Г. фон Клейст. «Разбитый кувшин». Театр Наций.
Режиссер Тимофей Кулябин, художник Олег Головко

Досадно: Тимофей Кулябин ушел от того, что он умел в «Онегине», и последние годы оказался в несвободе формочки среднеевропейского приема. «Разбитый кувшин» наводит на размышления не только об усталости и исчерпанности этого приема, взятого Кулябиным на вооружение после этапных «Трех сестер», но и вообще об исчерпанности этого общепринятого прямого хода с переносом времени и места действия и горизонтального «приноровления» любого произведения к сегодня — со всей подножной атрибутикой этого «сегодня». В общем, прямая актуализация стала штампом. В театре вообще все прокисает очень быстро, когда это делается впрямую.

Я не буду — про свою любимую идею о том, что каждое время и каждый материал имеют свой вкус и цвет. Тут меня сразу затопчут, а не хотелось бы. Но не оставляет мысль, сформулированная когда-то философом Винокуром относительно отношений времен: «Поддается уразумению только то общее, что есть в том и в другом». Винокур, правда, имел в виду не плоские совпадения, а отмененный нынче глубинный историзм общности явлений, когда «понимается не только прошлое из настоящего, но и настоящее из прошлого».

Прямые «приноровления» работают (или не работают) в театре глубоко избирательно.

В «Детях солнца» Кулябина, очень хороших и проработанных, на спектакле, который видела я, отказала трансляция новогоднего обращения Бориса Ельцина к «детям миллениума» — и это ровно ничего не изменило в спектакле. Следовательно, было необязательно, потому что подробно психологически разработанные линии «непринадлежания» какому-то историческому моменту давали то общее, что есть в разных российских временах.

В «Разбитом кувшине», помещенном в сегодняшнее/завтрашнее европейское захолустье, интрига крутится вокруг потерянного судейского парика и разбитого кувшина сегодняшней Марты Рулль, но в какой хоть европейской, хоть российской глубинке что-то может крутиться вокруг разбитого кувшина и парика? Кулябин умеет схватить бытовое правдоподобие (служанка Маргарита, говорящая по-арабски), но оно вступает в противоречие с атрибутикой не нашего времени (парик) и с более широкими кругами придуманных им предлагаемых. Например. Селяне убивают судью Адама и увозят его тело в черном полиэтилене, сообщая при этом запуганному Вальтеру, что судья убежал. И почему-то после этого Марта реально собирается в Брюссель с жалобой на судью. Но он не убежал, а мертв! Или она дает понять запуганному Вальтеру—Дапкунайте, что таким образом убийство будет скрыто? Этот фабульный хвост убежавшего Кляйста болтается в финале… Или. Неужели для сегодняшней хоть Европы, хоть России проблемой является свободная сексуальная жизнь девушки и ее мать пойдет в суд отстаивать честь?..

Наверное, спектакль хочет сказать про дикость «народной» провинциальной стихии и про то, что не найти на нее никакой управы чиновниками из Брюсселя. Но если это про Евросоюз — то неужели в Голландии и правда все так нехорошо или скоро настанет это нехорошо (тем более если там носят до сих пор парики)? Если в Европе все так ужасно — жалко ее, старушку, дожила…

Что уж нам так сокрушаться по поводу диких европейских нравов? Смешновато. А если это такая малюсенькая фига в кармане по поводу нравов российских, то неясно, почему она такая маленькая и в таком глубоком кармане… Да, это парафраз «Ревизора», но зачем ехать в Тотьму через Брюссель? Да и где у нас эти парики, а также честные проверяльщики отечественного правосудия? Где эти литовские феминистки (Дапкунайте играет этот типаж), проверяющие русских судей от лица правительства? И где то правительство, которое проверяет местных судей? Опять не сходится.

Все не приноравливается, не хочет, топорщится. И зачем тогда бытовая поведенческая правдёнка, если неправду содержат более широкие круги предлагаемых, человеческих и социальных?..

В результате играют жанризм (точнее всех Виталий Коваленко). Увлечение жанризмом (из-за него, мне кажется, не получился у Кулябина и «Иванов» в Театре Наций) заставляет все с большей тоской вспоминать художественный язык «Онегина»…