать.

Ноябрь 2020 г.