В прошедшие выходные Петербург отмечал юбилей Сергея Довлатова. Отмечал в театрах и в кино, в лекториях и выставочных залах, отмечал лекциями, презентациями, круглыми столами. Но настоящим средоточием праздника стала улица Рубинштейна. И в этой локации особый смысл кроме традиционного мемориального, потому что нет сейчас в Петербурге другого такого места, где бы ты в любое время суток не встретил хоть одного знакомого лица петербургской арт-тусовки. А значит, и дух Довлатова незримо витает над всеми здешними рюмочными и барами.

В воскресенье дождь начинался, переходил в ливень, снова затихал — но поток гуляющих по Рубинштейна не ослабевал. По школе, где учился Довлатов, водили квесты. С эстрады, установленной в курдонере Рубинштейна 1, актеры и просто прохожие читали полюбившееся из Довлатова. А ближе к вечеру те же тексты, но уже записанные, можно было послушать и даже пропустить через себя в одной из боковых арок двора, где пять участников в резиновых галошах, с прицепленными на запястья датчиками превратили себя в сверхпроводников. Возьмешь его за руку — начинает звучать текст рассказа. Возьмешь сразу двоих — и вот два речевых потока звучат параллельно, усиленные динамиками, наслаиваются друг на друга, спорят, соревнуются. А то и вовсе пять-шесть монологов сливаются в многоголосый шум. Там же наколдовывал музыкальные шумы Владимир Раннев.

На воскресенье пришлись все уличные, театральные и околотеатральные события. На некоторых из них удалось побывать авторам ПТЖ.

ОТ «САЙГОНА» ДО «ЦВЕТОЧКОВ». ЗАПИСКИ ПЬЮЩЕГО ЧЕЛОВЕКА

«Задержанный».
Текст Вячеслава Дурненкова, режиссер Семен Александровский.

От бара «Сайгон» (конечно, не того самого, легендарного, но открывшегося на его месте) стартовал спектакль-променад «Задержанный». Проводником и рассказчиком биографии Довлатова стал мент, простой советский, даже симпатичный, типичный положительный герой, похожий на выжившего и постаревшего Юрия Гагарина (о том, что ему приходилось играть Гагарина, артист Валентин Кузнецов успевает предупредить участников променада еще до того, как наденет форменную фуражку и приступит к исполнению обязанностей).

В руках у мента папка. Внутри — материалы дела.

Жанр — уголовное расследование, отягощенное любительским литературоведением и бытовым психоанализом.

Тут и биография «преступника», и комментарий к ней. Производственные речевые клише советского участкового, строгость человека «при исполнении» и внеуставные всплески эмоций. Милиционер сочувствует, рассуждает, постигает, недоумевает. Милиционер анализирует: «С детства нашего героя тянуло к плебсу… Комплексы, в основе комплексы… И как все это превращается в порочность… Он подчеркивает, что с детства умел втереться в доверие, искать своей выгоды, испытывать превосходство над остальными… Во что это вылилось, увидим дальше…»

В. Кузнецов в сцене из спектакля «Задержанный».
Фото — С. Николаев.

Он неплохой, в сущности, человек. У него на все есть свое мнение — о любви, о родине, о роли литературы, конечно. Мент цитирует и мент комментирует: «„Изгнание из университета, служба в охране лагерей для уголовников могли бы сломить любого. У него же это обернулось прекрасной прозой“. Прекрасной??? Да вот это не так. Это не прекрасно. Это очень плохо. Очень плохо. И неправильно. Мне сейчас надо немного выпить. Есть у кого с собой?»

Мент закипает. А закипая, прикладывается к фляжке в кожаном чехле. Выпиваем и мы. Пять точек, пять баров. Пять тем, которые можно обозначить как «детство», «армия», «женщины», «творчество», «эмиграция» В каждом баре на столах или стойках ждут запотевшие рюмки водки и нехитрая закуска — малосольный огурец или бутерброд с селедкой. И не говорите, что это запрещенный прием. Сам строгий милиционер заявляет в начале пути: чтобы лучше понять логику преступника, мы должны привести себя в соответствующее «состояние духа».

На входах в бары в «следственную группу» пытаются влиться халявщики. Но режиссер Александровский сам строго следит за «чистотой эксперимента», отсекая посторонних с милицейской строгостью.

В начале путешествия проводник говорит нам о том, что в сущности своей человек мало меняется — мент остается ментом, диссидент — диссидентом. И, как 40 лет назад, на Рубинштейна встречаются, пьют, кричат об искусстве и шепчутся о политике. Милицейское расследование — взгляд на Довлатова глазами простого обывателя, бесхитростного, с системой ценностей и нравственных оппозиций. Но кроме прямой речи мы слышим в этом тексте и голоса времени, разговор автора и режиссера — с героем; ощущаем то, что и время не очень-то поменялось, и менталитет наш все тот же, советский, и герой — большой, нелепый, пьющий, неуверенный, плохо устроенный человек, который не знает, как надо, но знает только, как не надо и как — стыдно (потому что вся действительность кричит ему об этом), — остался прежним, никуда не ушел.

В финале, когда мы уже стоим у памятника Довлатову на фоне глухого петербургского брандмауэра, все голоса (героя, автора, рассказчика) соединяются в точке интенсивного сопереживания и просто переживания себя здесь и сейчас: «Мучаюсь от своей неуверенности. Ненавижу свою готовность расстраиваться из-за пустяков, изнемогаю от страха перед жизнью. А ведь это единственное, что дает мне надежду. Единственное, за что я должен благодарить судьбу. Потому что результат всего этого — литература». Сергей Довлатов. Национальность — ленинградец. По отчеству — с Невы.

СВОЕОБЫЧНАЯ ИСТОРИЯ САХАРНОГО ЧЕЛОВЕКА

Спектакль-квартирник «Невидимая книга». По мотивам записных книжек Сергея Довлатова.
Режиссер Семен Серзин, художник Софья Матвеева.

Промозглый питерский вечер. Бар Social Club на Рубинштейна, каких на питейной этой улице массы. За стойкой — несколько подвыпивших завсегдатаев. На скромной крохотной сцене тихо, никого не задевая, звучит тягуче-блюзовое Sugarman. Посетители, оставляя мокрые следы на полу, стекаются сюда в желании согреться, обжигая внутренности теплой водкой, выжигая жизнь. Один вариант истории.

Е. Перевалов в сцене из спектакля
«Невидимая книга».
Фото — архив театра.

Другой — все тот же питерский вечер, но солнечный, еще почти по-летнему теплый. Все тот же бар. И одурманивающий Sugarman. Только посетители иные. Не настоящие клиенты, мирно попивающие, просиживающие в разговорах о смысле жизни часы-дни-недели-годы, а подставные — актеры, режиссеры, художники, театралы, поклонники Довлатова. Богема. Празднуем день рождения Сергея Донатовича. Празднуем квартирником от «Несуществующего…» — как они сами себя именуют — «…театрального объединения Fильшты-Kozлы». В основе — «Соло на ундервуде. Записные книжки» — забавные и точные зарисовки из жизни, подмеченные и зафиксированные Довлатовым. Потому-то расслабляющее Sugarman сменяется бодрым Back in USSR. Выпиваем залпом рюмку коньяку, радушно поднесенную официанткой (Юля Башорина), и понеслось.

В центре зала — прямо напротив сцены — стол. Стол писательский: лампа с абажуром, кипы разного рода бумаг, графин и стаканы, рюмочки с чем-то прозрачным и тот самый «ундервуд», открывающий путешествие в Wonderland. Стол — центр истории, ее средоточие: именно вокруг него бегают, меняясь ролями, актеры, кидают друг другу реплики, знакомые каждому из нас с юности. Здесь все Довлатовы — и голубоглазый Семен Серзин, обрядившийся в серый костюм советской эпохи; и нелепый, в перекошенном клетчатом пиджаке очкарик Евгений Перевалов, пришедший с мокрым портфелем и тщетно пытающийся расклеить влажные слипшиеся листы; и красавец-брюнет Арсений Семенов, более всего похожий на писателя. Довлатовы — все, и вместе с тем — никто. Каждый из присутствующих артистов, помимо роли Сергея Донатовича, исполняет еще и роль его современника. Серзин одновременно является Рейном, Перевалов — Лерманом, Семенов — Найманом. Все подвижно — и нет четко обозначенных границ, отделяющих вымысел от правды, как не было их и в прозе Довлатова.

Режиссер сохраняет многоголосие, фактически превращая «Соло…» в полифонию. Голос Довлатова, его интонации, не позволяющие рассыпаться, распасться историям, собранным в «Записных книжках», на отдельные, не связанные элементы, здесь прорывается в надрывном, иногда дающем о себе знать Sugarman’e. Музыкальная тема, взятая Семеном Серзиным в качестве доминанты, оказывается по-довлатовски ироничной. Любитель женщин, пользовавшийся у этих самых женщин успехом, и был в каком-то смысле Sugarman’ом. С одной стороны. А с другой — апелляция режиссера к заглавной мелодии фильма М. Бенджеллуля «В поисках Сахарного Человека» о музыканте Сиксто Родригесе, создававшем произведения на остросоциальные темы, придает всей истории дополнительный объем. Судьба американского певца так напоминает судьбу русского писателя Довлатова: отсутствие признания в молодые и зрелые годы, эмиграция, запоздалая слава. О Родригесе, активно писавшем в 70-е, мир узнал лишь в 2000-е. К Довлатову популярность пришла и вовсе после смерти — первые романы публикуются на родине лишь в 1990-е.

Все громче и громче звучит мелодия, заглушая реплики артистов. Не остается ничего, кроме ноющей гитары и свербящей головной боли. Публика, в течение трех дней беспрерывно праздновавшая день рождения Сергея Довлатова, расходится по домам. Веселье — с перерывами на постижение смысла жизни — закончилось. Пора трезветь. Забывать все пережитое, жить дальше. Своеобычная история. Без всяких вариантов.