Г. фон Клейст. «Разбитый кувшин». Театр Наций.
Режиссер Тимофей Кулябин, художник Олег Головко

«Разбитый кувшин» Генриха фон Клейста появился на свет благодаря случайности — творческому состязанию трех приятелей по поводу гравюры «Судья, или Разбитый кувшин»: один написал на эту тему сатиру, другой — рассказ, а Клейст сочинил сценку, которая позже превратилась в одну из самых репертуарных немецких комедий. В России ее ставят крайне редко, да и зачем, если у нас есть свой, гоголевский «Ревизор». Тематически они действительно похожи: в заштатный голландский городок приезжает с ревизией инспектор (у Клейста — вполне настоящий), чтобы проверить работу местного судопроизводства, и перед ним разворачивается такая галерея колоритных характеров, такая картина правового произвола и беспредела, что туши свет.

Главный герой, судья Адам, разбирает дело о разбитом кувшине, который случайно расколотил, удирая восвояси, ночной гость скромницы Евы. Очень скоро зрителям становится понятно, что сам судья и есть виновник казуса, и им остается только веселиться, наблюдая, как тот вертится, словно уж на сковородке, пытаясь отвести от себя подозрения и свалить всю вину на жениха Евы Рупрехта. Без ревизора он, пожалуй, покончил бы с этим делом в два счета, но присутствие вышестоящего начальства заставляет его соблюдать хоть какие-то формальные приличия, и в конце концов проходимца выводят на чистую воду.

Это у Клейста. У Тимофея Кулябина действие, как водится за этим режиссером, перенесено в наши дни или в недалекое будущее куда-то на задворки Восточной Европы. Перед началом спектакля зрители могут рассмотреть на занавесе карту Евросоюза, немного странную, расколовшуюся, как тот кувшин, с белыми пятнами на местах выпавших государств. Видимо, идея объединения европейских народов провалилась, но штаб-квартира в Брюсселе еще держится — именно оттуда в спектакле прибывает советник Вальтер.

В. Коваленко (Адам), И. Дапкунайте (Вальтер). Фото И. Полярной

Сценография Олега Головко предъявляет нам довольно стильное когда-то, но уже заметно потрепанное жизнью пространство: мансардные окна на скошенном потолке засыпаны снегом, кое-где выбитые стекла заменены фанерой, электричество то и дело барахлит и гаснет. Примета нашего времени — плакат антитеррора на стене, какие сегодня можно встретить в любых присутственных местах. Но при этом по залу суда спокойно бродит курица. То ли это привет спектаклю Петера Штайна с Клаусом Марией Брандауэром в главной роли, подробно бытописательному, как натюрморты малых голландцев, — там тоже в изобилии водились куры. То ли просто примета одичания мира, где под тонкой маской цивилизованности прячутся все те же дремучие деревенские устои.

Что законность и порядок здесь попраны, становится ясно в первой же сцене, когда на судейской кафедре обнаруживается очень нетрезвое, помятое и дурно пахнущее, с коричневыми подтеками на штанах, тело, прикрытое синим флагом со звездочками. Тело пока еще живое и принадлежащее, как выясняется, самому судье Адаму, который вчера так круто загулял, что даже потерял парик. Секретарь Лихт, стильный тонкий юноша явно нетрадиционной ориентации (Олег Савцов), и уборщица-мусульманка (для этой роли Елизавета Юрьева выучила целый монолог на арабском) едва помогают ему одеться и прийти в себя (один с подобострастием, другая — с плохо скрываемым отвращением), как на их голову сваливается нежданный гость.

Советник Вальтер в исполнении Ингеборги Дапкунайте появляется как гром среди ясного неба, как deus ex machina, но не для того, чтобы решить все проблемы, а чтобы их создать. Он или она выглядит как посланец другого мира в своем серебряном плаще, с металлическим чемоданчиком и подзвученным искусственным голосом — то ли инопланетянка, то ли киборг. Гендерную принадлежность этого неземного существа однозначно определить невозможно, это некий третий пол, сегодня официально признанный в толерантной Голландии. Но дело тут не в сексуальных меньшинствах, а в том, что высшее правосудие не имеет пола вообще. А героиня (или все же герой) Ингеборги Дапкунайте в первую очередь именно представитель Закона с большой буквы и европейских ценностей: он один с энтузиазмом и даже некоторым экстазом прикладывает руку к груди во время исполнения гимна — «Оды к радости» Бетховена. Остальные явно даже не помнят его слова.

И собственно, основной конфликт спектакля и его главный комический эффект строятся не на разоблачении горе-судьи, а на столкновении порядка, нормативности, конституционных принципов в лице советника Вальтера и кипучей, бурлящей, чуждой любых правил и не ведающей границ и приличий стихии народной жизни. Просители, что шумной толпой вваливаются в зал суда, — полная противоположность строгому, сдержанному, застегнутому на все пуговицы чиновнику из Брюсселя. Они даже говорят по-разному: Вальтер — современным протокольным языком, все остальные — старомодным классическим стихом в переводе Бориса Пастернака и Федора Сологуба. Этот высокий штиль звучит, конечно, странновато в устах провинциальных парней и бабок, но это вечная проблема всех режиссерских осовремениваний, к которой пришлось уже привыкнуть как к условному допущению.

Сцена из спектакля. Фото И. Полярной

Таким же допущением надо признать сюжетную завязку вокруг разбитого кувшина, о порче которого громогласно и многословно сокрушается скандальная истица Марта Рулль (Марианна Шульц). Во времена Клейста разбитый кувшин был, конечно, метафорой погубленной девичьей чести, но сегодня этот намек не очевиден, так что мать Евы выглядит скорее крохоборкой, чем ханжой. Невинностью или изменой девушки всерьез обеспокоен разве что жених Рупрехт (Рустам Ахмадеев). Здоровенный брутальный верзила в рокерском прикиде оказывается до сентиментальности нежен, когда вспоминает о первых встречах с невестой, едва не заливаясь стыдливым румянцем.

Но колоритнее всех выходит Бригитта Анны Галиновой — огромная деревенская тетка, которая ничтоже сумняшеся притаскивает в зал заседаний ночной горшок с вещдоками, собранными под окном на месте преступления. Правда, она твердо уверена, что виновник позора — сам черт, но все показания свидетельницы недвусмысленно указывают как раз на судью Адама. В это время интересно наблюдать за реакциями писаря Лихта: оставаясь в тени происходящего, герой Олега Савцова постоянно следит, откуда ветер дует, и, понимая, что удача отворачивается от босса, что называется, «переобувается на лету», начинает играть против начальника и вскоре соглашается занять его место.

В сравнении с этими смачными, но написанными двумя-тремя красками характерами портрет судьи Адама нарисован тоньше и подробнее. Известный петербургский актер Виталий Коваленко дебютировал на сцене Театра Наций в не очень привычном для себя комическом амплуа. Но у него получилась не жирная карикатура, а неочевидный, перетекающий образ. Этот судья Адам изначально заявлен как отвратительный персонаж: нетрезвый, грязный, лживый и изворотливый, циничный и похотливый, способный на любые подлости и начисто лишенный понятия о чести. Но Виталий Коваленко каким-то образом умудряется внушить если не симпатию, то сочувствие к своему герою — сродни тому сочувствию, что мы испытываем к сильно похмельному. Да, гадко, противно, да, сам виноват, но страдает же человек — как не подать стакан рассола. Так и судья Адам со своей расцарапанной лысиной, мутным взглядом и не очень уверенными движениями, попавший в серьезный переплет, внушает понятную жалость: все мы люди, все человеки и не лишены слабостей. Он явно растерян: пытается играть по привычным для себя правилам «в одни ворота», но Вальтер его то и дело одергивает; хочет задобрить гостя вином и угощением, но тот почти не ест и не пьет; пробует даже соблазнить этого странного андрогина, но не знает, с какой стороны подойти. В общем, все его надежные и проверенные временем уловки внезапно перестают работать, почва уходит из-под ног. Он мечется смешно и жалко. Но скорее все же жалко, чем смешно. Или это ощущение наслаивается потом, ретроспективно, после неожиданной финальной сцены, придуманной Кулябиным.

Если не считать современных интерьеров и футуристического образа Ингеборги Дапкунайте, действие спектакля в течение полутора часов не преподносит никаких сюрпризов, послушно следуя за фабулой Клейста. И только в самом конце режиссер взрывает бомбу, которая переворачивает весь смысл пьесы с ног на голову. Видимо, ради этого эпизода все и было задумано. В оригинале разоблаченный и осмеянный судья Адам убегает зайцем через чисто поле, только парик мелькает. Но в спектакле его живым не отпустят: каждый из симпатичных соседей с особым чувством воткнет в судью нож, уборщица-мусульманка напоследок перережет горло, а охранник деловито упакует труп в мусорный пакет. Вальтер, наблюдая этот жестокий самосуд, оцепенеет от ужаса, понимая, что он — следующий, и согласится написать в протоколе все, что нужно.

В. Коваленко (Адам), И. Дапкунайте (Вальтер). Фото И. Полярной

Дальше можно долго развивать социологические и политические теории о том, что объединенная Европа потерпела крах, что миллионы совершенно не готовы обняться и возлюбить друг друга, что гуманистические и либеральные ценности оказались никому не нужны, особенно в таких вот глухих провинциях. Что в народе до сих пор живы первобытные, людоедские инстинкты, которые не вытравишь никаким прогрессом, и что человек, пришедший сюда наводить порядок, быстро в этом гнилом болоте утонет или милые дружелюбные аборигены откусят ему голову. Можно также спорить о местонахождении этой варварской антиутопической страны — в Европе она или все же ближе к нашим родным пенатам: судейского произвола и отрезанных голов везде хватает. Но все это увлекательные размышления постфактум, после спектакля. Во время же просмотра зрителю нечем себя занять в интеллектуальном плане. Остается по старинке наслаждаться игрой актеров или хотя бы веселиться — это же комедия. Но со смехом тоже не очень задается: то ли полупустой и холодный карантинный зал так действует, то ли артисты не вошли в форму после трехмесячного простоя, но хохота в зале не было — так, редкие смешки. Впрочем, не исключено, что это прежде всего проблема самого режиссера Кулябина, который хотел поставить анекдот, но сделал опять концептуальный, аккуратный, подчеркнуто европейский и стандартный, как евроремонт, спектакль, где весь концепт заключен в последние пять минут.

Октябрь 2020 г.