Е. Серзин в спектакле «Я шагаю по Москве». Фото из архива театра

Режиссерские работы Семена Серзина — постановки вне сегодняшних театральных трендов: без приставок post или digital, не променады, не travel’ы, не партиципаторные и даже не иммерсивные. Серзина не заподозришь в погоне за актуальным — его спектакли по-хорошему традиционны: в них играют, поют песни, рисуют образы с психологическими подробностями, а вот провокационных жестов, напротив, не совершают. Это не значит, что Серзин эскапист и ставит только безобидное и дружелюбное. В «Невидимом театре» существуют спектакли по новой новой драме («Саша, вынеси мусор» Н. Ворожбит, постановка — А. Джунтини, «Мама, мне оторвало руку» М. Конторович, постановка — С. Серзин), однако для разговора о сокровенном выбирают другой материал. Особое настроение в «Невидимом театре» создают серзинские спектакли-концерты. И эту сценическую историю режиссер начал рассказывать задолго до возникновения в 2017 году «Невидимого театра».

Говорить на сценическом языке понятно (так, чтобы не возникало тормозящих восприятие вопросов «а это как?», «а почему?» и «что, собственно, происходит?») — в одних случаях навык, в других — природа конкретно взятого режиссера. Здесь все вместе. Навык ясного сценического мышления усвоен Серзиным еще во времена учебы в мастерской В. М. Фильштинского, где, помимо профессиональной грамотности, прививается и жажда исследовать человека во всей его многогранности. В свою очередь режиссерскую природу Серзина определяет родство: с теми, для кого спектакли ставятся, не меньше, чем с теми, о ком они. В «Невидимом театре» они проникают в душу каждому зрителю: шутки, признания в любви, сомнения героев летят всегда по адресу — лично.

«Стыдно быть несчастливым». Сцена из спектакля. Фото из архива театра

Фактически первый заход на территорию спектакля-концерта был сделан Серзиным еще в 2011-м — в год выпуска, когда по просьбе фестиваля «Пять вечеров» и из дружбы двух мастерских, Фильштинского и Козлова, в аудитории 51, буквально, как казалось, на один вечер родился квартирник «Стыдно быть несчастливым» по автобиографическим запискам Александра Володина. Большая часть из тех ребят составляет сегодняшний костяк театра — Анна Донченко, Владимир Карпов, Николай Куглянт, Алена Артемова, Евгений Серзин, Семен Серзин. В собранном на живую нить наборе этюдов было что-то удивительно простое, зачаровывающее как участников, так и зрителей. Свою роль, конечно, играла молодость. Этюдный метод и формат квартирника позволили наладить коммуникацию со зрителем — отличавшуюся от той, что предлагал петербургский театр 2000-х (до возникновения в городе в 2009 году Лаборатории ON. ТЕАТР). Дистанция сокращалась, исчезали безликое «вы», приподнятость, снобизм и священный трепет «перед искусством». Выбор реальных записок человека вместо какого-либо вымышленного сюжета определил структуру и форму спектакля: в нем объединились рефлексия и концерт, да такие, что любые пьесные обстоятельства в сравнении с ними неминуемо бы проиграли, лишенные обаяния живой жизни. Казалось, никто из актеров тогда ничего не играл, счастье было разлито в воздухе и то сбивалось в клочки-этюды, то в песни «Не’мого фронта». Внутренний сюжет режиссера был в нежелании воспроизводить омертвевшие театральные формы, внешний — в попытке показать человека чувствующего крупным планом: с его неуверенностью, памятью, встречами, смешными историями и грустными мыслями. От сближения музыкального и биографического текстов происходило расширение спектакля, который оказывался куда больше рассказа обстоятельств из жизни одного писателя.

В 2014 году в екатеринбургском Центре современной драматургии появился, сегодня уже можно без преувеличения сказать «культовый», «СашБаш. Свердловск — Ленинград и назад» — спектакль-рок-концерт. Происходящая на сцене встреча трех актеров Коляда-театра: Олега Ягодина, Константина Итунина, Тамары Зиминой/Ирины Плесняевой, музыкантов группы «Курара» и текстов Александра Башлачева оказалась абсолютно естественна, будто подсказана ритмами свердловско-екатеринбургского текста (актерского, музыкального и философского). Тогда Серзин работал уже с авторской пьесой, созданной по текстам Башлачева двумя ученицами Н. Коляды — Ярославой Пулинович и Полиной Бородиной, в связи с чем П. Руднев писал: «…тут важно само это рукопожатие, подношение, венок памяти — от уральской драматургии, ставшей культурным феноменом Екатеринбурга 2000-х, уральской рок-музыке, бывшей культурным феноменом Свердловска 1980-х»¹.

СашБаш. Свердловск — Ленинград и назад». Сцена из спектакля. Фото А. Осипова

Спектакль перенимает дух подпольности у неофициального искусства, дискредитирующего «высокое советское», не укладывающегося в идеологию. Вечеринка изгоев. Атмосфера сцены натурально перформативная: дает себя знать в экспрессивных танцах Константина Итунина — Друга поэта, отсылающих к раннему «Аукцыону». Эпохе отведена самостоятельная роль, которая не только в отсылках к музыкальной сцене конца 1980-х, но и в идиотических вопросах из интервью, от которых не смешно, а страшно («Вы призываете вернуться к чему-то изначальному?», «Разве искусство не бесцельно?», «Что вам необходимо в вашем творчестве прежде всего: струны или еще что?»). При этом нет здесь никакой схватки неугодного героя и уничтожающей его толпы. Поэт проходит мимо нее, будучи вовлеченным в собственные бездны-обвалы. Песни СашБаша здесь не исполняются, Олег Ягодин зачитывает стихи, фрагменты писем и интервью Башлачева, не подражая, роль строится по-другому — на честном присутствии. Актер существует на грани между самим собой и мыслью о том, что такое быть поэтом, никаких конкретных примет Башлачева, лишь достоверность текста. Снова режиссерская задача — дать почувствовать зрителю атмосферу внутреннего мира героя в потоке времени, в которое он попал (но с ним не слитую), а отнюдь не рассказать подробности из жизни.

«Лист бумаги — наказание мое»².

В 2016 году появился следующий квартирник — «Невидимая книга» про Сергея Довлатова.

Основу спектакля составили истории-случаи из «Записных книжек» писателя и трагикомические страницы романа «Ремесло». Музыкальной рифмой к Довлатову стали блюзовые темы из Сиксто Родригеса в исполнении Игоря Ушакова — «Sugarman», «I wonder», «Crucify your mind», придающие действию мечтательную интонацию. Яна Постовалова хорошо писала: «одурманивающий Sugarman»³. Мелодии придают действию характер были-небыли — вспоминать не больно, а весело, играть — характерничать, отрываться: вот что делают здесь с большим удовольствием и отменным чувством ритма. Истории сыплются внахлест: без лишних пауз, без мелодрамы. Настолько ловок, можно сказать, кинематографичен бесшовный монтаж сцен. Про невозможность творческой свободы, про невозмутимость глухой стены, про абсурд здесь говорится когда с улыбкой, когда с причудливой странностью, изобилием слов и восхитительным идиотизмом положений: «рукопись возвращаем! ждем твоих новых работ!».

«Невидимая книга». Сцена из спектакля. Фото из архива театра

Вновь про иронию-оскал судьбы к человеку пишущему Серзин в 2018-м поставил дворник (уже не квартирник) по стихам и прозе Бориса Рыжего «Как хорошо мы плохо жили». По-настоящему дворовый и вдохновленный большой поэзией, которой вовсе не нужны сложные обстоятельства и предпосылки. Гитары, уличная братия, истории из детства, из пьяных подворотен — простые и понятные слагаемые, вдруг складывающиеся в нечто удивительное: в стихи. Спектакль показывают во дворе на Фурштатской, актеры в олимпийках и кепках существуют с душой нараспашку, в настроении романтическом, не боятся пережать с экспрессией: во-первых, улица располагает к тому, чтобы быть именно такими, во-вторых, таким и является их прочтение Рыжего, это их в нем и очаровывает.

С дворником все тем не менее не так однозначно, как с квартирником. Если линия поэта Дмитрия Рябоконя, сыгранная Владимиром Карповым с сочными подробностями и пьяно заплетающимися ногами, встраивается во двор как влитая, то, к примеру, хоровое исполнение «Ходит дурачок…» Егора Летова вызывает смутное ощущение, близкое к неловкости, — пересентименталили. Вот тут и обнаруживается зазор между настоящим квартирником/дворником и спектаклем — не все можно перенести в театр без потерь.

Квартирник предполагает искреннее участие и подлинное единение душ. К этому стремятся и в «Невидимом театре»: поят компотом перед началом «СашБаша», в «Стыдно быть несчастливым» кормят квашеной капустой, в «Невидимой книге» разносят рюмки с коньяком. Очевидно желание авторов наградить все эти действия смыслом сакрального причастия, объединить пришедших друг с другом и даже с актерами. Но насколько эта цель достижима? В статье «Эмансипированный зритель»⁴ Жак Рансьер пишет о том, что зритель постигает спектакль в одиночку, то есть искомая общность, как бы театр ни старался, недостижима из-за того, что зритель не пассивная единица. Попытка вручить ему ту или иную свободу внутри спектакля или, в нашем случае, приобщить к другим смотрящим означает не признавать изначальной его самостоятельности, но он активен — в этом-то все и дело.

«Как хорошо мы плохо жили». Сцена из спектакля. Фото П. Алёхиной

Мое зрительское «я» с Рансьером соглашается. Попытка сделать зал единым — это красивый наив, наив, без которого, наверное, нельзя ставить и играть так искренне и заразительно, как это делают в «Невидимом театре». Но наив утопический. В этом и есть главное свойство спектаклей Семена Серзина, исключительных не умом, а сердцем — предельным актерским присутствием в каждом слове, слиянием театрального и музыкального текстов, которое в драматическом театре действительно нечасто бывает не постановочным, а врожденным.

В 2019 году «Невидимый театр» представил спектакль, формально не определяемый как квартирник (быть может, по причине минорности), — «Я шагаю по Москве» по текстам Геннадия Шпаликова, еще одного из наших «проклятых поэтов». Играют двое — актер Евгений Серзин и аккордеонист «Не’мого фронта» Павел Чернейкин. Здесь не многоголосие, а голос, один на один с музыкой. Редкий для этого театра случай, когда настолько не прикрыта за внешней балаганной или собутыльной кутерьмой — драма. «И всю жизнь мне будет печально именно из-за несоответствия судьбы и жизни»⁵. Шпаликов Е. Серзина слаб, испит жизнью, ее нескладностью, до дна. Особенно жутким выглядит начало: Серзин появляется на камерной сцене Social club’а улыбающийся и совершенно бледный, громко распевая: «Я иду, шагаю по Москве». Как точно передан образ Шпаликова для всех, какая на самом деле это посмертная маска, за которой оказался скрыт (погребен?) диаметрально противоположного склада человек. Обжигающе одинокий, страдающий без любви и обнимающийся с лампами, пишущий маме, пьющий, вспоминающий девушек, пьющий, уходящий с каждым словом. Евгений Серзин убедителен в переживании череды трагических и счастливых эпизодов жизни своего героя — проносящихся будто на кинопленке и в последний раз. И вроде бы исполненная Чернейкиным в финале «Долгая счастливая жизнь» Летова взывает к просветлению, однако в ней тот же самый контраст мажорного звучания и страшного отчаяния, что в начале.

«Я шагаю по Москве». Сцена из спектакля. Фото из архива фестиваля «Точка доступа»

Поиск собственных корней, попытка заочного рукопожатия. Кажется, Семену Серзину и его команде никогда не надоест ходить этими тропами. Свой театр они назвали с отсылкой к Довлатову — «Невидимый». Но также его справедливо можно назвать «театром для людей».

Апрель 2020 г.

1 Руднев П. О доверии к молодым // Петербургский театральный журнал: Официальный сайт. 2014. 28 нояб. URL: https://ptj.spb.ru/blog/odoverii-kmolodym/ (дата обращения 15.04.2020).
2 Довлатов С. Д. Ремесло. Ч. 1. Невидимая книга // VelChel. ru. URL: http://www.sergeydovlatov.ru/index.php?cnt=8&sub=3 (дата обращения 15.04.2020).
3 Постовалова Я. Своеобычная история Сахарного Человека // Петербургский театральный журнал: Официальный сайт. 2016. 7 сент. URL: https://ptj.spb.ru/blog/den-d-teatralnye-momenty/ (дата обращения 15.04.2020).
4 См.: Рансьер Ж. Эмансипированный зритель. Нижний Новгород, 2018.
5 Рыжий Б. Из осеннего дневника // Борис Рыжий: Электронный ресурс. URL: http://borisryzhy.ru/izosennego-dnevnika/ (дата обращения 15.04.2020).